Полеся

Что смешно, онравилось ведь Семеникинской самой уверенной скромнице Полесе парней на озорных посиделках за муде тягть.

ело с малого началось и с привычного — пускали полем «во цвет» девок парубки накануне того майским днём...

На изукрашенных самой жизнью Семениках так отродясь повелось: как спускались последни ручьи талых вод, да нагоняли те вешние воды бродяги-ветра, да подымал красно-солнышком голову света свого Ярко Ярил, так и нагнетался в посконы штаны парням жар и дым — было принято юны ватагами в поле отлавливать замешавшихся дев и обряд учинять, первоцвет... Всем над очи вздевался подол, да крепко завязывался повыше косы — ходи теперь так! А поскольку пониже пупа кучерявилось уж у тех дев, то и звалось — «пустить полем как цвет»...

Вот и надни визгу было того, страмоты, опозору, да баловства иного-разного, когда удалось выследить сторожкую стаю девиц ватаге бездельников и рукоприкладов известных под началом залихватского баловня Соловейки Стержня. На Прогонном лужку, как выкосились уж девки до пообсохшей росы, да возвращались, тикая от настающего знойного солнышка. Тут встречу им и организовал соучастник всех собственных дел смехотвор Соловейка: «Шасть их! Шасть!», кричал, да сзывал с трёх сразу сторон свою засаду, в нечаянные кусты по лужку понасаженную. Появилась засада, забрала всех девок на круг, сразу крепко облапила...

— Вот мандень, так мандень! — ни в одну из сторон так поветил нагромкую — лишь бы девкам трепеталось, да билось опозором сильней; ну да отбрыкалось всем постепенно уж, долго коротко ли, все с невиденья за по запрокинутыми подолами стали стройны, да покорны, а красивы-то...

— Смотрины, смотрины йим! — затребовали «атаману» свому пиздоразбойники, как удача была налицо — явный был перевес и не приходилось особо зорко стеречь поутихшую жалкую стайку девах.

Поставили в круг, всё по чину, сжали девок в кольцо, только лохматки торчат. Да учинили обход — досмотр со вниманием. Девки хоть и зажаты в себе на испуг, но ведь всё на виду — есть на что посмотреть! Опять же, если огладить коленку ей голую, да нечайно понравиться, да потянуть за бархатки-губы в укромно-поджатой щели, то, смотри, и разойдутся на стороны ляжки чуть — суй смело ладонь, бери теперь всей пятернёй хоть под зад... Кто ухитрялся и хуй в тот прощелок у ног завести, потереться с минуту, но с тем осторожничали...

— У Полеськи егорист до чего стал холмок! — не выдержал, удивился во весь ощеренный рот Сага Степник малой. — С тово года не бачив — окустилась как!

И впрямь, семнадцатилетие своё Полеся Очакова встречала такими кущами в трусах, что впервой примерявшая белья те на неё с месяц назад для поездки на ярмарку матушка не вынесла вида роскошного дочери и вгромкую высказалась: «Лохматень у тебя, хоть стригись! Вона, с жопы аж прёт, ох и будут любить мужики!... « Чем привела в стыдобу неимоверную свою «донечку» перед братами младшими и старшей сестрой, проминавшимися в ярмарочном ожидании в соседней же горенке...

— Ого! — поддержал Сагу Мел-Зимовец. — Дай-к ей поерошу его!

Полеся и охнула, как почуяла широку крепку ладонь, к ней в трусы пробирающуся. Ножки сжала, что сил, задрожала в пупке.

— Да сыми ты их вовсе! Вишь — невидаль! Ни одна не в портянках таких, а тут на тебе, надумали — рушником подпоясать пизду! — смехом исходил озорник Соловейка, приблизившись.

Тут и стреножили Полесю те батистовы трусики, надарённые маменькой к ярмарке — высвободился во все стороны длинный, чёрный, да жёсткий чуть мех, сразу с двух-трёх сторон облапили мужски лапы за жопу, живот, за пизду... Полеся было забрыкалась, но...

— Княжною, княжною иё! — всвистнулось над лужком.

Благодарные девки с неделю потом Полесю любили-одаривали особенно: за всех разом пошла! Поотпустили хлопцы девах на стороны, развязываться, а Полеську поставили в «бурелом», опрокинув через свежий снопок. И доколе там девки хихикали, высвобождаясь от пут, да уставившись на «голый страм», хлопцы понавострились в кружок — зорко дрочить на заголённо-расставленную пред их взор девку красную. Рассказчиком Сага пошёл. Подсел под пизду, хуй прёт из мотни, и давай повещать — как и что — всю ватагу...

— Ого-го! Хороша! Пиздёнка скромна, да поджимиста! Вишь, стесняется — коленки сучит... Жопы булочки розовые, дёргаитца... гуськой дрожит... Зря стеснёна, Полесюшка, ведь не сегодня ебать!... Волоса, правда, уж охо-го — и прощелок-то еле видать!... Пахнут нежно, но с новизной...

— А ты раздвинь ей булки на весь опор, да нюхни — како там? — посоветовал, сгоряча мельтеша кулаком по струку, Кормчий Круг, и был поддержан всеобщим «хмы-гы... «.

— Хороша Полеська, ох хороша! — совету последовал Сага Степник и развернул Полесю вовсю голытьбу: раздались на стороны торчком волоса, ало раззявилась главная мокра прощелина, а над ней окошко заморщила в лучики и жопына створка коричнева. — Хороша, да на запах вкусна!... Хлопцы, да гляньте ж только суда! У ниё ж пизда мокрая вся, как ей, видно, невмочь боле терпеть! Вон чиво она жопой подёргиват!... Ебаться хочет! Только гляди!

Настропалились порядочно все, один соглядатай не выдержал: смело стрельнул струёй через спинку Полеси позагнутую в товарища, вызвал лёгкий приотпускающий смех... Сага же тут добрался до сути:

— А зырь: ведь у Полеськи целяк! Ну-ка, ну-к...

Посильнее ещё взял на стороны тёмноволосые губки её и развёл до невозможности. Целка вся высветилась.

— Я быть может промну? — приподнялся над ней Сага с хуем своим наперевес, да потрогал у целки той рот своим фиолетовым головуном.

— Я-ть те промну! — осерчал ни за что на него Ракитка Село. — Они с Андрейкою осенью женятся, чё иму я скажу — где целяк?

— На хер нужен иму тот целяк! Целоваться что ли с той целкою? — сопнул Сага, водя по Полеськиной сладкой пизде в скользком всё боле прощелке.

— А хоть и целоваться, тебе-то чего? Мне Матюшка-Андрей званый брат, может нужно иму для чего? — уняться не мог Ракита Село, хоть уже и всё быстрее дрочил, остальных догонял.

— Извраты обои вы с Матюком! — сплюнул соломинку на сторону из зубов Сага Степник, вымая золупу с пизды, да тужно тыкая в совсем узкую шаколадницу-дырочку...

— Ах!... — не вынесла его натужных поталкиваний, да щекочущих ласк в жопе девица-юница, расслабилась, ахнула, жопа тут и не выдержала: бзднула с резвостью так, что раздавшийся кряк будто ветку сломал — столь не присуще всей природной скромности случилась нечаянность!

Никто ж даже и не заржал — столь напряжён был момент. Вовсе наоборот: дал один струю прямо Полесе на напружиненный зад, второй платье мокрое потом уж и без того окропил, и пошло — поливали из всех, с попыхами, со стонами-охами, со словами с трудом и красиво оброненными не в бровь, а в глаз...

Тяжко дышалось Полесюшке на низах сквозь прорехи на подоле, чуть не задыхалась вся. Но пиздой страсть вела — коленки гнулись под ней. Сага перцем болтал всё сильней промеж иё растревоженных до невероять-неги губ — по ляжкам струилось-теклось. А как Полеське почуялось, что трещат на лодыжках треножащие её трусы, так и овнезапилась: запела ласковым голоском своим «А-а-ай!» и по первому прыснула об яйца Саги цвирк-струйкой, девичьим ручьём. Сага отставил хуя, полюбовался на всё, что Полесе взял-натворил: во второй, и в третий — всё сильнее — ручей ударило ему в голый живот, а потом и просто напустило в приспущенные его штаны, дабы помнил, как бередить, мокрым теперь походи!