Лезвие в сердце (глава 3)

Часть 1

Две медсестры, Юля и Настя, стояли у дежурной стойки и о чём-то мило беседовали.

- Привет, девчонки, - в очередной раз пробегая мимо них, поприветствовал я.

- Привет, Андрей, - в унисон ответили они, пропевая это, как в песне, и за моей спиной раздалось хихиканье. Но я уже давно перестал реагировать на такие выпады людей.

Они пришли к нам в отделение интенсивной терапии совсем недавно и потому ещё не привыкли к тому, что среди врачей может быть гей, который не скрывает этого. Для многих это было очень удивительно: "И как только таких сюда пускают!" - неоднократно слышал я в свой адрес. Поначалу, конечно, было немного обидно, но со временем я перестал воспринимать такие колкости в свой адрес. Глупость людская, она ведь, как вселенная, - бесконечна, и тратить на это свои нервы у меня не было никакого желания, потому что в жизни есть куда более интересные и приятные моменты, которые действительно достойны внимания.

- Смотри, опять к Фёдоровичу побежал.

- А чего это он к нему бегает? Неужто они там... - и Юлька показала руками жест сексуального соития.

- Да не, Федоровичу уже за 70, там уже всё скукожилось, что даже под лупой не разглядеть, - они обе снова засмеялись. - Это он со своим коматозником возится.

- Что, хорошенький?

- Кто?

- Коматозник, кто ж ещё? С этим-то, - она кивнула в сторону, куда только что ушёл я, - всё понятно.

- Да не, там словно после бомбёжки. Вся морда разворочена.

- А, этот, - протянув с долей печали, пояснила она, когда поняла, о ком речь, - на что-то надеется, что ли?

- Наверно. Кто их там разберёт, что у них в голове. Сама не понимаю, чего он с ним возится? Там ведь безнадёжный вариант. Мужику череп разнесло. В коме уже третий месяц.

- Во дурааак, - обречённо произнесла Юлька, - нет бы за живыми и нормальными так ухаживать.

- Да может там елда огого, - и Настя показала рукой, имитируя размер члена.

Обе снова ехидно захихикали.

- Дуры вы бестолковые, - послышался голос третьей медсестры.

Это была уже пожилая и умудрённая опытом женщина.

- Это ещё почему?

- Да потому, что не знаете, сколько сил было потрачено, когда ему голову собирали. Елизаев семь часов его штопал. Операция была очень сложная, приходилось прерываться, а Андрей всё это время держал его, чтобы парень не помер на столе. Выходили они его, но он в кому впал. Вот Андрей его и ведёт дальше.

- Так у него не один он, вон их сколько лежит, а бегает он только вокруг этого. Любовь не иначе... - с долей иронии и презрения произнесла Юлька, желая как бы задеть старушку.

- А даже если и любовь, чего вам-то до этого? Потому как вам завидно, что за вас так никто не хлопочет, вот и стоите тут, ехидничаете.

Обе девчонки скорчили недовольные мины и поспешили покинуть старушку.

- Иван Фёдорович, к вам можно?

Глаза старика медленно поднялись, и его лицо расплылось в радостной улыбке.

- Да, Андрюш, заходи, - я зашёл и прикрыл дверь. - С чем пожаловал?

- Я вот... Всё тот же пациент, - я выложил на стол снимки, результата анализов и наблюдений.

Старик тяжко вздохнул и так же неспешно опустил голову и принялся изучать материалы. Закончив с анализами и выводами, он принялся изучать снимки.

- Андрюш, - он сложил всё обратно в папку и снял очки, - ты же сам врач и прекрасно понимаешь, что вероятность восстановления после такой травмы минимальна, да и нарушения могут быть в мозговой деятельности необратимыми. Случай крайне тяжёлый, и в подавляющем случае со смертельным исходом. А даже если и пациент придёт в сознание, то нарушения большинства когнитивных функций не избежать.

- Иван Фёдорович, судя по этим результатам тестов, - я выложил на стол другие бумаги, - активность его мозга в пределах нормы.

- Ты же понимаешь, что в таком состоянии невозможно увидеть полную картину в работе его мозга.

- Да, но то, что большинство тестов дают положительную динамику, говорит о том, что он идёт на поправку.

Старик улыбнулся.

- Эх, Андрюша, я завидую твоему неугасаемому оптимизму. Я когда-то был такой же, - он поднялся из-за стола и отдал мне мою папку с документами. - Пошли прогуляемся, а то что-то ноги затекли, разомну немного. А ты молодец, - старик похлопал меня по плечу, - что не бросаешь пациента, - мы вышли из кабинета. - Но ты вот над чем подумай. Я ведь знаю, что ты пишешь докторскую.

- А это тут причём? - удивился я и даже немного обозлился, что отразил в своих интонациях.

- Да ты не злись на старика. Задумайся лучше вот над чем: кто этот пациент для тебя - человек или объект исследований и предмет диссертации?

- Ни то, ни другое, - оскорблённым тоном ответил я и опустил взгляд.

Мы остановились, и старик посмотрел на меня.

- Ммм. Понимаю.

- Что вы понимаете? - удивился я.

- Если он не является объектом исследований и, учитывая, что консультируешься у меня ты только по этому пациенту, то с уверенностью могу сказать, что это любовь.

- Фёдорыч, ты границы-то не переходи.

- Чего ощетинился? Я ж безо всякого умысла. Да и все судачат за твоей спиной, и поведение твоё говорит об этом.

От его слов мне стало как-то неловко. Я хоть и не скрывал, что гей, но никогда не выставлял это напоказ и никогда не заводил романов с коллегами.

- Ну, то-то я смотрю, Аркаша меня постоянно пытается задеть. Теперь понятно, почему он стал себя так вести в моём присутствии.

- Именно так. Но ты не обращай внимание на этого молодого дурня. Ему ещё взрослеть и взрослеть. Лучше скажи, ты вот тычешь мне своими бумажками, а ты уже разработал методику?

- Да, конечно, - я снова сунул ему бумажки, но он не стал их смотреть.

- Я не для проверки это спросил, а для того, чтобы понять, насколько ты готов. Потому что сам понимаешь, кома - дело непредсказуемое. Но ты, я смотрю, серьёзно настроен. Непосредственно участвуешь во всех процессах. Это похвально: и опыта наберёшься, и пациента, наверное, сможешь вытащить.

- Я не знаю, но у меня почему-то такое желание, во чтобы то ни стало вытащить его с того света, - я отвёл взгляд. Непонятная тоска и печаль накатилась на меня, и я не хотел, чтобы Фёдорович это увидел.

- Ты только вот что, не загони себя на больничную койку с таким темпом. Неровен час, сам ляжешь рядом, кто тогда будет за ним присматривать?

- Хорошо. Я понял.

- Ну всё, ступай.

Я любил этого старика как отца, которого у меня не было. Он с первых моих дней начал относиться ко мне по-отечески и помогал, когда многие только и ждали, когда я ошибусь. Я всегда уходил от него с определённой долей лёгкости и уверенности. Иногда я просто приходил к нему в кабинет молча посидеть и подумать над сложными моментами в своей работе, а иногда перед сложными операциями, чтобы успокоиться и настроиться. И если бы не огромная разница в возрасте, то о нас бы уже точно ходили слухи.

- Валентина Яковлевна, что вы делаете? - спросил я, когда зашёл в палату реанимации. Хотя я прекрасно понимал, что она готовит аппарат для гемодиализа.

Старушка многозначительно посмотрела на меня.

- Ты глянь на себя, вон как исхудал. Иди поспи, на тебе лица нет.

- Давайте я сам сделаю.

Она отошла в сторону.

- Как дала бы я тебе сейчас подзатыльник, был бы ты моим сыном.

Да, наша баба Валя, как её звали в узких кругах, была женщиной без комплексов и за словом в карман не лезла. Могла любого размазать по полу. Нет, до физической силы, конечно, не доходило, но словами могла убить наповал. Хотя сила у неё в руках, несмотря на её преклонный возраст, была значительная.

Изначально, когда я только устроился сюда работать, она меня сразу как-то невзлюбила и не потому, что сразу поняла, что я с оттенком, а просто я ей казался полным раздолбаем. Однако один случай из моей жизни заставил резко поменять её отношение ко мне.

Увы, это неприятная история, которая постоянно тяготила меня тем, что по сей день оставалась неразрешённой. А история эта уходит корнями во время моей неразделённой любви. Мне очень нравился один парень. Хотя нет, он мне не просто нравился, я буквально сходил по нему с ума. И однажды, так случилось, я подвыпил, мы остались наедине, и, ничего не говоря, я подошёл и поцеловал его в губы. Итог моего поступка - синяк на лице и сломанное ребро. Хорошо, что он об этом никому не рассказал. За это я ему очень благодарен. После этого мы держались друг от друга на дальней орбите. Но это лишь удвоило мои печали и страданий. А рассказать-то некому, нет того, кому можно выговорить всю эту боль. Мама, конечно, видела моё состояние, но видела она по-своему. И в один из таких дней, когда состояние было хоть в петлю, я решил открыться своей матери, единственному родному человеку на этой планете. В результате она выставила меня за порог в том, что было на мне. Уверен, что многие из парней это проходили. И я так завидовал тем парням, чьи родители не выгнали, не потащили в психушку, а приняли своё чадо, как есть. Я тогда не плакал, я рыдал, потому что от своей матери я такого не ожидал.

Я тогда очень долго отходил от этого разговора. Помню, пришёл на работу никакой, не спал всю ночь, в мятой рубашке. Валентина Яковлевна с несвойственной в тот момент ей нежностью расспросила меня, почему такой неряшливый пришёл на работу. А мне уже терять было нечего. Казалось, мир просто перестал существовать и хуже уже не будет, а даже если и было бы, то сами знаете, что в такие моменты становится уже всё равно. Ведь когда мать отказывается от своего сына, это не описать как плохо, это такой удар, который для многих заканчивается суицидом.

Вот я ей и рассказал о нашем разговоре с мамой. "Это ж где это видано, чтобы от такого сына отказывались?" - взвинтилась старушка и хлопнула себя по бёдрам. Я, помню, тогда снова расплакался как маленький. А она обняла меня так нежно-нежно и говорит: "А давай я тебе побуду матерью?". Я тогда чуть в обморок не упал. От этих слов у меня ком поперёк горла встал, и я начал задыхаться. А она так "хрясть" свой ладошкой по моей спине. Хруст чего-то, звон в ушах, но сразу всё отпустило.

- Не сметь мне тут умирать, - прощебетала она так, словно ничего незаурядного не происходило.

Я поднял на неё свои красные от слёз глаза.

- Вы это серьёзно?

- Конечно. Можешь у меня пожить, пока всё не утрясётся. Живу я одна, сыновья укатили в Европу жить. Так хоть какая-то живая душа будет, да и тебе нельзя сейчас одному.

Часть 2 (последняя)

Сразу скажу, что жил я у неё около года. Потом выбили мне комнату от нашей больницы, ещё через какое-то время взял небольшую квартирку в ипотеку.

Вот после этого случая она и стала мне как мама.

Со своей матерью я сейчас в натянутых отношениях. Она приходила раза два, уговаривала меня сходить к психологу или к психиатру. Ни мои ссылки на исследования в области психоневрологии, ни какие-либо другие увещевания основанные на научных изысканиях не могли убедить её, что это не болезнь и её не нужно лечить.

Снова разозлившись, она вышла из моей квартиры, и уже больше пяти лет мы не виделись и не связывались.

Я запустил процесс гемодиализа.

Глядя на то, как люди здесь цепляются за жизнь и, сказать честно, далеко не каждому это удаётся, ты понимаешь её ценность. Начинаешь ценить каждый момент, потому что понимаешь, что в любой момент можешь оказаться здесь или сразу двумя этажами ниже.

Наша жизнь очень хрупка, и каждый её поворот может круто изменить всё в ней.

Закончив с одним процессом, я приступил к другому. Медсестра по моей просьбе принесла таз и тёплую воду, и я принялся обтирать моего "любимого пациента", голова которого была вся в бинтах.

Все эти трубки, шланги, исходящие из его тела, создавали поистине удручающую картину. Лишь маленькая надежда теплилась в моём разуме, что он очнётся. Хотя на что я мог надеяться? Вероятность того, что у нас что-то получится, ничтожно мала. "И с чего я вообще решил, что мне что-то светит? Сам себе придумал красивую жизнь... А вдруг он никогда не очнётся? Вдруг все те признаки жизнеспособности его мозга, которые якобы я выявляю, есть лишь моё желание? Может ли быть так, что его мозг уже давно умер и держат его лишь потому, что я оплачиваю это?" - иногда находило на меня уныние.

Да, вот такой я дурень, трачу немалые деньги на того, кто либо никогда не очнётся, либо очнется, но не будет со мной. А может быть и так, что человек просто не сможет себя осознавать? Но как бы там ни было, я надеялся и верил, что всё получится и мы всё же будем вместе.

Я всегда включал негромко классическую музыку. Говорят, что люди в коме всё воспринимают и классическая музыка способствует ускорению восстановления.

Обтирая его, я всегда медленно гладил его руками без перчаток, а потом вытирал мыльную влагу сухой тряпкой.

Приходилось аккуратно переворачивать на бок и то же самое проделывать со спиной.

Потом медленными движениями наносил средство от пролежней. Делал я это с особой медлительностью, потому что просто млел от бархата его кожи.

В нарушение всех правил делал я это голыми руками, потому что сполна хотел насладится этим чувством.

Судя по всему, я тактильный человек. Для меня важны прикосновения. Я люблю, когда нежные руки глядят меня. Хотя, никогда этого не испытывал, но почему-то уверен, что мне это нравится.

Я медленно обвожу его контуры тела. Особенно мне нравится область паха, мошонка, яички, член. Ох, как же меня вся эта ситуация заводила. Мои штаны в этот момент трещали по швам. Благо халат так удачно мог скрыть моё возбуждение.

Кожа в этих местах очень приятная. Вспоминая об этом и рассказывая сейчас вам, мне становится немного стыдно. От тяжести этих воспоминаний я даже приложил руку к голове. Но чего греха таить. Всегда перед тем, как начать мыть моего пациента, я наклонялся к его паху и вдыхал его аромат.

Разумеется, все процессы организма в таком состоянии замедлены и запахи менее резки, но мне этого хватало. И, сука, мне просто сносило башню. Этот едва уловимый аромат с нотками терпкого муската. Я делал глубокий вдох, вдыхая его полной грудью. Никогда не думал, что от этого запаха меня будет так вставлять. Но нет. Нет. Какое бы сильное возбуждение и желание я не испытывал в такие моменты, я ничего такого не делал и даже не мыслил. Я лишь верил и надеялся, что, однажды очнувшись, он ответит мне взаимностью, если мозг не пострадал и, если он хотя бы би. Но как бы там ни было, я надеялся.

Вот, пребывая в своих поднятых в буквальном и переносном смыслах, чувствах, я снова отвлёкся. Так вот после того, как сделав пару глубоких вдохов, я как наркоман ловил приход, поднимая голову и закрывая глаза. Нотки терпкого запаха ещё несколько секунд рисовали в моём воображении довольно красочные картины.

После, насладившись этим ароматом, в процессе мытья, я аккуратно гладил его яички играясь ими и перекатывая в своей руке. Невообразимое для меня эйфорическое состояние.

Но как бы мне не хотелось это продолжать, я вынужден был уложиться в строго отведённое время.

И потом, после смены вернувшись домой, я дрочил. Дрочил до одури, имея самого себя приобретённым дилдо. Бывало, до натёртостей в анусе и на члене. И, конечно, в такие моменты я представлял, как он трахарет меня жёстко и беспринципно, нещадно вгоняя свой член, невзирая на мои стоны от боли.

Кончал я обильно и с криком, а потом обессиленный падал в холодную кровать, где медленно расползались пятна от моей спермы.

Мне очень хотелось, чтобы сейчас он лежал вот тут - рядом. Я погладил по простыни, где так часто представлял его. Я бы гладил его везде, я бы облизывал его всего. Я бы его любил, а он бы меня жёстко драл.

Последнее, что было перед моим сном, это слеза, которая скатывалась с уголка одного из глаз.

Я жил один, и гостей у меня никогда не было, а потому никогда не убирал следы своих сексуальных утех, после таковых, чтобы не портить послевкусие оргазма. Так заснул и сегодня - со слезой в глазу и улыбкой на лице.

Мне часто снилось, как мы безудержно предаёмся абсолютному разврату, после чего я, разумеется, просыпался весь в конче. Иногда снились и кошмары разного типа, что он отвергает меня или не выходя из комы умирает. В такие дни я просыпался от того, что откровенно реву. Дерьмовое чувство, хочу вам сказать. Когда ничего и не произошло, но чувство такое, будто ты это уже пережил. Во рту горький привкус и состояние будто забрали самое дорогое и ценное.

Вот именно это утро наступило и сегодня. После всех моих процедур гемодиализа и гигиенических, Валентина Ивановна буквально вытолкнула меня из стационара и старого-настрого запретили мне возвращаться.

После бурного секса я отрубился, будто меня выключили. Но снилось мне очень плохое. Точно не помню, что, но очередной раз я проснулся с влажными от слёз глазами и уже успевшими высохнуть от них щеками. Хотя я не был сентиментальным, но последние месяцы что-то вдруг изменилось в моём восприятии, и малейшая ситуация с долей драматизма могла вызвать во мне град слёз и каскадный рёв. Сказать, что я был слюнтяем и размазней было нельзя, я мог залезть и кулаком в лицо, правда, для этого нужно было очень постараться. Наверно поэтому открыто мне никто не высказывался о моей ориентации. Ведь комплекция у меня была довольно внушительная. Было время в юношестве занимался плаванием, потом в армии любил железки потягать, да сейчас иногда ходил в зал. Так что при необходимости мог дать достойный ответ.

Это весеннее утро было гадким, как и все те, когда я просыпался после таких снов. Ко всему прочему, мерзости к этому утру добавляла слипшаяся на волосах паха сперма.

Надо как-то заставить себя подняться и пойти в душ. Понимаю это, а внутри абсолютная апатия. Только лишь мысли о моем "любимом" заставляют меня идти в душ, чтобы поскорее приехать на работу.

От моих дум меня отвлекает звонок телефона. Звонила Валентина Яковлевна. Ставлю на громкую.

- Алло, - тишина. - Валентина Яковлевна, я вас слушаю.

- Алло, Андрюш, хочу тебя порадовать, - пауза затянулась.

- Валентина Яковлевна, говорите.

Я замер с щёткой во рту.

- Андрюша, твой пациент пришёл в себя. Его сейчас Никольский [мой сменщик] и Елизаев осматривают.

Разряд тока волнами прокатывается по всему телу несколько раз. Меня бросает в жар. Я моментально заканчиваю все свои дела и лечу в стационар.

Как смерч, влетаю на этаж и чуть не сбиваю с ног Валентину.

- Тьфу ты червяка, напужал старушку, - она ударила меня своей ладошкой по плечу в знак негодования. - Чего летаешь по отделению, как сумасшедший? - и, предвосхищая все мои вопросы, пояснила. - Нет его там. Перевели в интенсивное триста семнадцатая, - кричала она мне вслед.

Подбежав к палате, я остановился и расправил одежду. И не решался войти.

- Чего встал? - за моей спиной стояла Валентина с упаковкой для капельницы. - На вот, - она протянула мне упаковку препарата - сам справишься? Да, и в палате он один. Я попросила, чтобы пока в отдельную разместили. Отсюда всех выписали, так что какое-то время он полежит один. Думаю, вам будет о чем поговорить.

- Спасибо, - только и мог сейчас я сказать, но я был ей безмерно благодарен за это.

В животе, как обычно в такие моменты, начинаются какие-то непонятные процессы, которые мы - люди - называем пением бабочек.

Делаю вдох и вхожу...

страницы [1] [2]