Сынок полка. Из книги Сынок как ты хочешь меня трахнуть

Сынок полка

Ваня Солнцев — несчастный мальчик на великой войне. Ни боли, ни крови. О смерти вскользь, понарошку. Мог ли Катаев иначе, не по-советски? Иное «Иван» Богомолова. Между текстами десять лет, чуть поболе, плюс между ними война. У Катаева — Ваня, Иван — у Богомолова. Все остальные герои исключительно по фамилии. Оба, Иван и Ваня, маленькие неправдоподобно. Константин Сергеевич прав, я тоже не верю.

Иван — голый, лейтенант мальчика подробно рассматривает. Конечно, цензура, потому, куда не надо, он не глядит. Вот отсюда и дописать! Офицер разведки, приехавший за Иваном, не зря с ним целуется. Додж затянут брезентом, в кузове сено и одеяла, мол, поспим по дороге. Дорога не близкая, часа три, много чего можно успеть там, где у Богомолова сюжет, затормозив, остановился. Имена обязательно изменить. Офицер будет Волин. Пацан? Петр? Антон? Не годится. Только Иван. Возраст? Ну, конечно, согласия.

Волин приказал набросать в додж сена да одеял положить. Над кузовом у доджа навес из брезента. Королевская спальня. Это Волин всем сообщает спокойно и равнодушно. Но Иван знает: не для всех сказано — для него. Пока Волин заканчивает дела, он представляет, как в кузов запрыгивают, как Волин стучит по кабине: мол, трогай, как, под головы вещмешки положив, прижавшись, под одеялами согреваются. Волин к нему поворачивается, его лицо близко, видна каждая рытвинка и ложбинка, словно у него не глаза, а бинокль. Волин ему волосы гладит, шепчет, лаская лицо выдохнутыми словами, соломинкой губы щекочет. Потом и он гладит небритые щеки и соломинкой тычет в шершавые губы. Поочередно ласкают, вместе не получается: рукам нет места, сталкиваются, хохочут, перекрикивая ветер и дождь, бум-бум-бум — по навесу стреляет.

Случайная капля попала Волину на нос, Иван слизывает, и, как тот не уворачивается, нос хватает губами, не отпускает. Волин его стискивает руками, и, сорвавшись, целует в шею, в лицо и в затылок. На миг отшатнувшись, смотрит, будто примериваясь, и вдруг хрипло, задышливо, дрогнув, роняет: «Иван».

Он знает, потом будет стыдно и Волину и ему, но еще знает: тот сам не начнет, хоть убей, не начнет, и с каждым мгновением все трудней будет обоим. Потому, оттолкнувшись, прошептав в лицо: «Жарко, пусти! », поднимается во весь рост — так быстрее, сподручней — и сбрасывает одежду.

Знает, как Волин любит смотреть на него голого, во весь рост. Раньше стеснялся, спереди прикрывался руками, но здесь, в машине, стоит, расставив ноги, словно откуда-то изнутри Волину открываясь. Тот хватает за руки, тянет вниз и целует, каждый волосок губами перебирает, как мороженое, лижет его языком, руки бредут по спине, раздвигая и проникая. Волин дрожит, ему передается. Так вместе дрожат, зная точно, что не от холода.    

Нет больше сил. Но научился, хочет вместе, и, путаясь в пуговицах, расстегивает, достает, охватывает губами во рту не помещающийся огромный волинский. Когда силы и терпение на исходе, садится на него, лицом к лицу приникают друг к другу и долго дышат тяжело, словно бежали, соскучившись в долгой разлуке, один о другом думая постоянно.

Додж кидало в разные стороны, мотор тарахтел надрывно, из последних сил выбиваясь. Но под одеялами тихо, уютно, спокойно. Дождь мерно стучал по навесу, всю дорогу обнявшись, подпрыгивая на ухабах, проспали. Ивану снился солнечный луг и бабочки цветов невиданных, сказочных, а Волину снился Иван на лугу в окружении солнечных бабочек, выпорхнувших из его уже совершенно не детского.

Доводить до ума или бросить? Наверное, бросить. Писатель в рассказе, режиссер в фильме не договаривают. Может, дело в том, чтобы не договаривать?

Сын полка — как юнга на корабле.

Откуда название? Вроде бы, от «Дочери полка», оперы Доницетти. Был рассказ «Дочь полка» Киплинга. Пишут, воспитанники в армии — дело давнишнее, с древнего Рима, а то и пораньше. В России с семнадцатого века еще. Автор «Прощания славянки»: сирота, в десятилетнем возрасте был зачислен учеником музыканта в оркестр.

И совсем неожиданно. Саша Хорев — сын полка, артиллерийского и — немецкого! Ездил в отпуск в Германию. После войны жил в ФРГ.

Так что сынки полков появлялись по-разному. Хотя бы и так.

Приказал — и забыл. Не до того было, не до него.

Шли трудно, увязая в болотах, неразберихе и бестолковщине. Все понимали, еще пару дней, и головы полетят, погоны посыплются, но тех, кто заплатит за глупость отцов-командиров, уже не вернешь. Не в лоб, так по лбу. Пришлют подкрепление, все повторится. Этот кусок пространства, болотистый и комариный, все равно им отвоевывать. Надо придумать такое, о чем немцы подумать не в состоянии.

И он придумал. Совершенно безответственное и невозможное. Не только придумал — осуществил. По болоту за несколько дней проложили дорогу. В тыл танки зашли, за несколько часов сделали то, что две недели не получалось.   Через день, взяв железнодорожную станцию, подтянул тылы и расчистил путь для прорыва двум армиям. Еще через неделю их фронту салютовала Москва.

О нем доложили, и, вскочив ночью с постели, которую постелили в гримерной, пропахшей реквизитом и разбитыми судьбами, он в трусах стоял навытяжку перед телефоном, роняя в трубку слова, свидетельствующие о том, что он не совсем идиот и понимает, о чем говорят.

Когда закончилось, объезжая войска, растянувшиеся на десятки необъезженных километров, перебирал в памяти случившееся и принимал поздравления. По-настоящему его впервые заметили. Всю войну на вторых ролях. Лишь перед самым наступлением получил генерала. Случай помог. Был начштаба у старика, который худо-бедно тянул. Не провалился ни разу, правда, и побед выдающихся за ним тоже не числилось. Перед наступлением сердце у старика прихватило, самолетом в Москву переправили. Генерала, кстати, старик ему выбил. Дай Бог здоровья и долгих, спокойных старческих лет. А ему — воевать. Командующий прямым текстом прохрипел по телефону: объезжай войска, все подтяни, чтобы грехов за собой не оставлять. Утрясется, дам армию. Вот так, всю войну без движения, и за месяц-другой наверстал.

Полдня в штаб корпуса возвращались по рытвинам и ухабам. Сколько раз их вытаскивали и чуть ли не на руках переносили.

— Товарищ генерал! — Его шофер к такому обращению еще не привык и с удовольствием повторил. — Товарищ генерал, приедем, баньку затопить прикажите!

— Где ты баньку нашел?

— В театре, где стоим, там и фрицы топили.

— Все-то ты знаешь.

— Ну как? Товарищ генерал, прикажите в хозяйственный взвод передать?

— Хорошо. Я сразу в штаб, а ты вели протопить и вещи мои принести.

— Товарищ генерал! Будет исполнено! Только вы не задерживайтесь! Они быстро все сделают.

Невтерпеж. Начальник помоется, потом его очередь.

Баньку сладили славно. Веники, квас — все, что положено. Лежал на деревянных полатях, и старшина, баньку устроивший, охаживал веником. Лежал, забыв о распутице, неразберихе, новом назначении и обещанном ордене. Лежал, представляя жаркий Ташкент, сладкие дыни, еще молодую жену, ночью после любви стоящую у окна. Представлял дочек, выросших, почти ему не знакомых.

— Товарищ генерал! — Перестав охаживать, банщик над ухом склонился. — Посыльный из штаба!

— Ладно, спасибо, надо заканчивать.

Через минуту в предбаннике в чистом, читая, потягивал квас.

— Кто принес?

— Посыльный, и с ним воспитанник, сын полка.

— Пусть подойдут.

Посыльный подскочил, за ним парень — сразу припомнил.

— Слушай, это тебя мы нашли за сараем?

— Так точно, товарищ…

— Постой, я тогда даже не спросил тебя, кто ты, откуда. Как зовут?

— Михаил.

— Не архангел?

В этом сыне полка — во всю щеку румянец — не узнать заморыша, на которого наткнулись, возвращаясь с передовой. Новая, по росту сшитая форма. Кто-то присматривал. Расспрашивать дальше не стал. Вариантов ответа было немного. Самый оптимистичный больших надежд не таил.

Через несколько дней вновь возвращались. Получил новое назначение и приказ сдать дела. Прощаясь, выпили больше обычного, по дороге вздремнул. Снился парень, которого называл Михаилом-архангелом. Они шли по городским улицам, не разрушенным, довоенным, и тот называл его папа. Рядом жена несла младшую, старшая вперед убежала.

— Товарищ генерал, как насчет баньки?

— Дело хорошее! — Глаза протирая.

— Значит…

— Пусть приготовят.

— Воспитанника позвать? — Научился читать его мысли.

Не ответил.

С одной стороны охаживал старшина, с другой — архангел старался.

— Подбавь пару, немного полежу, отдохну. Спасибо, иди.

Оставшись наедине с архангелом, вспоминая сон, рассматривал взрослеющую фигуру. Тот стоял перед ним, полотенце упало.

Командующего армией сынок полка не стеснялся.