Stylophthalmus paradoxus

Stylophthalmus paradoxus

“Что такое цветы? У женщин между ног

пахнет значительно лучше”

Даниил Хармс

Я открыл дверь. Массивную, с бронзовыми ручками в виде головы горгон. Напротив была такая же дверь. Над дверью возвышалась мраморная статуэтка Персея. На стенах висели старинные выцвевшие гобелены, так что изображения на них совсем истёрлись и стали невидимы. По углам стояли высокие канделябры. Дверь напротив меня открылась и я увидел Сибиллу в полупрозрачном васильковом платье.

- Ты похожа на мадонну из одной картины Лоренцо Лотто.

- Хм, я мадонна? Как забавно… Может ко мне ещё и ангел прилетит?

- Да, золотой. С картины Фра Анджелико.

- Мне хочется чихнуть.

Дими сползает вниз к животу Сибиллы. Облако, как срезанный локон, падает на лакированную скорлупу, вылупляющегося рассвета; тонкие почти прозрачные перистые облачка, расчёсанные ветром, образуют двуликую супрематичекую фигуру ангела, превращающегося в оперения райских птиц. Небо пронзительно-голубое. Язык во впадине пупка; спускается ниже; волосы-травинки на лобке; погружает лицо меж двух половинок. Отбрасывает одеяло, устраивается поудобнее и не спеша, смакуя каждое мгновение, расслаивает малиново-клубничное желе. А за окном идёт

д – д – д – д – д – д

|     |     |      |     |     |

о    о    о     о    о    о

;       ;      ;      ;      ;      ;

ж    ж    ж   ж    ж   ж

I      I      I    I      I    I

Д     Д    Д   Д    Д   Д

l       l     l     l      l    l

и      и    и    и     и   и

;        ¦      ¦     ¦      ¦     ;    

кккккккккккккккккккккккккккккккккккккк 

У Сибиллы там настоящее экзотическое кондитерское изделие. Сначала два больших пласта розового теста, сверху украшенных тысячами нитевидных цукатиков, потом два маленьких кремовых пластика, открыв которые находишь миниатюрный холмик леденца, ниже в нежном коралловом безе покоится круглая пастилка с дырочкой посередине, а ещё ниже большая круглая впадина, кажущаяся бездонной, с горьковато-сладким соком. Наслаждение. Капли падают медленно. Повисают на листьях. Медленно растекаются как свежий мёд. Созерцание. Время отсчитывается взмахом ресниц.   Напластования мгновений. Время останавливается или ползёт как сонная улитка.   Раскрывает все пласты и слои. Красота. Там у Сибиллы очень красиво. Дими не может насмотреться. И такие же красивые они у всех женщин… Он заходит в мамину спальню; мама на кровати в полупрозрачной ночнушке. Тётя рядом, голая. Раздвигает ноги. Указательным пальцем мама притрагивается к сокровенным половинкам и объясняет что это. Называет их губами. Их назвали так потому, говорит мама, что они похожи на губы рта, и если рот мысленно перевернуть в вертикальное положение… Она прикасается к волосам лобка. Он похож на холм, поросший лесом. Но лес можно и вырубить. Эти холмики могут быть совершенно гладкими, как ледяные горки. Они выставляют вперёд свои безволосые белые лобки. Он заворожено смотрел на мягкие двустворчатые коричневатые ракушки, вынырнувшие из пены волос, испарившихся неведомо куда. Тётя и мама  похожи на маленьких девочек на пляже.

От этого шёлкового царства невозможно было оторваться. Он касается его предплечьями, плечами, лицом, головой, бёдрами, ягодицами, животом, затылком, спиной, икрами, ступнями. Изумрудные скрижали сексоблаженства! Целует. Губы горят. Огонь к огню. Обильно-влажные размягчённые вульвы  похожи на разломанные переспевшие подгнивающие персики, плавно соединяющиеся с гигантскими белыми яблоками и образующие невиданный ирреальный фрукт, с двумя отверстиями, источающими головокружительные ароматы.

Внутри больших плодов созревают маленькие плоды. Рощи плодовых деревьев окружают зиккурат. Розовый. Пурпурный. Вокруг лепестки роз и пионов. Это самая прекрасная, самая лучшая, самая сладкая часть. Эпицентр наслаждения. Одно цунами оргазма за другим.

Лес. Что-то блестит между деревьями.   Он подходит ближе. Похоже на огромный муравейник. Миллионы красных муравьёв в своей нескончаемой суете под лучами полуденного солнца превращают муравейник в ослепительно сверкающий рубин. Дими ослеплён и на мгновение закрывает глаза. Через мгновение муравейника нет. Что же это?! Вместо него огромный мягкий конус плоти. Среди лесных трав и цветов возвышается … Клитор…  Он меняет свою окраску. Розовый. Пурпурный. Одежда исчезает. Нет ничего, кроме вертикали фаллоса. Алая пульсирующая гора. Раскаленно-багровые потоки швыряют Дими в огненный тартар…

Он ложится на что-то мягкое, но не может попасть от перевозбуждения. Рука нежно направляет. Неумело, суетливо, с поспешной жаждой движется, хватая ртом воздух и повизгивая. Она смеётся. Беззлобно. Добродушно. Останавливает  его и рассказывает технику. Подробно, детально. Ему кажется, что он сошёл с ума. А может так оно и было, и он попал в иную сферу, в иную вселенную, где безумие является не то что нормой (ибо для безумия нормы не существует), а явлением, не вызывающим страха и остракизма.

Щека Дими плавно движется по белому полушарию Сибиллы. Такая мягкая, гладкая и нежная, что хочется, чтобы руки навечно к ней приклеились.   Дими словно плывёт брассом, подвигаясь к островку орхидей, к поляне маков, в глубине которой зрачок-вселенная нектара. Она похожа на раздавленную вишню среди взбитых сливок. Его пальцы подбираются к вишне, раздвигают её пошире, и вишня становится похожа на увядающую бархотку.

Дими медленно плавно движется, словно морское животное, мнёт руками  груди Сибиллы, всасывает соски вместе с ореолами…

Клуб сюрреального фетишиста, состоящий из одного человека. Каждой вещи из этих соблазнительных вещичек он давал своё название. Например, голубенькие шёлковые трусики назывались «Остаток неба», белые трикотажные – «Первый снег», светло-зелёные полупрозрачные с рюшами – «Весенний луг», чёрные полупрозрачные именовались «Чёрный жасмин»; чёрный ажурный лифчик он прозвал «Крылья демона», а белый – «Попкой ангела».   Пребывал среди них как Ганимед на подиуме перед богами.

Дими сидит на лугу возле куста. Небо мутно-голубое, и солнца нет. Он замечает, что трава не зелёного, а какого-то синевато-бурого цвета, местами красная. Дими оборачивается и видит, что куст это не куст, а огромная бледно-розовая актиния. Щупальца её медленно колышутся, как будто она находится под водой. И в тот же миг  Дими понимает, что он на океанском дне. Он не задумывается о том, как он дышит. Просто дышит и всё. Дими поднимается с трудом, пытается идти… Вокруг плотная среда, будто вода, но не вода. Слева  замечает гигантского ската, медленно плывущего, словно плоская субмарина. Дими замирает от страха. Скат приближается, тяжело взмахивая своими подводными крыльями. Вот-вот он накроет… И тут оказывается, что это не скат, а исполинская вагина цвета недоспевшей шелковицы. Она всасывает в свою тиамато-молоховую утробу… и он падает на песок. От падения песок взрывается облаком, из которого выплывает множество камбал. Дими пытается поймать их, отталкивается от дна и плывёт вверх. Камбалы скользят между рук. Он плывёт выше и выше и, наконец, взлетает в небо. Камбалы превращаются в огромных красно-чёрных бабочек. Двух из них Дими удаётся поймать. Они трепещут в его руках, и он видит, что это не бабочки, а влажные скользкие вульвы. Он просовывает в них руки, и они на его руках превращаются в перчатки цвета угасающего неба. Остальные бабочки растут, растут и становятся, словно птицы Рухх. Беспорядочно летая, они сталкиваются друг с другом, и Дими видит, что их крылья это большие половые губы, и у каждой птицы острый-хищный клитор-клюв. Они мчатся вниз в фатальном пике и нанизываются на пурпурный обелиск циклопического итифалла, одиноко и триумфально возвышающегося над серой угрюмой равниной.

Тётя встала на четвереньки и выпятила попу, слегка раздвинув ноги. В такой позе она стояла прямо на полу, голая, а он ходил вокруг неё и созерцал. Потом он сбросил одежду и встал пятками на ягодицы тёти. Он стоял, покачиваясь на них, будто на двух полусферических студенистых волнах, а вокруг, казалось ему, был безбрежный океан белых обнажённых женских тел. Ему  хотелось качаться на волнах. Бесконечно качаться в тихом сомнамбулическом блаженстве. Полуневесомость-полусон-полуобморок. Под его ногами было мягкое тётино тело, в которое хотелось погрузиться с головой и утонуть в нём. Внизу, перед глазами его, будто снежная белая раздвоенная горка, прогибалась тётина гладко-сахарная спина. Хотелось сесть на неё, съехать по ней, упереться мошонкой и промежностью в тётину шею, а клюквиной-головкой члена в тётины волосы. Его сексофеерические видения, словно обильный майский дождь. Тётя идёт по огороду. Вдруг она поднимает платье, под которым голое тело, и садиться промежностью на большую оранжевую тыкву. Манит, манит, манит руками, навевая сон. Он подходит. Она расстёгивает его шорты, полностью всасывает в рот его ещё неокрепший член. Трётся о глянцевую поверхность и сосёт

Дими улёгся ниже спины Сибиллы как на подушке. Правая половинка – это планета Арктос, левая – планета Аррия, а между ними звезда Коррицца. Левая половинка вагины – это остров Кфф, правая – остров Алл, между ними по розово-рассветному морю плывёт каравелла Клл. Она подняла алые паруса, сверкающие на солнце идеальным атласом. Сначала она попадёт в небольшой золотой шторм, а затем провалится в бездну, в чёрную дыру и выплывет где-то в другом мире, около звезды Коррицца.

Толстая струя цвета отполированной латуни тысячекаплевым янтарным водопадом орошает жёлтые головки одуванчиков. Он созерцает и мастурбирует. Перед его взором появляется ферма, коровы, лошади тётя сидит под коровьей струей и принимает индусские священные ванны под кобыльей  каурого мерина, бьёт ей прямо в пупок,   хочет прикоснуться ртом к длинному телескопическому розово-серому уду гнедого мерина,   двумя руками ухватится за кобылий хвост, ему в лицо ударяется струя газа, погружает лицо в кобыльи гениталии, изливается горячее семя, солнце растворяется в небе, и оно становится бесконечным листом сусального золота. Делает последнее, резкое движение рукой и сперма выстреливает из раскалённой головки, словно струйка из водяного пистолета всё пространство будто сделано из волнистого стекла и сперма серебристо-голубыми сгустками медленно перекатывается с волны на волну пока не достигает зеркального отражения.

Играться с волосиками. Перебирать по одному волоску. Вечное райское блаженство! Но не менее приятно было сбривать эти волоски. Намыливать их пушистой кисточкой и безопасной бритвой освобождать пространство для поцелуев.

На библиотечной полке ряд книг: «Свинофилия» (на обложке яркая картина итальянского художника с изображением белых коней и всадников-женщин в рыцарских доспехах и со знамёнами); «Догдада» (обложка не видна); «Кэтмания» и «Хорссексология» (они где-то у самого края, вот-вот упадут). Он был то высотным зданием (билдингоидолатрия), то кинотеатром (синемафанна), то метрополитеном (субхтониомерия) и фонтаном (гидросимфония).

Яркий солнечный день. Он стоит посреди цветущего луга. Огромная тень медленно надвигается сзади, выгибается, становится зеркальной и бордово-фиолетовой. В центре её блестит большая прозрачная капля, сквозь которую просматривается что-то смутно-дымчатое. Женщины словно бассариды, стонут, орут и воют. Катаются по траве, трутся о её шелковистость обнажёнными телами. Сплетаются в единый клубок, которой катится, как обезумевший  мегаглобус или инфернальная модель планеты Плутон.

ВСЕЛЕННАЯ это хаотические соты, построенные фантазмопчёлами индивидуальных даймонических ирреальностей. Сверхбезумие – это одна из её хаограмм.

- Сибилла, ты могла бы сдвинуться чуть в сторону… свет заливает лицо и не видно глаз… а именно ради них я и хочу тебя запечатлить.

- Сколько у тебя моих фотографий?

- Я же не сумасшедший астроном, который считает звёзды во Вселенной.

- Я никак не пойму, что же тебе во мне больше всего нравится: глаза или…

- И глаза и или, всё!

- А всё же?

- Твоё отражение в венецианском зеркале прекраснее оригинала.

- А сексом ты тоже будешь заниматься с отражением?

и огромные птицы с красивыми женскими лицами и пышной обнажённой грудью хватают его и перебрасывают друг другу своими железными когтистыми лапами, как резиновую куклу.

«Как хорошо! Как хорошо!! КАК ХОРОШО!!! » Её крик перекрывает все звуки. И лишь органные фуги Баха накрывают этот взвинченный вопль.   Привалиться к стене и почувствовать, как она дрожит. И как дрожит всё тело. Распадается на миллионы металлических оргазмов-шариков, катящихся по стеклянному полу.

Видения и при-видения и пара-видения и оо-видения не только окружали, но и становились его плотью и телесными жидкостями. Рядом с эритроцитами и лейкоцитами двигались онейроциты и фантомоциты. Онейропиаты увлажняли его язык, нектароонейросы устилали его носоглотку, гидроонейроиды омывали его глазные яблоки, амброзиосомнамбуллоны формировали его желудок, кишки, селезёнку, почки, холофантомы – печень и желчный пузырь, эфирогаллюционы – лёгкие, феерриоглифы – мышцы, урифоотты – мочевой пузырь, а монстропроклокклы – прямую кишку. Кожа его была чистым онейрофотонным асгардопластом, а пот – ирреалломирровым пироээлитом. Мозг – это гигасверхплотная онейросфера. Триллион сверхреальностей на один кубический ангстрем. Нормы и ненормы утрачивают свои устойчивые или вообще какие-либо границы и просто смываются космосомнамбулическими экпирозисами.   Мягкая майская трава по которой движутся обнажённые детские тела на четвереньках эрегированные нанотоки создают эротофарфорноктеоидное поле в котором замешиваются молекулы камадендрических зооллалических эндофаллий на четвереньках они ползают среди похрюкивающих и повизгивающих бурых свиней лакают из корыта мутную жижу плещутся в жидком поросячьем дерьме сшибают железной эрекцией деревянные грязные перегородки и вместе с свиньями разбегаются и окунаются в жирные густо-гумусные лужи запахи хлева и экстатических вибраций поллюидных фрактаций образуют смесь архикоитальную катаются по вонючему настилу кусая и облизывая друг друга тела елозят лелезят сексапиалят мастулозят езеют извивозяют играя нечистотами как мягкими игрушками возбуждаясь термомеонально видят чьи-то ноги и ползут к ним жадно чавкают варево смешанное с запахом свинного оргазма блаженно эстремируют эякулируют офтальмоонейрируют засыпают с набитыми брюхами атрофируются антимерилом пигогеоморфизма отрыжками обрывками онейроаббревиатур параболоидными длительностями эональных эректорных штрихов препендикулярно-призмоидных аффектаций медленноконусных асфикций и мегалоовальных ооооолов

Зооморфемы зоолонны зооэроны точки зоопорнофантомов сплетающиеся в неевклидовую септосферу и поджигающие хаотическую сексоабсурдность мистериальной весны клонирование фантасмагорических образов восходит словно по ступеням майянской пирамиды в ствол параноуменального света и эндоморфирует агонизируя в натосомнафаллическом апогее порождая эякулирующим семенем облака

Подползти к ногам тёти и посмотреть что у неё под юбкой. Земля увлажняется своими прозрачно-золотыми элексирами. Как ему хотелось подлезть под  эту струю и увидеть источник её пульсации. И вот он видит как тётя, стоя возле куста сирени, приподнимает юбку, раздвигает ноги… Гиацинтовой ящерицей подлазит между ног тёти, переворачивается на спину и видит как из розовой прорези чего-то лохматого вылетает, словно стеклянный солнечный луч, толстая искрящаяся струя и ударяет ему в лицо. Он зажмуривается, снова открывает глаза, подставляет под струю рот, высовывает язык, передёргивается от горько-солёного вкуса и жадно смотрит на волосатую большую фасолину, разделённую жемчужно-рассветной полоской, откуда беспрерывно вылетает стеклянный солнечный луч, будто состоящий из золотых и белых драгоценных камней. Дольки фасолины плавно соединяются с двумя белыми полушариями, образуя фантастическую планету, мягко колышущуюся своими пластическими возбуждающими формами и будто стекающую вниз двумя разделёнными белыми потоками, между которыми бесконечно струится жидкое золото. Он хватается за эту эфемерную сомнамбулическую цепь-струю, радугу-струю и, словно по шёлковому гладкому нежному канату, поднимается вверх, мягко ударяясь и слегка впечатываясь в сахарные ляжки-планетоиды: в левую – в правую, в левую – в правую, пока не достигает вожделенной планеты, в глубинах которой таятся карминно-перламутровые таинственные формы, лабиринты, углубления, складки, заводи, лесные поляны, уютные гроты, солнечные песчаные излучены рек, тенистые рощи, густые сумрачные чащи, пушистые кустарники и нежно-изумрудные луга. Музыка эрегированных солнечных лучей и ктеических световых пятен ташистско-рубиново разбросанных сатурналических купаний в виноградных вагинальных соках клиторовосходящих атлетических ристаний спирально-кольцевых конически-змееподобных вокруг вокруг вокруг покоряющих мчащихся прозрачно-воздушных и мутно-облачных раскаляющихся до точки плавления-испарения-растворения достигает своего пирамидального апогея и эллиптически стекает в едва уловимые звуки постъэкстатического дыхания и анастезис-меонового замирания.

Однажды он хотел посмотреть как купается тётя. Она поставила в саду большое корыто. Шмели и пчёлы безмятежно собирали нектар. Было тепло и безветренно. Колышущиеся тени листвы и солнечные блики создавали атмосферу таинственную и эротическую. Тётя запретила ему входить в сад. Но как только она разделась, он был тут как тут. Одежда в полумгновение сброшена. Старческое белое тело, обвислые дряблые груди, потерявшие упругость ягодицы, мягко оплывающий живот, стекающий, словно сгущённое молоко к тёмному не чётко очерченному треугольнику, - всё это дико возбуждало. Эрекция трепетала, пружинила, наливалась гранатовым соком… Тётя залезла в корыто, села в тёплую воду и стала намыливаться. Тогда он вскочил на неё, сел ей на затылок и стал намыливать ей голову, одновременно скользя промежностью и попкой по её голове, шее и спине. Его яичкам было приятно в ложбинке затылка, а попке на атласной покатой спине.   Он двигался взад-вперёд, пока не съехал по мыльной  голове, как по горке. Он мылил тётины груди, похожие на мягкие, тестообразные, большие груши или на экзотические, мясистые листья бело-мучного растения, выросшего внутри огромной морской раковины среди жемчужного геля. Он не мог оторвать руку от её межножья – так там было хорошо. Другая его рука мылила попу, ложбинку между ягодицами и соединялась с первой, и не хотела разъединяться. Тётя скользила мыльными руками по его промежности . Ему было несказанно приятно, он постанывал и попискивал, как щенок, но сперма не изливалась из него. Он ещё не созрел для этого. Он оргазмировал ещё чисто по-женски. Его эрекция ещё не знала эякуляторных разливов. Она долго вибрировала, как натянутая струна и постепенно угасала, чтобы вновь стать упругой и эластичной, зазвучав в унисон с экстазом.

С помощью лобковой гематрии Дими буквально за минуту пересчитал все волоски на лобке Сибиллы. С помощью клиторной гематрии он в течении нескольких секунд подсчитал количество оргазмов Сибиллы за три часа занятия сексом. Он также изобрёл миниатюрный смычок, которым можно играть на клиторе и слушать музыку вагинальных сфер.

Он вычитал в древних энциклопедиях, что имя его происходит от имени римского императора Диоклитиана. В этом имени ему нравились четыре буквы в середине, которые образовывали слог «клит». Этот слог напоминал ему о слове клитор – одном из любимейших его слов. И он даже подумывал – а не изменить ли ему имя на Клит. Сама мысль об этом возбуждала его.

«Мы червово-трефовый валет-дама, - любил повторять Дими, - особенно когда занимаемся сексом в позе 69».

- Мы этот фильм смотрим уже в десятый раз и всё в той же комнате. Лампа под красным абажуром на круглом столике. Синие бархатные портьеры. Репродукция Бёклина. Статуэтка фавна и дриады.

- Чего ты хочешь?

- Только тебя и… свои фантазии… и… твои фантазии… А ты?

- А я хочу, чтобы у меня было два языка… или лучше четыре… чтобы можно было проникать сразу…

- Ненасытный маньяк!

Я увидел Сибиллу в тяжёлом парчовом средневеком платье. Шлейф его далеко расстилался по полу, образуя многочисленные складки. Жёсткий корсет высоко поднимал грудь. Свет внезапно погас, но тотчас опять вспыхнул.

- Это золотой ангел?

- Хочешь полакомиться? - Сибилла ловко стащила свои ярко-алые стринги и помахала ими возле моего носа. На ней остался такого же цвета ажурный лифчик и юбочка архи-мини. Парчовое платье в углу было похоже на золотую модель Венеции.

Я схватил трусики зубами, вырвал из рук и стал жадно целовать.

- Ты полижишь меня? Или трусики для тебя интереснее, чем моя девочка?

Я нырнул под коротенькую юбчонку и зарылся лицом в жаркойвлажнойглубине.

Я всегда показывал высший пилотаж, одевая пилотку Сибиллы. И на этот раз был на высоте. Сибилла тоже была на высоте. На высоте своего собственного клитора. Она сидела на его вершине и тёрлась промежностью о его зеркальный круглый конус.

- Ты… похотливый павиан…  ты излижишь меня всю и не оставишь ничего на завтра…

- А завтра ты возродишься из пепла, как Феникс…

- Из пепла? Ты превратишь меня в пепел?

- И не сомневайся!