Бодибилдер

Бодибилдер

Я его нередко встречал. Неудивительно, ведь мы жили в соседних домах. Как-то даже ни о чем поговорили: я присел рядом с ним на скамейку, неудобно было молчать. Но ни до, ни после ни слова. И впрямь, о чем говорить? Соседи? И что? О крышах? Водопроводе? И ему и мне на это начхать. Разве начхатое может быть темой беседы джентльменов, юного и не очень?

Хотя мне точно было о чем с ним поговорить. Расспросить. Начав с плеч, выпиравших из майки, потом и всего остального. Демонстрируя огромность и мощь, плод наверняка многолетних трудов, он носил одну майку тогда, когда это было уже и еще не по погоде. Бодибилдерством своим, надо думать, ужасно гордился, плоды на показ выставляя. Ему бы демонстрировать и другое, скажем, не по погоде шорты носить, как это делал другой сосед, совсем не бодибилдер, даже наоборот, которому впору было такое скрывать. Ан нет. А вот на бодибилдере, которого в нем не признать, было никак невозможно, всегда были какие-то широко топорщащиеся шаровары, плотные по зимнему времени, легкие — летом.

Не поймешь этих строителей: одно обнажают, другое скрывают. Видно, результаты строительных усилий в области ног были не столь впечатляющи, как выпирающие из майки, под которой охотно дыбились груди, едва ли не женские по объему.

Желание увидеть его без всякой одежды совершенно понятно. В конце концов, предложение себя показать, пусть и с тряпочкой на попе и между ног никак устроителя тел обидеть не может. Подобно тому, как вольного каменщика не может обидеть предложение объяснить смысл символов, их сообществом в свою пользу присвоенных. Молоток? Пожалуйста, то-то и то-то. Всевидящее око? Конечно. Только давайте присядем, рассказ будет совсем не коротким.

Вот и мне бы рядом с ним на той же скамейке как-то снова присесть и попросить себя показать. У них же есть всякие соревнования: раздеваются, чем-то мажутся, чтобы блестеть, мощь и гармонию тел публике демонстрируя.

Мол, приходи, пацан, по-соседски, во всей бодибилдерской красе покажись, только, уж извини, не мажься, чтобы блестеть, мне этот наверняка резко пахнущий блеск не по вкусу.

Что ответит? Пошлет? Вежливо просьбу мою отклонит? Как-нибудь от приглашения увернется? Занят. Много дел. Или же — все-таки? Почему бы и нет? Ему ведь тоже охота себя показать. Иначе на кой чуть ли не ежедневно в спортзале мурыжится и с едою мудрит, норму белка из всего съестного на свете в свой рацион собирая. Или, может, таким Нарциссом он уродился, что зрители нипочем, главное в зеркало на шедевр строительства любоваться.

Начал, домой возвращаясь, на скамейку, на которую два соседских дома садятся, вроде бы как от усталости опускаться. Неделю подряд сажусь, месяц — и никого. Его вовсе не вижу. Исчез. Может, уехал? Соревнования или что, как узнаешь? Раньше по вечерам собаку выгуливал, старенький песик за хозяином едва шкандыбает, припадая на заднюю правую. А теперь длинноволосо-русый мальчишка, точная копия в половину величины, только без майки и выпирающих плеч. Младший брат. У моего бодибилдера, кстати, волосы в хвост резинкою перехвачены. И охота с ними возиться? Такую гриву надо мыть каждый день и расчесывать. Что ж, не зря говорится, охота пуще неволи.

Глядя на брата с собачкой, породы понятно какой, вспоминаю плечи и майку и представляю себе остальное во всех деталях богатырского тела, выстроенного по всей науке под руководством мастера своего дела, может, и вольного каменщика по совместительству. А что? Кто запретит? Демократия! Если государство вместе с папами-мамами пацанские тела доверяют, то камни — подавно.

Впрочем, русо-длинноволосый уже наверняка достиг совершеннолетия, так что мое приглашение крамольным никто не сочтет. На той первой скамейке, пока и единственной, показалось: не бреется, хотя у светловолосых и, соответственно, белокожих до розоватости невозможной, особенно в полумраке — дело было вечернее, ночное почти — не всегда разобрать.

Белокожий до розоватости — наверняка усеян веснушками от шеи и плеч до ступней. На ногах, покрытых густым русым волосом, веснушек не видно, но на животе, спине — видимо-невидимо, сплошной ковер одноцветный.

Вот он входит. Как всегда, в майке и по летнему времени в легких пузырящихся шароварах, в сандалиях, как древний грек, на босу ногу, хвост развевается, а глаза у пацана оказывается совсем-совсем голубые, не выцветшие, как это часто бывает, а глубокие, полные голубизны, словно небо в солнечный день.

Приглашаю присесть. Что будем пить? Выбирает джин с тоником. Удаляюсь. Приношу два высоких стакана. Лед по дороге позвякивает. Соломинка, всплывая, скользит к его пухлым ярким губам, которыми, да ладно, незачем отвлекаться.

Рассказывает о своем бодибилдерстве. Пососет соломинку — пару фразочек выронит. Как водится, случайно, почти еще детей набирали, отбора не было никакого, кто пришел — тот и строй себя из наличного материала, которого по тем временам у него было немного. Из первого призыва, кроме него, никого не осталось. Он один строительству тела и тренеру верен остался, хотя очень многие его обогнали, он на соревнованиях выше пятого места не поднимался. Верхняя часть у него неплохая, а ниже пояса, ноги особенно, не слишком удачная, как ни старался, какие упражнения тренер ему не придумывал. Так что лучше, если хотите, выше пояса будет себя демонстрировать, но не настаивает, приготовился, как просили, без мази, блестеть не будет, как на соревнования и оделся, что означало: когда из майки и шаровар вздутия появились, на попе краснела полоска материи, спереди переходящая в мешочек-лукошко, в котором нетренированное помещалось не слишком вольготно.  

И сзади, и спереди из-под красного выбивалась русая волосня. Извинился, что не подбрил: торопился, хотелось по-соседски наконец во всей красе себя показать. Перед соревнованиями они, бодибильдеры, там тщательно выбривают, в этом тренер им помогает. Он, вообще, чуткий и отзывчивый человек, всю душу ученикам отдает, а ему с малых лет так особенно.

Когда пару лет назад ужасный всплеск гормонов случился, помог с бедой справиться, с тех пор уже вместе внимательно за этим следят: чуть что — сразу пожалуйста, хотя он у тренера не один, а тот уже молодости не первой, и сил на всех не хватает. Но держится. Изо всех сил. Молодец. А если совсем невмоготу, то друзья на то и друзья, тем более что и коллеги. Ты мне — я тебе. В смысле самом хорошем.

Нет, с девицами не интересно. Слишком мягкие для него. А бодибильдерши? С этими и вовсе противно. Пробовал. Забраковал. Не его. Никак не подходит.

Замолчав, встал напротив зеркала, сгибая и разгибая, надувая-сдувая, группы мышц в установленном порядке с увлечением демонстрируя. Резинку снял, волосы распустил, рыжеватинки-родинки светятся-прыгают, кожа потом атлетически юным покрылась — аромат демонстратору и созерцателю головы закружил, тряпочка с чресл, обнажая, сползла, волосы и спереди и сзади стали влажными, тренера бы — гормоны зловредные усмирять, де где он, далеко, за горами-долами, так что не устоял — прикоснулся, погладил и приласкал, губами потрогал, залупой по вспухшим губам красным провел, дал и язычку разгуляться, в позу устранения лишних гормонов поставил, ввел, ритм подхватив, он рукой себе помогал, обнажив мокрые темные заросли глубокой подмышки, пахнущей терпко зазывно, вместе в одно прекрасное мгновение, которое бы навсегда остановить, брызнули, задрожав.

А то, что спереди, оказалось по-древнегречески совсем-совсем маленьким, когда успокоилось, стало на воробушка с маленьким клювом очень похожим.