ПАУК Часть 5

Ровно в 19.00 раздался звонок. Елена Николаевна вздрогнула, посмотрев на часы, такой пунктуальности она не ожидала. Она вообще почти не надеялась на то, что они придут и молила Бога, чтобы ничего не сорвалось. А здесь такая пунктуальность! Тревожное сомнение кольнуло в сердце. Для нее этот визит был дороже всех ее встреч и успехов в прошлой жизни. С таким нетерпением и волнением она не ждала еще никого. Ей казалось, что ее жизнь зависит только от этого визита. Состоится, она будет жить, нет - потеря рассудка и смерть. И вот они пришли. Да, да это они пришли! Кто же может быть еще?! Сбросив кухонный фартук и поправив перед зеркалом прическу, она бросилась к двери. Радостное волнение близкого и благополучного разрешения этого кошмара переполняло ее. Она должна быть приветливой, гостеприимной и веселой с гостями. Она такой и будет. Только бы это были они!

На пороге стоял Калов! Один. Он как-то лукаво щерился. В одной руке у него был букетик ободранных гвоздик, в другой портфель. Шаркнув ногами по коврику, он уверенно прошел в квартиру.

- "Фух-х. Еле нашел Вас в этих джунглях. Крутил, крутил на своей "тарантайке"... Сначала попал не в тот дом. Мужик открывает, а я с цветами! Он и кричит жене - "Клара, к тебе твой хахаль пришел. Ты что, не предупредила его, что я в 9 на смену ухожу? Ну, раз пришел, сейчас я ему репу начищу". Ох, еле ушел!" Шутка гостя предполагала сразу же разрядить обстановку и показать хозяевам, что гость человек простой и веселый, с таким, мол, скучно не будет. Дорогой гость, такой простой и веселый, сунул хозяйке цветы и остановился перед зеркалом причесывая свою плешь. Покрасовавшись, он продул расческу, снял с нее волосы и степенно положил ее во внутренний карман пиджака. Наклонился, раскрыл портфель и вынул оттуда бутылку водки "Прошу приобщить к столу". Елена Николаевна, расплывшись в гостеприимной улыбке "ах, как это мило с Вашей стороны", отнесла бутылку на кухню. "Ну-с, показывайте Ваши хоромы". Калов с видом доброжелательного, но тонкого знатока "хоромов", приготовился к экскурсии.

- "Пожалуйста, пожалуйста, проходите" - засуетилась Елена Николаевна. "А что же Ваша супруга? Мне так хотелось бы с нею познакомиться". Калов промычал что-то неопределенное, всем видом показывая, что эта тема ему неприятна. Елена Николаевна больше не вспоминала про супругу.

- "Да, богато живете, богато", - поощрительно говорил Калов. Светский лев, он не мог не высказать комплимента хозяевам. "О, Панасоник! Хороший ящик. Молодцы, молодцы". Он со знанием тонкого ценителя осмотрел музыкальный центр, сверкающие холодным синеватым блеском внутренности серванта; придирчиво осмотрел мебель, раскрыл платяной шкаф "хм, а ничего, вместительный, молодцы, молодцы"; задержал на секунду взгляд знатока на картинах, висящих на стенах, - "м-да, м-да"; плюхнулся жопой на кровать, - "О, упругая! Хороший станок! Ха-ха-ха. Шучу"; остановился перед стеллажами книг "так, чем увлекаетесь? Ага. М-да, м-да. А читали последнюю вещицу Юлиана Семенова? Как ее? А! "Сорок часов из жизни разведчика". Нет? Надо прочитать, надо прочитать. Культурный уровень, уважаемая, надо повышать. М-да. Ну да ладно. А это что? Слоники? Ну, уважаемая, слоники уж давно вышли из моды. Я бы Вам порекомендовал..". Елена Николаевна слушала дорогого гостя, во всем с ним соглашаясь, поддакивая, поражаясь его эрудиции и тонкому вкусу. Обойдя всю квартиру, тонкий знаток этикета неприминул заглянуть и в туалет, - "Так, а тут что у Вас? О! Какой великолепный! А главное удобный! Сколько платили? Мрамор? Нет? А как будто мраморный. Молодцы, молодцы". Он снова вернулся в гостиную, где посреди комнаты стоял накрытый аппетитными яствами стол. Лицо гостя выражало удовлетворение. Настроение у него было явно хорошее.

- "Присаживайтесь, Алексей Иванович". Калов не торопясь выдвинул стул и сел, осматривая предстоящее поле деятельности.

- "Что Вам положить? Салатик? Винегрет? А вот селедка под шубой".

- "Ну, селедка никуда не убежит, тем более в такой шубе," - он громко заржал, явно довольный своей шуткой. Какой он все-таки веселый и компанейский должны были думать о нем в этот момент, - "а вот водочки тяпнуть для начала, не помешало бы".

- "Коньячку не желаете?"

- "Коньяк клопами воняет", - зашелся гоготом Калов, - "его уж потом, когда водка кончится. Ну-ка, тащи ее сюда, хозяйка". Елена Николаевна молча прошла на кухню, чиркнула спичкой, закурила, сделала две глубоких затяжки, выпустив дым в открытую форточку. Она уже поняла с кем ей придется коротать вечер, однако ни на секунду не забывала где в данный момент находится Славик. Чтобы вызволить его оттуда, она готова была на все. Она даже сама еще не знала, на что она способна. Затушив начатую сигарету, она вернулась в гостиную с бутылкой водки. Калов уже положил себе на тарелку салат, винегрет и тащил над столом селедку "без шубы". Шуба, извини читатель, осталась лежать на скатерти. Ну, да Бог с ней шубой.

- "А вот и водочка!" - заорал он, потирая руки. "А Вы, пардон, что потребляете?"

- "Я, знаете ли, не пью. И потом, я так устала после перелета"

- "Э-э-э нет, это негостеприимно, уважаемая! Давайте-ка я Вам коньячку налью"

- "Нет, нет. Мне уж, тогда, шампанского". Калов деловито схватил бутылку и стал раскручивать пробку. Затем, шкодливо заблестев глазками, видимо что-то придумал, какую-то шутку (ох уж этот Алексей Иванович!), он резко встряхнул бутылку и отпустил пробку. Пробка с нарастающей скоростью полезла из бутылки и с пистолетным хлопком выстрелила в хрустальную люстру. "Советское полусладкое" пышным белым фонтаном вырвалось из горлышка, покрыв липкой пеной стол и все, что на нем было. Досталось и "весело" отпрянувшей от стола хозяйке. Широким "гусарским" жестом вонючий солдафон опрокинул бутылку над высоким хрустальным фужером. Остаток содержимого бутылки пенистой лужицей зашипел, затихая на скатерти.

- "Ну! За знакомство!" Калов поднял рюмку. "Правда, начало знакомства было не очень-то приятным. Ведь правда?" Калов лукаво погрозил толстым корявым пальцем. "Но, как говорится, кто старое помянет, тому в зуб ногой", - он безудержно заржал. Гость явно был в ударе. Елена Николаевна опустила глаза, как бы пробуя на вкус содержимое фужера. Нет нужды описывать, как ей было противно, это и так ясно. Она думала о другом - как подвести разговор к нужной теме. Формально начало "светской беседе" было положено - с обстановкой ознакомились, о пустяках поговорили. Поставив фужер с нетронутым содержимым, она осторожно стала подходить к теме.

- "Как же Ваши домашние Вас одного отпустили? Интересовались, наверное, куда, зачем?" - с кокетливым подтекстом спрашивала гостеприимная хозяйка.

- "А, ну их". - Калов налил себе еще водки и поднял рюмку. "Так, в догоночку, уважаемая. А Вы, почему не употребляете? Нехорошо! Гость может обидеться" - и, не дожидаясь ее реакции, опрокинул в себя стопку. Крякнул. Сморщился. Зацепил из блюда кусок ветчины и потащил в рот.

- "Что же дочка Ваша? В институт, наверное, поступает?" Калов замахал рукой с зажатой в ней вилкой, борясь с водочной отрыжкой:

- "Какой институт!? Куда ей. Школу-то кое как кончила, и то только потому, что я с директором поработал. Между нами, родителями, говоря - б... такая, ну, несусветная! Вся в мать. Мужиков с восьмого класса водит. Приведет, закроется у себя, музыку на полную включит... Глядишь - шасть в ванную.., подмываться, значит, побежала. Уже в халатике, сиськи в разные стороны болтаются... Отъелась сучка! Сиськи-то - во! Жопа - во!" Калов образно показал какие у дочери сиськи и жопа. Горестно помолчал, затушил сигарету в салатнице. "Давечась - вот, к примеру: прихожу с работы, сидят с матерью на кухне. Смолят, дымина стоит! Вы что, е.., говорю, накурили-то? "А ты знаешь", - говорят, - "какие-то мерзавцы Верочкину ( - это девку мою так зовут) машину изуродовали и ее саму, чуть не вые... Весь передок так помяли, что руль даже заклинило!" Я говорю, - "Ну так она сама, наверное, в них въебалась, раз передок-то помят". "Сама, не сама, а ты должен с ними разобраться! Знаешь, какие мерзавцы - изуродовали машину, да еще деньги с нее вымогают. Сами виноваты - нечего тормозить где попало, дорога для езды, а не для стоянок на ней сделана". Каково, а? Ну, я, конечно, того хрена нашел, поговорил с ним. Нормальный мужик оказался. Чего они п...? Еще три штуки гринов отстегнул; осознал паршивец. Ну а шлюхам своим дома врезал, конечно. Теперь - вот, новую тачку подавай им, сукам. Ну, зла не хватает!" Он налил себе еще рюмку и выпил залпом уже без приставания к хозяйке.

- "А продолжать образование Верочка не собирается? А то, я могла бы посодействовать", - почва уходила из под ног несчастной матери.

- " А зачем это ей? Школу кончила и ладно. Сейчас пое... с годик в свое удовольствие, а там, глядишь и замуж выскочит, за мудака какого-нибудь раскрученного. Сейчас их много развелось, как вшей на мотне. Разные есть, конечно. Есть и молодые петушки, есть и старые, разведенные, эти, конечно, покруче. Но - это ее дело, пускай сама решает. Я говорю ей - тебе дочка жить, ты и решай. Только папку потом не забывай. Он же тебя все ж одел, обул, в люди вывел. Да, вот!" Глаза Калова наполнились пьяной слезой. Он, подперев кулаком голову, другой рукой наполнил рюмку. "Эх! Что мы с матерью-то видели в жизни? Все своим горбом наживали. Уж прописку-то и ту получали по лимиту, взятки давали да жопы лизали. Родители-то мои в Псковской губернии живут. Отец всю жизнь бухгалтером в колхозе проработал. Всю жизнь работал, а под конец посадили, все же, папаньку. А нас у матери шесть человек. Во, как! Двое парней, остальные девки. Я самый младшенький был. И всем только-только в люди выходить, а он, паскуда, и загремел. Ты садись, да семью-то обеспечь. Нешто в кубышке-то ничего не осталось? Так, можете ли себе представить, уважаемая, ни копеечки не оставил, а все, что было, все поотбирали, сволочи. Да. Репрессии-то они не только при Сталине да при Хруще были! Ваши-то родители не сидели?"

- "Нет, нет, Бог миловал", - поспешно проговорила Елена Николаевна с ужасом представив себе, что он начнет сейчас копаться и в ее жизни. Но Калов, сын репрессированного бухгалтера, почти диссидент, не склонен был отдаляться от собственной персоны. Он еще долго и слюняво распространялся о трудностях, которые пришлось ему преодолеть, прежде чем он оказался на той высоте, где он находится сейчас. "Сам в люди вышел! Сам человеком стал!" Горько сетовал на то пренебрежение, которое проявляют люди к нему и к его работе. Не видел никакой разницы между собой, Каловым, и каким-нибудь задрипанным профессором или литератором, требуя чтобы ему объяснили, почему им все и почет и уважение и гонорары, а он, Калов, должен ходить в "слугах народа" и жить на милицейскую зарплату. Елена Николаевна слушала пьяного дурака, лихорадочно решая - как быть дальше. То, на что она так надеялась, рассеялось, как дым. Она видела, что он уже крепко пьян, распустил нюни, плакался ей на свою жизнь. Она все это время внимательно его слушала, старательно поддакивала, удивлялась и негодовала вместе с ним. В конце концов, после того, как он полностью проникся к ней доверием - "эх, Елена, Елена, а ты оказывается своя в доску баба!", - она решилась:

- "Алексей Иванович, а нельзя ли как-нибудь сделать так, чтобы Славика отпустили домой. Вы же видите, мы никуда не убежим, да и Вы нас будете навещать, мы этому будем только рады. Позвоните, пожалуйста, сейчас в отделение, вы же можете это сделать, кто еще кроме Вас обладает такой силой и авторитетом?"

Услышав это, Калов, казалось мгновенно, протрезвел. С его лица медленно сползла слезливая умильная улыбка, его горящие алым румянцем щеки, стали похожи на багровые битые яблоки. Он ждал этого момента. Собственно, именно его-то он и ждал и был готов к нему. Воцарилось долгое тягостное молчание. "Вот так", - якобы говорил за него весь его вид, - "Вот так люди используют его общительность и доверчивость. Казалось бы душу открыл человеку, а он взял да и плюнул туда. Да разве нужна кому-нибудь его, Калова, душа? Каждый только желает воспользоваться моментом, хапнуть, урвать от широкой Каловской натуры. Тихим, печальным голосом подлец стал тянуть из женщины жилы. "Что же Вы все испортили, уважаемая? Как мне теперь понимать Ваше гостеприимство? Ведь я же шел к Вам с открытым сердцем, душу перед Вами наизнанку вывернул. А Вы, вот так просто, взяли и вытерли об нее ноги. Ведь Вы же убиваете во мне веру в человека. В человека! Вы же прекрасно понимаете, я же Вам говорил - у каждого человека должен быть свой долг и совесть. И что же теперь? Совесть Вы предлагаете за бутылку водки продать, а долг и честь за ложку салата? Кстати говоря, довольно дрянного. Не ожидал, не ожидал я от Вас такого, уважаемая". Калов стал с трудом подниматься из-за стола, ища глазами брошенные куда-то галстук и пиджак. Душа Елены Николаевны тонко вскрикнула и покинула тело. Она не могла вынести этого отчаяния. Она отлетела туда, где не было и не могло быть этих мерзких каловых, предоставив обескровленному, опустошенному телу последний шанс на спасение. Нет, не на спасение своей души своя была уже мертва, а другой, которая продолжала еще судорожно цепляться за поруганное тело в застенках этого чудовища. Резко поднявшись со стула и глядя в упор на собирающегося уходить подлеца, несчастная женщина начала судорожными движениями расстегивать пуговицы на кофточке. Глаза монстра загорелись сатанинским алчным огнем. Он с лицемерным удивлением смотрел на раздевающуюся перед ним женщину. Плюхнувшись обратно на стул, он, как бы в полном изумлении, созерцал конвульсии своей жертвы, продолжая добивать ее своими нравоучениями:

- " Ну и ну! До каких же пределов может упасть человеческое достоинство и есть ли оно вообще у этого человека? Как, скажите, после этого не разувериться в людях? Ладно бы, уборщица какая-нибудь была, а то ведь - ученый, профессор, депутат, в конце концов! И смех, и грех!"

Она стояла перед ним абсолютно голая. В глазах отчаяние - ну, что еще нужно этому ублюдку? Зазвонил телефон. Елена Николаевна вздрогнула. Словно в оцепенении подошла к телефону и сняла трубку. Звонил Игорь Андреевич. Он хотел рассказать о том, кому он звонил и чего удалось добиться. А удалось ему, нужно сказать, не мало. Поставил на уши все свое Министерство. Те надавили на МВД, а те, в свою очередь, через Управление дернули Калова. Вполне возможно, уже завтра, все было бы решено. Елена Николаевна, нервно теребя телефонный провод, молча слушала друга. Что ей было делать? Надеяться на завтра? Если она вышвырнет сейчас эту жабу, что будет с ее мальчиком? Нет. Она уже выбрала путь, и сворачивать с него поздно, от этого будет только хуже. Она сказала тусклым голосом, что очень плохо себя чувствует. Игорь еще раз попытался успокоить ее, но чувствуя, что ей не до беседы, не стал допытываться и пожелал ей спокойной ночи

Калов не спешил. Он сидел развалясь на стуле и, причмокивая жирными губами, бессовестно рассматривал тело женщины.

- " Поговорила со своим? Пускай приедет, посмотрит - чем ты тут занимаешься. Что мне-то прикажешь делать?" Ему мало было просто растоптать ее физически, ему хотелось вздернуть на дыбу и ее душу. "Ну, говори - что мне-то теперь делать? Если хочешь, чтобы тебя ***, так попроси по-хорошему, а не стой, как Жанна Д'Арк на костре. Понятно? Здесь все-таки не святая церковь, а мы не инквизиторы".

- "Алексей Иванович, возьмите меня, пожалуйста", - опустив голову, еле слышно проговорила женщина.

- "Ась? Что-то не расслышал", - куражился над распластанной птицей старый грязный палач.

- "Возьмите меня. Делайте со мной что хотите", - громче проговорила женщина.

- " Нет, не так. Ты скажи - *** , гражданин начальник!" Елена Николаевна горько заплакала. Видимо слезы, катящиеся по щекам женщины, несколько удовлетворили подонка. Он медленно поднялся, подошел к ней и стал грубо щупать ее своими толстыми короткими пальцами. Удовлетворившись осмотром, он отошел к креслу и стал стягивать с себя штаны

Здесь, дорогой читатель, я должен кое что пояснить. Конечно, можно было бы и опустить эти сцены. И, если ты все же настаиваешь, я подумаю, может быть, и в самом деле выкину. В крайнем случае, пропусти страничку, и дальше будет все также более-менее благопристойно и драматично. Но без них картина была бы не полной. И вот почему. Если бы мне пришло в голову писать портрет Калова, то над воротничком мундира я изобразил бы только член. Не лицо, а только Член. Собственно говоря, это и есть лицо Калова Алексея Ивановича. А сам Калов это и есть Член, в смысле - мужской половой орган. Все остальное - руки, ноги, голова, глаза, рот и т. д. это не более чем функциональные принадлежности Члена. И все, чего достиг этот функциональный конгломерат органов все это только для того, чтобы обеспечить нормальное существование Члену. То, что Калов подлый, мстительный, жадный, лицемерный, словом - мерзкий, ядовитый паук - это не главное. Он мог бы и не быть таким. Тогда ему было бы значительно сложнее, даже невозможно, с такой полнотой и щедростью удовлетворять потребности Члена. А по другому добывать то, что требовал Член, он не умел. Член требовал от него пищи и воспротивиться ему Калов не мог. Член был сильнее него. Если быть точным, сильнее он был раньше, когда еще подростком Леша Калов насиловал своих сестер по очереди на сеновале в сарае. А потом уже Член стал самим Каловым. И никакой раздвоенности! Калов и его Член это одно и то же. В общем, к тому времени, когда произошла эта история, Калов стал абсолютно цельной натурой. Монолит! Кристалл! И никаких нравственных терзаний и моральных комплексов! Уникальная личность. Хочешь могу познакомить... Вот тут пропусти страничку... Ну, а для тех у кого нервы покрепче, я продолжаю:

- "Вставай раком", - приказал Калов. Женщина повернулась к нему спиной и наклонилась, опершись о стол. "Нет, не так. Вставай по центру и руками в пол". Она выполнила его требование, встав посреди комнаты. "Ноги распрями", - лениво цедил Калов. Он не торопясь раздевался, созерцая вывернутые наизнанку интимные подробности строения женского тела. Оставшись в одних носках, он подошел к столу и налил себе стопку коньяка - водка давно уже кончилась. "Ты, вот что, в следующий раз коньяк не бери. Литр водочки - и нормально". Он похлопал ее по округлым белым ягодицам, - "Поняла?" Женщина кивнула головой. "Ну вот и нормально". Он выпил стопку, заел соленым огурцом. "Ну, давай посмотрим, что тут у тебя имеется, чем ты хочешь так уж поразить наше воображение..". Он пристроился сзади, ухватился за плотные бедра и с силой вошел в живое горячее тело. Елена Николаевна тихонько вскрикнула от боли. "Целка, что ли?" - заржал Калов и медленно начал работать членом в тесном сухом канале. Чувствуя приближение оргазма, постепенно стал ускорять темп. Через какое-то время он конвульсивно задергался, изрыгая из себя гнойные, смердящие потоки.

Он мусолил ее тело с изощренностью вурдалака, глумясь над тем, что совсем недавно было ему, в принципе, недоступно. Несчастная не сопротивлялась и покорно выполняла все то, что приказывал подлец. Она почти не воспринимала всего, что с нею происходило. Ей казалось, будто стадо свиней прошлось по ее телу. Все болело и саднило от грубого вторжения в него чего-то огромного и инородного; грудь была в синяках от цепких коротких пальцев; во рту ощущался вкус дерьма...

В течение четырех часов длился этот кошмар. В конце концов, утомленный мерзавец повалился в кресло, запрокинул голову и, закатив глаза, долго сидел в таком положении, поразительно похожий на свой вспухший красный мокрый член, пожарной кишкой лежащий у него на животе

Елена Николаевна, опустошенная и обескровленная, потеряно сидела в другом углу комнаты на краешке стула. "Кажется все", - прорвалась в темноту сознания искра мысли. Превозмогая оцепенение, она поднялась, взяла телефонный аппарат и робко подошла к сидящему в изнеможении Калову.

- "Алексей Иванович, позвоните в отделение, распорядитесь, чтобы Славика отпустили домой". Калов уставился на нее своим бессмысленным взглядом.

- "А?.. Что?.. Ах, да... Ты все о своем щенке. Ладно, завтра отпустим".

- "Прошу Вас, Алексей Иванович, позвоните сейчас". Калов, недовольный ее назойливостью, стал подниматься с кресла, - "вот докучливая баба", - думал он, - "но, ничего не поделаешь, отработала".

- "Сказал - завтра, значит - завтра. Посмотри, сколько время-то!" На часах было полпервого ночи. "Осталось там чего? Налей-ка мне стопарь". Елена Николаевна метнулась к столу, вылила остатки коньяка в стопку и поднесла Калову. Он опрокинул ее в свою утробу. Поднялся. Стал одеваться. Надев пиджак и сунув галстук в карман, он вышел в коридор и стал причесываться перед зеркалом. Елена Николаевна с телефонным аппаратом в руках стояла рядом и с мольбой смотрела на Калова. "Позвоните, Алексей Иванович, я же все сделала, что Вы хотели". Калов молча причесывался, казалось, он о чем-то раздумывал. Елена Николаевна усилила свои мольбы. Что-то решив про себя Калов с досадой прервал ее:

- "Да подожди ты! Заладила - позвони, позвони. Сказал - выпустим, значит - выпустим. Ты, вот что. Я тебе давеча про дочку говорил. Помнишь?"

- "Да, да, конечно", - недоуменно посмотрела на него Елена Николаевна.

- "Ну, эта... Машину-то она тюкнула. Так ведь ей же надо новую покупать. Эх дети, дети. Чего только для них не сделаешь. Ты мне.. эта... Одолжи тысяч шесть, семь "зеленых", я тебе через месячишко отдам; там у нас торгашка одна крепко влипла, так что не волнуйся, бабки будут. Да и чего же мы голь какая, что ли? Ну, что? Найдется, али нет?" "Вот оно!" - промелькнуло в голове потерявшей надежду женщины. Однако теперь-то пускай он сделает то, что она от него просит, а потом уж получит от нее то, что хочет.

- "У меня здесь только пять тысяч"

- "Ох и хитрая ты баба, Николаевна, ладно уж, давай пять".

- "Вы сначала позвоните". Она стояла перед ним с телефонным аппаратом в руках. Она чувствовала - он позвонит, позвонит прямо сейчас. Калов снял трубку.

- "Ну и баба! Как вцепится, так пока своего не добьется не отпустит. Ну, что ж делать. Загнала в угол. Сдаюсь". Набрал номер. Никто не отвечал. "Видишь - нет никого". Набрал другой. "Это ты, Жабин? Там эта... Сукин привез, кого я просил?.. Привез? Молодец.... Ну и как он, колется?.. Да ладно, ладно, не ходи, я завтра сам узнаю. Ты вот что... Там Пукина поблизости нет? Ему я не дозвонился. Сходи за ним в подвал, я подожду... Пукин... Да подожди, не тараторь. Там.. эта.. отпусти там этого щенка... Ну какого, какого - Белоусова... Я сказал отпусти!.. Мало ли что колется. А кто у нас не колется? Ты же такая сволочь, что из святого подонка сделаешь. Ладно, шучу... Да, да, совсем отпускай. Домой пускай идет". Елена Николаевна знаками показывала Калову, что она сейчас приедет за сыном. Калов посмотрел на нее тяжелым взглядом, но все-таки сказал в трубку. "Я сейчас его матери позвоню пускай она за ним приедет. Так что подержите его там в приемке. Ну все. Давай". Калов повесил трубку. Елена Николаевна лихорадочно собиралась. Сейчас она заберет своего Славика и сделает так, что никогда больше не дотянутся до него мерзкие паучьи лапы. Она принесла и отдала ему пять тысяч долларов. "В долг". Он, бормоча что-то на предмет непременной отдачи через пару месяцев, максимум - через три, ретировался за дверь. Не желая ехать с этим ублюдком в лифте, Елена Николаевна решила использовать паузу, чтобы прибраться перед приходом Славика. Она собрала четыре конца скатерти в один пучок и завязала их узлом, свалив, как в мешок, все то , что было на столе вместе с хрустальной посудой, фарфоровыми салатницами и мельхиоровыми приборами и бросила это все у порога, чтобы выбросить на помойку. Вывалила в помойное ведро и выбросила в мусоропровод остатки приготовленной ею пищи; раскрыла настежь все окна. Бросив последний прощальный взгляд на квартиру, она подхватила жалобно звякнувший узел и поспешила к лифту