Охотник на цыпочек Подготовка

Надо сказать, что Господь сподобил меня к стене над спинкой кровати наручники на цепочках прикрепить. Потому никаких проблем. Щелчок - одна рука, щелчок - другая. Ха, осмысленно заорала, даже во вранье своем сразу призналась:

- Отпустите меня! Мне же не 19, я маленькая еще, несовершеннолетняя. И родители меня ищут (тут в мозгу опять хрям: врет, никто ее не ищет!). Найдут, вас в тюрьму посадят (нашла, чем угрожать!).

Хоть ложь и не терплю, с такого аж на ржачку потянуло:

- Глупая ты сучка! Что ж, думаешь, понеже б тебе вправду 19 было, я тебя выбрал? Кстати-то, сколько тебе воистину, 14 или 15? Восьмилетку-то закончила?

Это всё говорю, сидя на ней. Даже чуть полулежа. Так что мой красавец восставший как раз по ее пузику елозит. Ну, а тут уж аминь. Раз руки скованы, ничего не сделает. Тем паче, мы в одежде еще пока. Снял пиджак свой фирменный, на спинку стула аккуратно повесил. Ботинки тоже, а то покрывало бы запачкали. Моисею знаете, что сказано было? "Не должно осквернять землю, на которой вы живете, среди которой обитаю Я". Вот так! Хоть нет тут особого значения - после каждой цыпочки я постельное белье сжигал. Зачем? Да так, на всякий случай. Чтоб воистину никаких улик.

После до ее розового пушистого свитерочка дело дошло. Снизу его взял, поднимать стал. А она извивается, все просит отпустить восвояси. Хоть и ясно, что снять-то его не смогу - наручники помеху чинят. Встал с цыпочки, из ванной ножницы принес.

Режу свитерок, опять кричать принялась, не портить, мол, обнову дорогую. Еле мать, мол, уговорила купить. Мол, и так снимет, сама. Ага, хренушки… Руки ей в натуре освобождать…

Разрезал. Из-под нее вытягиваю. Пузико голенькое показалось, ребрышки, лифчик легенький. А потом, бамс!, как разряд меня ударил. Подсобил мне Господь! Воистину поспешествовал! Да как! Подмышки!!!

В Москве-то бабы-дуры в основном бреют их. Да и не только бабы, девчонки тоже. Не понимают по дурости, что от этого ни вида бабьего, ни запаха нет. Самой заводки мужиковой. А тут все нормалёк было. Реденькие, светленькие, длинненькие, вьются. Что надо! Как эти подмышки увидел, понял, что и еще одного зрелища не лишусь. Опять-таки шлюхи московские все норовят на себя какие-то такие трусы нацепить, что удовольствия никакого их стягивать. Узенькие, вся задница наружу, да кружавчики еще. Куражу от них никакого, шлюха, она и есть шлюха. А по мне, чтоб домашние трусы на цыпе были, незатейливые. Но чистые, конечно.

Так это я отвлекся. Значит, лифчик-то у нее тоже простенький, конечно. Беленький, без финтифлюшек всяких. Но тоненький очень. Соски оттуда выпирали до неприличия всякого. До полного сраму вавилонского. Будто к встрече со мной готовилась. Ухмыльнулся даже. Про себя. Вообще-то сиськи я особо описывать не люблю, цыпочек предпочитаю таких, у которых они еще вовсе не выросли. Но у этой ничего еще были, с ее же кулачок размером, тверденькие, понятно. Это через лифчик еще потрогал. Всё ж не отвратная размазня какая, ниже пупа болтающаяся. И веснушки еще сверху, где над купальником загорело немного. Как и на носу.

Про себя у Господа благословения испросил, и чик ножницами между чашечками, чик бретельки. Потом из-под нее выдернул - в корзинку мусорную. Где у меня осколки ампул, шприцы использованные, ваты клочки. И где уже ее свитерок валяется. А сам в упор на сиськи, да рукой еще поглаживаю. В мозгу щелк: стыдно ей смертельно, что парень так внаглую лапает. Открыто лапает, не втихую как, случайно будто. Покраснела. Решил тогда еще чуть подначить, чтоб постыдней стало.

Улыбаюсь ей:

- Воистину хорошими болталками тебя Господь наградил, детка.

А она глаза прикрыла, слезы опять полились. Сосок тогда между пальцами покрутил, чтоб потверже стал. И вверх тяну. Со всей силы. Закричала. Тогда ей пощечину по той же сиське, и другой сосок вверх, тоже до отказа. Опять орет. Я ей:

- Давай-ка глазки открой, милая. Да на меня смотри, своего властителя нынешнего!

А она, как и было, с закрытыми. Только слезы оттуда текут. Я даже разозлился чуть. За волосы схватил, голову чуть не под прямым углом назад ей загнул. Потом свободной рукой опять за сосок тянуть. Мять еще со всей силы. Ну, и так ей говорю:

- Ежели прямо сейчас, шлюшка эдакая, глазищи свои не раззявишь, отрежу его. Чисто конкретно. Теми же ножницами. Ясно?

Воистину, конечно, ничего резать не собирался. Кроме одежки, конечно. Ведь отрежешь, так Мамеду такую безсосочную не сплавишь - кому нужна? А все равно подействовало. Вначале в мозгу дзинь услышал: ничего, мол, не поделаешь. Потом вижу, открываются глазки понемногу. На меня в упор посмотрела, потом на сосок свой оттянутый - на месте ли еще, потом опять на меня. Зрачки-то расширены, в мозгу ужас читается - что еще я сотворю?

Так что самый момент настал конкретно объяснить ей.

- Слушай сюда, сучка, - говорю, - теперь я твой хозяин. Если не на веки вечные, то хоть пока сам не захочу избавиться. Ясно? Будешь делать все, что ни прикажу. Ясно? А нет, так отрежу чего ни попадя. И что ни захочу с тобой делать, сама по благословению Божьему упрашивать будешь. Ясно? И трахать, и чего захочу. Ясно?

А эта дура головой только в стороны мотает:

- Не буду, - а сама стонет, сосок-то я не выпустил, еще пуще кручу. - Вы не будете меня насиловать. Не можете. Я же несовершеннолетняя. Родители узнают, в тюрьму сразу за меня пойдете.

- А кто ж тебе о насилии говорит? Я хоть слово такое сказал? Нет, воистину не сказал! Сама будешь, добровольно совсем. Как миленькая. И сама меня просить! Благословлять заняться тобой! Ясно?

В мозгах же опять щелк: сопротивление страшное. Не будет сама, и точка! Ну, ни за что не будет! Так что меры надо предпринять, чтоб шелковой стала. А как станет, и уж всё позади будет, то так и пойдет. Это, конкретно, тоже не впервой у меня. Так что меры какие предпринимать, знаю. С кровати встал, на Николая Чудотворца перекрестился, спиртовку зажег. Ложечка, водичка, порошок, шприц. А дурь у меня как слеза - Красный Треугольник, не что-нибудь. Мамед чисто конкретно поставляет, не поддрючивал ни разу.

Подхожу, ногой было решила отбиваться, руки-то кверху прикованы. Так что на живот ей уселся, шнурком перетянул, как положено. И вкатил дозу. Быстро подхватило, видно, что с непривычки. Минутка только. Слезы остановились, глаза помутнели, рот сам чуть приоткрылся. Капелька слюны даже. А в мозгах полный вихрёж, соображалки никакой чисто конкретно. И угрожать теперь не надо, и боли не почувствует, и стеснежа никакого не будет. Это уж через пару часиков, как очухается и вспомнит, что было, так на стенку полезет. И яйца мои, это уж знаю, от такого опять затяжелеют. А пока безволие полное.

Шнурки на ботиночках ей, благословясь, развязываю, носочки снимаю, молнию на ее брючках расстегиваю. Вниз их в натуре стаскиваю. А она уж и не отбрыкивается, хоть и могла бы, ноги-то свободны. Безвольно лежит, только подхныкивает. И тут бамс! Как и ожидал. Отпад! Трусы-то как раз такие, как мне нравятся. Простые, крестьянистые. Беленькое хэбэ простенькое. Не то, что длинные, но попку полностью прикрывают. И на ляжки тоже чуток заходят. Чистенькие. Только внизу мокрое пятнышко. Видно, от страха не удержалась и подпустила чуток. Когда чисто конкретно - не знаю. А коли в мозгу ее ссык не дринькнул, значит, сама не заметила когда.

По трусикам ей рукой вожу, животик поглаживаю. Ниже потом, бугорок. Под резинку пальцы. Недалеко так пока, успею еще поглубже. А у самого яйца воистину чуть не разрываются, хочется до того. Однако терплю чисто конкретно. Глажу, значит, но не снимаю пока, интересуюсь только:

- Светка, а ты уже трахалась? - не отвечает, хныкать опять стала. А в мозгу опять слышу, что и "да", и стесняется сказать об этом. Будто сам через минуту-другую не увижу. Но этого уж не соображает. Так что еще громче, а ножницы самыми кончиками к глазам:

- Трахалась, спрашиваю?!

- Да, - шепчет.

Улыбаюсь про себя, дурь-то путем подействовала. Раз ответила все-таки. А сам начал потихонечку, по сантиметрику трусики стаскивать. Чуть оттянул только, смотрю, а на пузике красная полоска от резинки. Слишком тугая была, видно. Так мне это чисто конкретно понравилось… Я вообще не люблю, когда всё прилизано-подогнано. Не по-людски это, а по-шлючьи получается. А полоска эта - нормально всё, естественно, как у нормальных цыпочек. Не удержался, нагнулся, поцеловал даже полосочку эту. И дальше трусы по тютельке стягиваю.

Стягиваю, а сам прислушиваюсь к щелчкам в мозгу. Прислушиваюсь, и сам не пойму даже - она-то это снимание трусов замечает, или уж безразлично. А то даже ногами не сопротивляется, хоть и могла бы. И еще. Стаскиваю, а сам чисто конкретно воображаю. Как она еще помоложе, чем даже сейчас. И срамное место припухшее, голенькое совсем, ни волосинки. Разве что пушок детский. А в этот самый блуд чей-то здоровенный жирный член залезает. До корня залезает. И там шебуршит что есть силы.

От мыслей таких у меня у самого красавец ненаглядный так набух, что еще чуток, и прорвется. Не выдержу пытки такой. Чувствую, задышал так, воздуха не хватает. Но тут блямс! Облом… Трусики-то стянул, а там шерстка! Вьющаяся, каштановая. Хоть и немного, а все равно, есть же! А ведь понимал, что должна быть, раз подмышками есть, а все равно облом. Мой-то сразу опустился даже. Так что перед тем, как использовать, надо будет побрить ее. Чтоб как настоящая чисто конкретная цыпа выглядела. А то ничего у меня и не получится с ней.

- И кто же трахал тебя? - спрашиваю. - Солдатик какой из части соседней? Папашка родненький? Учитель физкультуры?

Молчит, сучка, не отвечает. А в голове сумятица какая-то. То родственник вроде был, то не родственник, то друг родственника. Воистину не поймешь, пока Господь не вразумил толком.

Коли молчит, резко всадил два пальца в ее блуд - сухой, напряженный. Завизжала. Мотаться из стороны в сторону стала. Чтоб от руки моей избавиться. Так что пришло время серьезным делом заняться. Нечего ей вхолостую разлеживаться.

Специально для таких случаев у меня широкий скотч есть. Большой рулон как-то купил. Ногу в коленке ей согнул. Обмотал посерёдке. Всем своим весом ляжку к кровати рядом с Светкой прижал - и к талии пришпандорил. Пришлось еще рулон под ней пропускать. Потом вторую ногу тем же манером. Цыпленка табака в результате из цыпы сделал. Ей-то, небось, больно. Но ничего, потерпит-привыкнет. Господь терпел, и нам велел. Тем паче, еще дурь Мамедова действует. Тоже обезболивающее. Да еще какое! А так и задница вся, и блуд, и шерсть над ним, и дырка под ним - всё выпятилось, раскрылось. И прямо на меня двумя парами сочных губ уставилось.

"Не, - думаю, - такую волосатую целовать не буду". Принес из ванной свой крем для бритья. С ментолом. А от него ж пощипывает, горит даже. Тем паче, понеже по голому мясу, так куда сильней действует. Чем у меня на щеке. Это для цыпы хорошо даже в натуре, лучше готова будет.

Намылил. Брить стал. Всю эту гадость шерстяную, что от возраста появляется. Подмышки не в счет - от них кайф только. А она повизгивает, всё "зачем?" спрашивает, жалуется, что жжется. Но я ж воистину вижу, что сподобляться начало. От крема, от действий всех губки срамные набухли и непроизвольно так сжиматься-разжиматься стали. Так что опять спрашиваю, с кем трахалась. Ну, и объясняю, конечно, что бритва-то на ее блуде. В случае чего невзначай и отхватить случайно чего могу. Подействовало.

- Дядя Леня, - шепчет. А я в мозгу чувствую, что-то не то. Что-то недоговаривает.

- Так, - говорю, - дядя Леня, значит. Значит, дядя Леня запихивал свой большой горячий член в твой узенький блуд развратный. Так?

- Да, - опять еле слышно.

- И часто?

- Да.

- А этот дядя Леня, он кто тебе?

- Мамин брат, - через слезы уже.

- А что же ты маме не пожаловалась? Нравилось?

- Нет, - еще больше слез. Ну, а я в мозгах чувствую, недоговаривает еще. Опять спрашиваю:

- А вот интересно, был ли он первым? - еще носом в придачу хлюпать стала. А все ж одно не отвечает. За венчик над хотимчиком ее взялся, пальцами его перебираю и говорю так задумчиво:

- Отрезать что ли? Все равно тебе ни на хрен не нужно, - а потом добавляю, - так дядя Леня тебе целку сломал?

В голос заревела, через слезы уже говорит, но я в мозгу чувствую, что воистину как на духу. Будто святому отцу исповедуется:

- Н-н-не-е-е… о-о-онн… все-е не-е реша-ался. Дру-уг е-его в пе-ервый раз… Бо-оря. А-а он са-ам де-ела-ал это-о… то-олько-о в мо-о-ой ро-о-от… То-олько по-отом… После Бо-ори… ку-уда надо-о-о… О-о-он то-о-огда на-а ку-у-ухне бы-ыл… И услы-ы-ыша-ал… Что-о я-я уже-е-е… И-и по-ото-о-ом то-о-о-олько-о-о…

История, старая как мир, Господом сотворенный. Провинциальный городок. Вроде бы все всё про всех знают. А за закрытыми занавесками… Но обязательно человек, от которого что-то зависит, которому отказать нельзя. И пожаловаться тоже нельзя. Или некому. Иногда это отец, иногда дядя, иногда сосед, иногда учитель. Иногда в одну дырку, иногда в другую… А иногда от этого бегут из дому, чтоб не узнали…

Но я как Давид, в правде взираю на образа ея и поступки ея, насыщаюсь деяниями ея.