Перевал Гумбаши

Как сказать “я люблю тебя” не произнося ни единого слова? То, что мы называем “любовью” по большей части правильнее было бы называть “половым влечением”, “инстинктом размножения”, или, что более подходит для современных реалий - желанием получить физическое удовольствие, в большинстве случаев, не затрагивая при этом ни духовных, ни моральных, не психологических аспектов.

Но когда мы любим друг друга на самом деле, все примитивные проявления чувственности отходят на второй план, открывая простор душевной близости, которая способна породить в нашем теле такие чувства и эмоции, которые ранее даже в самых прекрасных снах привидиться не могли.

Люди любят, уверяя в первую очередь себя, что так не бывает, опровергать все, что им недоступно, лишь от того, что никогда этого не испытывали, а возможно никогда и не испытают. Но мы здесь не для того, чтобы доказывать неправоту кого-либо, мы здесь для того, чтобы чувствовать то, что другим недоступно, ведь в нашей парадигме это абсолютно реально.

И посвященные в эти тайны знают, что любовь не имеет ничего общего с сексом.

Чтобы выразить свое чувство, осознать насколько оно глубоко, чтобы мгновенно понять взаимно ли оно или является грубой ошибкой (ведь безответной любви не бывает) нам недостаточно обычного контакта гениталий, который по сути своей является удовлетворением низменных инстинктов, а никак не демонстрацией нежнейших чувств и духовной близости.

Так как же заниматься сексом им не занимаясь? И здесь несомненно многим на ум придет такое понятие, как “тантрический секс”, но нет… это было бы слишком просто. Есть нечто более сакральное, чем тантра.

***

Серпантин с затяжными поворотами на протяжении 10 километров «обнимает» отлогие горки. Нависая над ущельем вдоль края Скалистого хребта, дорога постепенно поднимается на вершину перевала, минуя «край лошадей», пока не достигнет смотровой площадки на вершине перевала Гумбаши, на высоте больше двух тысяч метров над уровнем моря, с которой открывается  вид на Кавказский хребет с его главным украшением — двуглавым Эльбрусом.

Этот двухголовый великан, если бы его описывали в скандинавской мифологии, изначально бы именовался “огненным”, но после погружения в вечный сон стал бы называться “ледяным”.

Он молод, он силен, он прекрасен,   погруженный в беспробудный сон, стал холоден, утратив весь свой жар. Но пятнадцать ледников, спускающиеся с его вершин в виде огромной многолучевой звезды, начинают тихо таять, а некогда являющиеся местом самого глобального обморожения вершины, начинают покрываться зеленым мягким мхом. Тихо пробуждаясь ото сна, он становится теплее, буйная кровь его - лава - продолжает клокотать в его жерле. И никому неведомо, когда двуглавый гигант вновь откроет свои глаза, сделает глубокий вдох и вновь начнет дышать огнем, как девятьсот лет тому назад.

***

Когда они, проезжая по серпантину, один за другим миновали повороты, которые казались ничем иным, как петлей во времени благодаря своей необычайной длительности, они уже понимали, почему ими был выбран именно Эльбрус.

Подобно молодому вулкану, их сердца однажды остыли, но все-таки, сохранив в своих недрах отголоски былого пламени, продолжали отдавать последнее тепло, подобно тлеющим углям в камине утром.

Но то, что спит, однажды пробудится, каким бы глубоким не был сон. Ледяной великан, когда-то бывший огненным, был тому примером. Еще каких-то двадцать пять лет и он, при большой доле вероятности, проснется во всем своем ужасающем великолепии. А раз это доступно горе, то доступно и людям.

***

Летом смотровая площадка была покрыта ярко-зеленой сочной травой. Не зря на плато, расположенном ниже находились обширные пастбища для лошадей.

Голубое небо, облака, обволакивающие спящий Эльбрус как вуалью, были прекрасны, но ночью…

Ночью. Звездной ночью. Вот когда начиналась сказка. Жерло спящего гиганта, не способное извергать лаву, начинает извергать звезды.

Зеленая трава перевала становится едина с ночным небом, создавая иллюзию того, что ты можешь ступить на незримую тропу и по ней дойти до самой вершины Эльбруса. Взять лоскуток свежего ночного воздуха, подобного иссиня-черному тюлю, усыпанногр стразами ярких звезд, и, обернувшись в него, стать частью чего-то большего, чем человеческая жизнь.

Над самым жерлом вулкана звездные скопления напоминают собой исходящий из его утробы пар, украшенный многочисленными переливами драгоценных камней. Танцуя, он поднимается куда-то выше, чем само небо. В космос, становясь частью Вселенной.

***

Они стояли неподвижно, восхищенные видом, отдавшие свои тела и души трепетной неповторимости момента. Мы можем испытать искреннее восхищение лишь единожды, а после  жить памятью о нем, стараясь узреть его неясные черты в своих дальнейших ощущениях и восприятиях. Первый раз уникален, а остальное - это лишь череда бесконечных повторений, влекомая жаждой испытать то, что мы более испытать не способны.

Именно в такую ночь, любуясь на звездное небо, раскинувшееся над седыми вершинами двуглавого великана Эльбруса, испытывая на себе влияние этой, наполненной свободой красоты, и произошло то, что полностью изменило их жизнь.

***

Горный воздух, насыщенный кислородом, на незначительных высотах своей чистотой и непорочностью сам дарит телу и нервной системе расслабление, а в данном случае ему помогала и окружающая атмосфера.

Эльбрус, словно паря в воздухе, казался подобным Олимпу. Ясная летняя ночь, убаюкивала сознание.

Их чувства обострились. Всему причиной был восторг, в который они приходили от созерцания этой сказочного ланшафта, словно дрейфующего между небом и землей. Вулкан тихо посапывал, продолжая извергать звезды, являющиеся единственным светом, освещающим скрывшееся под покровом ночи плато.

***

Они сидели в припаркованной на стоянке машине, желая встретить рассвет. При ясной погоде была большая вероятность того, что Эльбрус снова покажется, но на этот раз в лучах восходящего солнца.

Перебравшись на заднее сидение, они, в полудреме, смотрели в окна, чтобы не упустить того момента, когда ночь сменит утро.

***

Вобрав в себя всю совокупность ощущений, они сидели неподвижно, стараясь не пролить и без того плещущих через край чувств.

Он сдался первым. Наклонился к ней и, слегка коснувшись ее губ, лишь на мгновение задержал поцелуй. Им обоим он показался особенным.

Они не знали, виной тому, создавшаяся атмосфера или что-то еще, но их зрачки были расширены так, словно они смотрели на яркий источник света. Но они смотрели друг на друга.

Глаза, будто подернутые дымкой предрассветного тумана, хранили в себе нечто похожее на дурман. Сознание плыло. Эта странная взаимность чувств и ощущений, их синхронность, стирала ту грань, говорящую твое-мое тело, объединяя их воедино.

Их тянуло друг к другу, связывало и сшивало по швам. Он снова подарил ей легкий поцелуй, слегка касаясь кончиками пальцев ее щеки.

Но это не было пламенем. Они всего лишь выбили искру огнивом, от чего зажегся маленький огонек.

Взяв его лицо в свои руки, она подарила ему такой же легкий, невесомый поцелуй.

Чувство было хорошо знакомое, но одновременно с этим, новое. Тепло внизу живота, проворные мурашки, бегающие по телу, волны прилива, раскрашивающие бледную кожу в более яркие цвета. Скучно, обыденно, неинтересно.

Они горячо целовали друг друга. Их лица горели румянцем. Кончики ее пальцев блуждали по его затылку. Его ладони лежали на ее пояснице. Скучно, обыденно, неинтересно.

Обжигая горячими губами, скулы, подбородок, шею, ключицы, плечи, тонкие запястья, обхватывая губами мочки ушей, они превращались в единый электрический заряд. Становились током, проходящим под высоким напряжением.

Но искры пошли лишь тогда, когда губы снова коснулись губ. Дурман усилился. Все кругом превратилось в размытую картину, подернутую плотной белой дымкой.

Если бы они сейчас встали, то не смогли бы устоять на ногах. Колени бы тряслись, а ноги подкашивались.

Касаясь друг друга слегка приоткрытыми губами и кончиками языков, они то смыкали губы, то размыкали. Втягивая их и выпуская. Руки, хаотично блуждая по телу, казались тяжелыми и ослабевшим. Их касания не были настолько остры, как раньше. До того как они позволили сконцентрировать все свои ощущения на самом чувствительном месте на своих телах.

Кожный покров губ, слизистая губ, слизистая рта, небо, язык. Вот, что  способно сделать нас поистине счастливыми, порождая эйфорию, порою доходящую до частичной потери сознания.

Он прижимал ее к себе, не желая упустить ни единого самого мимолетного касания ее губ, что рождало нечто подобное лавине или быстро несущемуся потоку горной реки. Окончательно потеряв самообладание, они только и могли, что чувствовать, как эта лавина накрывает их с головой. Как становится трудно дышать под плотным снегом.

Единственное чего хотелось - не прерывать поцелуй. Их тела горели, до покалывания, до жжения.

Мягкие губы синхронно двигались в то время как языки скользили друг по другу, не проникая в рот, а лишь касаясь мясистой мягкости друг друга и алых полнокровных губ.

Как дорогое вино не хочется пить залпом, а лишь смаковать, наслаждаясь чарующим букетом, так и этот поцелуй хотелось растягивать, делать более длительным, дурманящим.

Счастье, покой, умиротворение, желание тонуть в крепких объятиях друг друга, высокое напряжение, бегущее по телу быстрым точно направленным разрядом.

Губы открылись шире. И теперь языки, уделявшие внимание лишь друг другу, переключились на небо и слизистую. Подкидывая, подбрасывая, выталкивая друг друга.

По телу шел озноб, его трясло и покалывало. Оттягивая его нижнюю губу зубами, она чувствовала невыносимый жар на бедрах. Было так горячо, что хотелось обдать ноги ледяной водой.

Движения их языков напоминали движения языков пламени, поедающего сухие и хрустящие поленья.

В приступе эйфории, они принялись покрывать поцелуями лица друг друга. Эта иная тактильность была настолько яркая, что сознание помутилось окончательно. Все казалось непередаваемо прекрасным.

Но внезапно они замерли, прижавшись друг другу раскаленными губами. Их тела напряглись, около тридцати секунд, представляя собой нечто подобное каменному изваянию, после расслабились.

Они были все так же одеты, не касались тел друг друга, половых органов, но их внезапно посетило то, что по яркости своей перекрыло все былые ощущения, когда-либо ими испытываемые.

Она сползла на кресло, села рядом. За окнами была все та же звездная ночь, выдыхаемая спящим Эльбрусом, а их тела бились пульсом. Наваждение тихонько отходило в сторону, оставляя место чему-то новому, чему до этого не было названия. Чему-то говорящему на языке обнаженных душ.