Репортаж Понедельник

Будильник загрохотал в семь утра, все трое одновременно дернулись и тут же со стоном повалились обратно на кровать. Первой все же поднялась Рита, решительно тряхнула головой и направилась в ванную. Алиса села на кровать, отходя от сна, Анька же отвернулась на другой бок и сладко засопела, натянув на себя одеяло до самых глаз. За окном было еще совсем темно, но дом уже проснулся, хлопали двери, ревели во дворе моторами снегоходы, слышались голоса. Рита вышла из ванной умытая, причесанная, накрашенная, в деловом брючном костюме и белоснежной блузке.

– Алиса, пошли со мной, прощайся со своей подругой, тебе пора.

Алиса поцеловала спящую Аньку и вышла за Ритой из комнаты. В раздевалке душевой Алиса обнаружила свои вещи – джинсы, свитер, колготы, сапоги, пальто и шарф. Вместо разорванного в пятницу нижнего белья лежал комплект -- новые трусы и бюстгальтер. Алиса оделась в свое, с удивлением обнаружила, что свитер и джинсы выстираны и выглажены, а сапоги начищены. Одетая прошла в коридор, где уже ожидала Рита. Они прошли в холл, где ждала Марта. На столике лежали Алисины вещи – бумажник, блокнот, сотовый телефон, диктофон, ключи. Кроме того добавился диск с вложенной визиткой.

– Забирайте свои вещи, госпожа Вьюн, проверьте, все ли на месте, – сказала Марта. – Ваша машина у крыльца, уже прогрета, вы можете ехать. Мне было приятно познакомиться с вами, за действия своих сотрудниц и свои собственные не извиняюсь, это глупо, работа есть работа. Надеюсь, вы меня понимаете и не держите обиды.

Марта протянула Алисе руку и та пожала ее. С Ритой Алиса обнялась и поцеловалась. Алиса собрала свои вещи, распихала их по карманам и вышла из дома на крыльцо. Сыпал легкий снежок, было по-утреннему морозно, еще совсем темно, только где-то далеко за лесом начинало светлеть небо. У крыльца стояла Алисина «девятка» с работающим двигателем и на пассажирском сидении дымил сигаретой Гольдштейн, живой и невредимый. Если бы Анька не поведала Алисе свою тайну, журналистка непременно бы хлопнулась в обморок. Гольдштейн как ни в чем не бывало бодро поприветствовал напарницу:

– Здорово, мать! Где тебя черти носят? Забыла, в десять совещание у главного.

– Привет, Паша, сядь, пожалуйста, за руль.

– Я? Спасибо за доверие, конечно, но ты же меня всегда обзывала чайником и лохом за рулем. Что случилось?

Алиса молча дыхнула на Павла.

– Мда. Тут никакая жвачка и никакой антиполицай не поможет. Могу представить реакцию шефа.

– Паша, садись за руль и поехали отсюда, пожалуйста. Я сказала волшебное слово.

Гольдштейн, кряхтя, пересел на водительское место, Алиса села на пассажирское.

– Чего там с тобой было-то, рассказывай, – спросил Гольдштейн, трогаясь с места.

– А с тобой?

– Вопросом на вопрос отвечаешь? И кто из нас двоих после этого еврей? Со мной все просто и скучно – очнулся среди ночи, комната небольшая, но приличная, дверь заперта, окно высоко. Утром пришла официантка, принесла завтрак, приняла заказ на обед. Я включил телевизор, там куча дисков навалено, сидел смотрел. Вместе с обедом принесли упаковку баночного пива. И так два дня, до вчерашнего вечера. Камера моя в порядке, только все снимки пятничные удалены. Если кратко, то все. А с тобой что было?

– Паш, давай я тебе потом расскажу, ничего особо интересного со мной не было. Я кстати узнала про себя много – оказывается я мазохистка, лесбиянка и алкоголичка.

– Странно, я тебя знаю больше десяти лет, но подобного за тобой не замечал. И каким путем ты это установила?

– Эмпирическим, Паша, все на собственной шкуре.

Где-то сзади послышался рев двигателя и неспешно катившую «девятку» по обочине, едва не опрокинувшись, обогнал бешено несущийся снегоход. Он выскочил перед самым бампером машины, принуждая ее остановиться. Павел остановил машину, и Алиса вышла из нее. Со снегохода спрыгнула раскрасневшаяся от бешенной гонки и обиды Анька, как была в майке, брюках и шерстяных носках без обуви, и кинулась к Алисе.

– Вот ты как, да! Уехала, не попрощавшись, а еще подруга! Даже телефон не оставила! Не хочешь меня никогда больше видеть, так и скажи, переживу!

– Анечка, ты так сладко спала, что я просто не решилась тебя будить. Но я тебя поцеловала, честное слово. Вот тебе моя визитка, там все координаты, звони в любое время и приезжай ко мне в гости в выходной.

– Правда? Приглашаешь? А я подумала…

– Ну что ты, Анечка, милая моя, как ты могла подумать такое.

Они обнялись и обе расплакались. Умиленный Павел вышел из машины, и тут Анька совершила совершенно несвойственный ей поступок. Она подошла к Гольдштейну и тихим голосом сказала:

– Простите меня, пожалуйста, если сможете. Это я в вас стреляла в пятницу, не со зла, работа такая. Простите, не держите зла.

– Да ладно тебе, проехали. Я с таким комфортом даже в Турции не отдыхал, как здесь у вас. А стреляешь метко.

– Она снайпер, Паша. Анечка, мы поедем, ладно, пока ты не замерзла совсем в майке. Ты же болеешь еще. Звони обязательно мне, приезжай, я тебе буду ждать.

– Позвоню. Ну, езжайте уже, долгие проводы – лишние слезы.

Они поехали, и Анька долго махала рукой вслед машине. Выехав за территорию, поехали побыстрее. Алиса вдруг сказала:

– Паша… Я хотела тебе сказать… В общем, дай мне шанс. Не перебивай меня только сейчас. Давай попробуем быть вместе… Ты меня любишь, я знаю. Дашка моя от тебя без ума. Маме моей ты всегда очень нравился, она мне всегда тебя в пример ставит. Я знаю, что долгие годы тебя использовала, все знаю. Ну, прости дуру, я поняла многое.

– Ты хоть предупреждай перед такими заявлениями, так можно и в дерево врезаться. Вьюн, это вообще ты или тебя подменили там?

– Я… И уже не я. Вернее я, но другая. В церковь сегодня пойду.

– Да, чудны дела твои, Господи. Я подумаю. Я тебя действительно люблю, и Дашка мне как родная, но опасаюсь, честно говоря. Два раза в одну реку…Сколько лет тебя знаю, а не перестаю удивляться, с тобой же как на вулкане.

– Давай попробуем, никто же ничего не теряет. Я буду спокойной, все решения будем принимать только вместе, я буду готовить нам ужины, я же хорошо готовлю, ты же знаешь, в еще мы будем куда-нибудь ездить втроем, и ты будешь нас фотографировать. Мы с тобой вместе будем смотреть футбол, я тоже его люблю. Летом мы будем каждые выходные жарить барбекю у тебя на даче и пить пиво, а осенью поедем втроем куда-нибудь, в Египет или Турцию. Я сегодня же с Дашкой поговорю, уверена, она очень обрадуется. Она меня иногда спрашивает – а Паша может с нами жить?

– Мне ты раньше такое не говорила… Сочиняешь на ходу что ли?

– Паша, ну разве такими вещами шутят? Она же тебя с рождения знает. Кстати, однушку твою сможем сдавать. Ну, я тебя уговорила?

– Почти. Я сегодня тебе дам ответ позже, ладно? И ты не сказала главное… Ужины и футбол, это, конечно, здорово, но это же не главное…

– Я знаю, о чем ты хочешь спросить, Паша. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь, просто тогда хотелось страстей, безумства, понимаешь? Я только сейчас начинаю понимать, что мне нужен рядом такой мужчина, как ты. Ну, дошла я наконец до этого. Прости, что так поздно.

– Better late, than never [Лучше поздно, чем никогда, англ]. А у Дашки твоей на кошек нет аллергии?

– Думаю, нет. Я, кстати, давно ей обещала кошку или хомяка, а тут у тебя уже есть животное, и голову ломать не надо.

Они догнали одиноко бредущую по обочине фигуру с небольшим рюкзаком на плече. Заслышав звук мотора, фигура обернулась, и Алиса узнала проворовавшуюся горничную Зинаиду. Видимо, ее все-таки выгнали. Завидев машину, Зинаида отчаянно замахала руками, прося остановиться. Павел остановился на обочине и опустил стекло.

– Дяденька, до города не довезете? Я не просто так, я деньги заплачу, у меня есть, – засунула в салон голову Зинаида.

– Ну, садись, племянница, – разрешил Гольдштейн, и изгнанная горничная уселась на заднее сидение.

– Вот спасибочки вам, а то тут только до шоссе десять километров, и движения почти нет, подвезти некому, не знаю, как бы и дошла.

– Все-таки выгнали тебя? – спросила Алиса Зинаиду.

– Выгнали взашей, за ворота. Я просила хоть до шоссе, чтобы меня довезли, нет, прямо так вытолкали. Но я сама виновата, бес попутал. Простите, тетенька, а вам домработница не нужна? Или няня для ребенка? Я готова за копейки работать, только с проживанием. Спать могу на полу, есть, что хозяева не доедят…

– Зинаида, прекрати. Не нужна мне ни домработница, ни няня, у меня на это денег нет. Да если бы и были, ты бы была последняя, про кого бы я подумала. Тебя рано или поздно опять бес попутает, на кражу потянет.

– И вы туда же… Ну, провинилась я раз, что меня теперь до смерти за это шпынять будут?

– Все, замолчи, а то высажу прямо здесь, это, в конце концов, моя машина, – неожиданно для самой себя разозлилась Алиса. Зинаида обижено засопела, но замолчала. Через некоторое время с заднего сидения послышались всхлипывания и рыдания, Гольдштейн закурил очередную сигарету, Алиса молча сидела, глядя прямо перед собой. Вскоре выехали на шоссе, Павел обернулся к Зинаиде:

– Куда тебе надо в городе-то? На вокзал?

– Нет, я домой не поеду, там и без меня ртов хватает. Сниму где-нибудь комнату или угол, стану работу искать. Вы не думайте, я много чего делать умею – и готовлю хорошо, и шью, и вышиваю, могу за больными ухаживать… Может, пристроите меня куда, а? Век благодарна буду!

– Вроде с пятого этажа хозяйственник уборщицу искал, – задумчиво сказал Гольдштейн.

– Паша! Ее на воровстве поймали! А если ее опять бес попутает, тебе оно надо? Она между прочим начальницу свою подставила, хотя ничего кроме добра от нее не видела!

– Не буду больше, хоть руки рубите, если чужое возьму, матерью клянусь, – взвыла с заднего сидения Зинаида. – Пристройте меня, дяденька! Рабой вашей до гробовой доски буду.

– Паша, они же так все говорят, помнишь, мы с тобой в ИТК-17 ездили репортаж про заключенных делать, они же через одного эти песни поют!

– Да знаю я, а все равно жалко. Может, рискнем? Ну, надо дать шанс оступившейся, руку протянуть.

– Идеалист ты, Паша. Ну, в общем, делай что хочешь, я тебя предупредила, за что ее выгнали из горничных.

– Оно конечно. Но ты пойми, мать, если попрошу я, меня может и послушают, а может и нет. Кто я? Простой фотограф. А ты то у нас звезда, двери в кабинеты высокие ногой открываешь, кто тебе откажет? Я, конечно, тоже поучаствую. Надо дать шанс девчонке, ну пропадет же, сгинет.

Алиса задумалась, Зинаида затихла на заднем сидении, дыша через раз, боясь издать лишний звук, чтобы не испортить все дело. Наконец, Алиса решилась:

– Вот что, Зинаида. Мы с Павлом Иосифовичем тебе, так и быть, поможем, пристроим тебя на работу уборщицей, у нас в здании, этажом выше. Там, по-моему, и комнату дадут, коморка конечно, под лестницей, но жить можно. Но если тебя опять бес попутает – пеняй на себя, я тебе передачи в тюрьму носить не буду.

– Спасибо, тетенька, не дали мне пропасть, век не забуду. Поняла я все, теперь лучше свое отдам, чем чужое возьму, мне в тюрьму никак нельзя, мне семье помогать надо!

– Ладно, верю.