Последний конунг Пограничья Часть 21. Плен

Алекс успокоился, отъехав от Имения на конный переход. Текущие заботы быстро вытеснили обиду на любимых женщин. Разведка донесла о присутствии мелких вооруженных отрядов. Похоже, доны, подстрекаемые купцами из Фергола, развязали настоящую партизанскую войну. Разбив полк на группы, Алекс решил прочесать обширную местность вблизи Фергола, рассадника смуты. С сотней уругов Алекс отправился разведать прибрежную полосу, там мог высадиться десант фергольских наемников для поддержки мятежа. Один из купцов сообщил о погрузке вооруженного сброда в порту Фергола. Тамошние богатеи в открытую вербовали бойцов из деклассированных элементов города. Проехав почти сорок километров вдоль моря, отряд не обнаружил никого, кроме случайных рыбаков и местных жителей. Те доложили, что видели в море парусные галеры, но прояснить, кто там был, и куда галеры направлялись, свидетели не смогли. Наконец удача улыбнулась, дальний дозор обнаружил следы высадки десанта, не менее нескольких сотен человек, а, скорее всего, около тысячи. Такую массу народа не скроешь. Отряд уругов поскакал в глубь Пограничья по следам, протоптанным стадом фергольцев. Алекс проголодался, не ел ничего почти сутки. Он не рассчитывал, что преследование так затянется. Проклятые мятежники, попадутся, всех без разбору вздернуть для острастки! Спросил командира сотни, лихого Уртына:

– Пожрать ничего нету?

Уртын оскалил белые зубы в хищной улыбке:

– Есть, конунг, завсегда еду с собой возим. Только еда наша тебе непривычна будет.

– А, давай! Голодный я хоть лягушек сырых съем!

Сотник запустил руку под седло и извлек ломоть весьма дурно пахнущего мяса, пояснил:

– Запас вяленого мяса у кочевника всегда с собой. Так его не разгрызешь, потому на хребет лошади под седло кладем. День проедешь, мясо мягкое станет, есть можно.

Алекс пожалел, что попросил еду. Склизкое от лошадиного пота мясо было тугое как резина, неприятно отдавало подгнившим душком. Разжевать, конечно, можно. Дабы не обижать Уртына, Алекс стал жевать ломоть мелкими кусочками, стараясь не замечать запах. Настроение у конунга приподнятое. Ласково пригревало солнце, весело щебетали птицы в окрестных рощах. Не испохабленная человеком природа радовала глаз весенним вдохновением. Вокруг верные соратники, с которыми никакие враги не страшны, на которых можно положиться. С известной долей осторожности, конечно. Привыкнув ко вкусу мяса, голодный Алекс стал находить его если и не вкусным, то вполне терпимым для условий походной кухни. Но доесть уругское лакомство конунг не успел.

С обоих сторон дороги на колонну всадников выплеснулась лавина орущих вооруженных людей. Прежде чем лавина захлопнулась капканом вокруг отряда, Алекс пришпорил верного коня. Ему повезло, впереди оказалась только неглубокая стайка из быстро бежавших воинов, не успевших выстроиться в боевой порядок. Еще больше повезло, что воинские навыки фергольского сброда оставляли желать лучшего. Профессиональный боец одним ударом выбил бы конунга из седла, да и коня легко остановил, уперши древко копья в землю. Конь разбросал широкой грудью передних, обломок копья застрял в его груди. Доспехи Алекса выдержали случайные удары пик, мечом удалось отмахнуться от нескольких нападавших, которые в давке больше мешали друг другу. Когда он почувствовал нарастающую боль в распоротом бедре, схватка осталась далеко позади. Свернул с дороги, углубился в подлесок, чтобы избежать встречи с еще одной возможной засадой. Спасший ему жизнь конь медленно повалился на бок, раны оказались слишком серьезными. Едва успев поднять раненую ногу, Алекс неловко увернулся от тяжелой туши. Конь моргал длинными ресницами, виновато сожалея, что так подвел седока. Нестерпимо жаль животное. Алекс успел привыкнуть к безотказному другу, быстрому, выносливому, точно исполнявшему все его команды. Темной пеленой накатила удушливая злость на врагов. Прежде некогда было думать, надо было спасаться. Теперь же появилась возможность оценить обстановку. Скорее всего, сотня уругов истреблена в засаде. Где остальные отряды – неизвестно. Он остался один на мятежной территории, да и кто мог поручиться за других подданных, если встретят его вот так, без солдат. Единственный выход – пробираться тайком две сотни километров в Санталукс, до ближайшего верного гарнизона.

Конунг решил идти преимущественно ночью, вдоль дороги, днем слишком большая опасность встретить путников, караван или местных жителей, в лояльности которых не был уверен. Голова конунга слишком дорого оценивается в Ферголе, чтоб подвергать соблазну любителей легкой наживы.

С водой проблем нет, в лесу всегда найдется ручей или лужа, питаться несколько дней можно плодами диких апельсиновых деревьев, также воровать незрелое зерно с полей. Великолепные доспехи, подарок Кинг-Лерака, Алекс закопал вместе с мечом в приметном месте. Оружие тяжело нести, привлекает внимание, а в случае группового нападения вряд ли поможет. Умирать геройски конунг не собирался, его спасение в быстрых ногах и звериной осторожности. Туго замотав глубокую царапину, Алекс двинулся в путь по своим владениям. Еще раз убедился, власть – это сила, а сила – это власть. Без своих солдат конунг больше напоминал беглого раба, а в данных обстоятельствах раб был бы в большей безопасности, чем государь, ненавидимый многими своими подданными. После двух дней пути через кустарники и бездорожье одежда изрядно истрепалась, сходство с беглым рабом стало полным. Хорошо хоть рана не воспалилась. Алекс два раза в день накладывал на нее компресс из пережеванного растения, чьи целебные свойства выучил еще в бытность рабом в имении Парови. Для повязок использовал ленты из остатков одежды. Отвык Алекс от долгих пеших переходов, все последнее время передвигался верхом. Быстро роскошь губит силу и дух. Может, нападение фергольцев ему послали боги, чтобы не забывал он тщетности человеческого бытия. Из седла жизнь выглядела по-другому, особенно когда за спиной тысячи закованных в железные брони воинов. А что значил могущественный конунг один на один с природой? Все его умение добыть пропитание ограничивалось примитивным собирательством. Даже охотой, излюбленным занятием власть имущих, он толком не овладел. Любая женщина соберет больше плодов, чем он мог откопать или сорвать, хорошо хоть есть их можно в сыром виде. В лесу донимали москиты. Измученный назойливостью кровососущих тварей, Алекс решил устроить дневной ночлег в скирде сена, в отдалении от дороги. Место казалось безлюдным, в случае появления людей можно быстро скрыться в лесу. Зарывшись полностью в душистую траву, недавно кем-то скошенную, конунг забылся беспокойным сном.

Пробуждение превратилось в кошмар. Скирду окружило несколько рыжих боевых псов. Со злобным лаем они носились вокруг, не делая попыток напасть на Алекса. Он знал – стоит ему побежать, как острые клыки дрессированных зверей сорвут все мышцы с ног. Пожалел, что не решился тащить меч, с голыми руками против этих свирепых созданий не выстоишь. Они приучены рвать стаей. Пока будешь давить одного, другие вцепятся. Три-четыре пса способны задрать горную росомаху, размером с небольшого медведя, или завалить быка. Подскакало с дороги пара всадников, по виду запыленной одежды – фергольцы. Крикнули требовательно:

– Кто такой, почему прячешься?

От конных не убежишь. Даже если бы подошли пешие, собаки догонят все равно. В его ситуации самое опасное, если его примут за человека конунга. Тогда пощады не будет, это он знал четко. Мысленно Алекс отмотал свою жизнь на четыре года назад, сейчас не до амбиций:

– Я раб из владения дона Кертиласа. Конунг разорил его имение, меня за защиту господина хотели бичевать. Я бежал, пробираюсь в Фергол. Я грамотный раб, меня обязательно возьмут в услужение в богатую семью.

С рабов нет спроса. Легенда выверена. Кертилас был известным извращенцем, пусть земля ему пухом. Он хотел сохранить силу и молодость, выпивая в большом количестве женское молоко, что само по себе извращением не являлось. Но старый дурак вбил в голову, будто особо целебным бальзамом является молозиво беременной женщины, отчего рабыни в его латифундии постоянно ходили с животом и синяками на грудях. Конечно, хозяйство он вел весьма дурно. Не в силах оказался платить налоги, установленные квестором Филином в соответствии с общим количеством душ. Жестокое обращение с рабами не могло поднять производительность труда, а рабынь Кертилас особо не утруждал, самонадеянно берег как лекарство молодости. Противясь налогам, Кертилас затеял смуту против конунга, подстрекал других донов к мятежу. Разобраться с ним Алекс послал отряд амазонок под командованием Маргоны. Обманутые малочисленностью отряда, вооруженные слуги попытались оказать сопротивление. Рассвирепевшие амазонки перекололи слуг, а их хозяина насадили на копье, спалив напоследок имение. За пожар конунг сделал выговор Маргоне, расстроив ее чуть не до слез. Рабов Кертиласа угнали в Санталукс на строительные работы, так что опровергнуть или проверить Алекса нелегко. Впрочем, всадники и не имели намерения проверять. Они радостно загалдели:

– Нетарх, вот удача. Тебе везет в делах, боги щедро вознаграждают за воздержание и обильные пожертвования. Смотри, какой прекрасный экземпляр! Мышцы сильные, сложение правильное, а если не врет про грамотность, на рынке за него дорого возьмем!

– Грязный он, как крестьянская свинья у нерадивого свинопаса. Скинь одежку, раб!

Алекс поспешно скинул грязные лохмотья.

– Откуда рана? Только не говори, что в лесу на сук напоролся.

Плаксивым голосом, подслушанным у полевых рабов, Алекс пожаловался:

– Люди конунга мечом достали, когда бежал от них. Там амазонки были. Они звери, чистые звери...

Последовала еще команда:

– Повернись спиной.

Не понимая намерений фергольцев, Алекс все же подчинился. Рядом злобно дышали боевые псы, слюна капала из розовых пастей. Алекс видел, как пасти становятся красными от крови, и не хотел, чтобы это была его кровь.

– Не врет. На заднице следы от кнута, давненько его не пороли.

– Отлично, кому нужны бестолковые рабы. Кнут раба вразумит, но послушания не прибавит.

– Ты добрый, Нетарх. Я считаю, кнут послушного раба не испортит, а упрямого научит.

– Я не добрый, а справедливый. За это боги мне помогают, а не за жертвы в храме. Я думал, собаки глупые за зверем погнались. Ладно, вернемся назад, а то караван стоит. Надо быстро двигаться, пока дорога свободна.

Алекс никогда не рассматривал свой зад, он и не подозревал, что до сих пор носит отметины стека. Вот Парови, сука, лупила как сильно. Нелегко ему далась наука выездки. Ах, дьявол, должно быть Парови хихикала про себя, когда он на “ковре” с Иланкой любился. Потому и запрыгнула, наверно, на него. Полюбовалась на свои отметины и опаску потеряла. Ничего, бог даст, свидится он еще с бывшей хозяйкой, припомнит. Обиды Алекса прервал обжигающий удар кнута. Утихомирив псов, его погнали в общий строй серых от пыли и гнета невольников, понуро сбившихся в нестройную кучу на дороге. Он попал к перекупщикам, которые занимались скупкой рабов у мятежных донов. Мятежники захватывали рабов в качестве добычи у верных конунгу землевладельцев, держать их сами не могли и охотно сбывали дельцам для перепродажи на рынках Империи и в Ферголе. Да и перекупщики при случае захватывали свободных земледельцев, если те не могли дать отпор. На территории, подвластной конунгу, законы и обычаи для фергольцев не действовали. Торгаши точно знали о фергольском десанте, раз осмелились забраться так далеко в глубь Пограничья. Пока вязали Алексу руки, вплетая его в общую гирлянду рабов, он вознес молитвы местным богам. Жизнь развивается по спирали, и раз богам угодно обращение его опять в рабство, он подчинится лишь для того, чтобы восстать из пепла в прежнем величии. А пока на всякий случай лучше повиниться перед здешними небожителями...

До Фергола шли 4 дня. Учитывая атлетическое сложение Алекса, конвоиры привязали его шею и руки к рогатине, так что он не мог ни присесть толком, ни наклониться. Шел с прямой спиной, точно кол проглотил. Рогатина оказалась эффективным средством формировать правильную осанку. Многословный сосед Алекса без конца болтал, не обращая внимания на усталость. Ему, болтуну, попроще, прихвачен лишь веревкой, шея в рогатину не упирается. Захваченные рабы держались спокойно, судьба их не сильно изменилась, просто поменяли хозяина. В караване немало и тех, кто еще недавно жил свободным, общинники, члены семей землевладельцев. Они надеялись скоро вернуться в родные дома. Жители общины совместно выкупали захваченных в рабство, и когда человек пропадал, посланцы разыскивали его на Фергольском рынке. По негласному соглашению таких сбывали задешево, к обоюдной выгоде. При старом порядке община платила оброк архонту, чтобы тот не давал их в обиду, и уж дело архонта было договориться с властями Фергола. Теперь договариваться некому, архонты упустили правление, а конунгу дела не было до забот крестьян.

В анархии люди низкого происхождения страдают сильнее аристократов, хотя, справедливости ради, смута не щадила и представителей знатных родов. В караване бок о бок оказались рабы и их бывшие хозяева, на себе испытывающие тяготы неволи. Гражданская война не отличается милосердием, побежденный терял всякий социальный статус. Из мужчин преобладали рабы-полевики. Женщины перемешались, рабыня-служанка шла в одной связке с крестьянской женой, а бывшая госпожа босиком месила пыль рядом с пастушкой. Из-за них, изнеженных господской негой женщин, караван двигался неторопливо по сравнению со стремительными переходами воинских отрядов. Иногда охрана ускоряла движение. Всадники гонялись как бешенные вдоль колонны, лупили со смехом кнутами по голым телам, не разбираясь. Главный, уважаемый господин Нетарх, запретил оставлять кровавые рубцы на живом товаре, однако и эти хлесткие щелчки, как бы не сильные, обжигали кожу раскаленным углем, высекали слезы боли и отчаяния. Некоторые подлые конвоиры старались попасть по наиболее уязвимым местам, женской груди или мужским гениталиям.

К счастью Алекс шагал в середине ряда, до него удары долетали редко. Один все же долетел. Восстановив дыхание, Алекс помянул конвоира, его мать, его бабушку и так, поочередно, всю родню до десятого колена. К какой-то там прабабушке боль от удара утихла. Конвоиры использовали особые кнуты, скарги, специально изготовленные для бичевания человеческого тела. К короткой ручке крепился кожаный ремешок, широкий у основания и суживающийся, одновременно утолщаясь, к кончику. Скарг оставлял чрезвычайно болезненный след, но кожу не сдирал. Если скарг использовался не для поддержания порядка, а для сурового наказания, то в ремешок вплетались металлические бусины неправильной формы разного размера. В таком случае глубокие разрывы кожи, сорванные куски плоти, вскрытые мускулы и обильные кровотечения часто приводили жертву к смерти, что изначально не являлось целью наказания. Если провинившийся раб или преступник умер под скаргом, считалось – таков суд божий, а не людской.

Кнуты убыстряли движение, но скоро усталость женщин брала вверх. Они предпочитали со слезами сносить побои, чем ускорять шаг. Одна женщина совсем выбилась из сил, с виду не старая, до 30 лет. Может, приболела, а может, просто в отчаянии махнула рукой на себя. Она отказалась шагать, требуя немедленного отдыха. Нетарх лично решил с ней разобраться:

– Госпожа Ромулайя по привычке требует особого обращения?

– Я шагаю с утра до вечера, ноги сбились в кровь. Дайте отдых своим пленникам!

– Госпожа Ромулайя считает себя пленницей? Напрасно, напрасно. Я бы с удовольствием держал Вас в плену для выкупа, но кто будет платить за Вас? Все ваши мужчины побиты, остальные мужчины купят Вас только как шлюху.

Ромулайя вскинула голову, побледнев от унижения:

– Я требую, чтобы со мной обращались не как с рабыней! Я рождена свободной в благородной семье!

– Хорошо, в знак уважения к Вашей благородной крови я помогу Вам двигаться.

Охранники оголили несчастной грудь, руки у ней и так уже были связаны. Она испуганно-визгливо закричала:

– Что вы делаете?! Не прикасайтесь ко мне!!

Рассматривающий ее с высоты седла Нетарх добродушно пояснил:

– Не отвергайте помощь, госпожа Ромулайя. Караван должен идти, мы не можем оставить Вас здесь одну. За Вас уплачено три серебряных динара – больше, чем за остальных. Кажется, я сильно переплатил за благородную кровь этим мошенникам...

Женщине веревкой туго перевязали груди, так что они густо налились синевой, казалось, еще немного, и они лопнут как воздушные шарики от напора запертой крови. Другой конец веревки закрепил за седло Нетарх. Он проехал спокойным шагом вдоль всей колонны, чтобы все могли рассмотреть прицепленную на грудной буксир бывшую госпожу. Спокойный шаг коня вынуждал Ромулайю бежать вприпрыжку со связанными за спиной руками. Даже под приспущенным платьем заметно, как колыхаются от бега крупные ягодицы. Потеряв всякое достоинство, молодая женщина закричала:

– Отпустите меня, прошу Вас!! Сжальтесь, господин Нетарх!!

Господин Нетарх не удостоил внимания, проехался еще раз вдоль колонны. Женщина бежала неровно, загребая пыль босыми ногами. Вздулись темные вены на синих шарах грудей. Еще немного, и упадет, поволочится на веревке за конем. Ромулайя отчаянно спасала жизнь, брошенную в пыль мятежными донами:

– Господин Нетарх, пощадите свою рабыню!! Простите мою дерзость!!

Только тогда довольный перекупщик отвязал женщину. С вновь накинутой на шею веревкой она шла недалеко от Алекса. Болтающиеся груди, а ей никто не натянул обратно платье, постепенно вернулись в нормальный молочно-телесный цвет с чернеющими точками мелких кровоизлияний. Глубоко продавленные пеньковой веревкой иссиня-темные полосы еще долго будут напоминать о жестоком уроке. Жизнь беспощадна – кто был недавно госпожой, превратился в бесправную рабыню – выбора здесь не оставляли. Ромулайя переступала ногами отрешенно, низко склонив голову, не обращая внимания на сбитые ступни. Какие там ссадины на ногах, когда достоинство втоптано в грязь, когда вся предыдущая жизнь перечеркнута взмахами кнута. Как догадывался Алекс, женщина медленно смирялась со своим новым положением, мучительно вживалась в образ рабыни, которых совсем недавно за людей-то не считала. Конечно, нелегко ей так сразу приспособиться. Он сказал соседу, сочувственно кивнув на бывшую госпожу:

– Тоскливо из госпожи в рабыни. От такого перепада удавиться можно.

Тот радостно застрекотал:

– Ха, не удавятся, здесь полно таких. Доны несколько имений разорили. Говорят, против конунга воюют, а сами промышляют разбоем чище бандитов. Самое главное, земли себе присваивают. Хозяев побили, никто не заспорит. Куда этих баб девать, из благородных? В поле загнутся, непутевые работницы, прислуживать сноровки не хватает. Я слышал, их в портовые бордели продают. Они мужиков ублажать не ловки, да наука не хитрая. Зато моряки обожают шлюх из благородных. Хозяева борделей деньгу чуют, цены за них заламывают немыслимые.

Алекс задумался, кто же дороже стоит в портовом борделе, бывшая аристократка, толком ничему не обученная, или девочка от Парови, великолепно владеющая вышколенным телом. Хотелось бы ему выбраться в Фергол, своими глазами повидать тамошние бордели. В одном он был уверен, в умении возбудить мужчину аристократки не сравнятся с рабынями. Умение читать и писать, образованность вообще мало помогут в таком деликатном занятии, и стройность фигур не пересилит греховный навык принимать в себя член. И за что только люди хотят благородных дам? Тщеславие побеждает здравый смысл. Высказал крамольную мысль:

– Неравенство по рождению навсегда. Даже у шлюх с аристократическими корнями привилегии.

– Ха-ха! Привилегии... тоже скажешь. Матросня их вскладчину берет, одну шлюху благородных кровей на всех. Та потом на карачках от них уползает, пока всем не отработает – не отпустят. Приятель, ты в Ферголе был?

– Нет.

– Что, так мотыгой махал всю жизнь? Темнота! Слушай меня, Фергол огромный город. Там дома все каменные, а живут много тыщ людей. Я там был, меня купили на ихнем рынке. Постоять пришлось, не в сезон продавали, а задешево хозяин не отдавал. Я ж не простой раб, грамоте обучен. Могу читать, медленно, правда. А донам грамотные не шибко надобны, им подавай выносливых для полей. Но выстоял, взяли меня. Снова в Фергол ведут, куда-то теперь попаду? А ты, парень, откуда, в слугах был, да? Здоровый бугай, рожа пригожая, таких хозяйки любят.

Алекс прервал болтуна:

– Слушай, грамотей, вон ту красавицу впереди видишь?

– С золотистыми косами?

– Да, ту самую.

– Дочка дона Улариса, их имение с нашим соседствовало. Ремилла зовут. Ох, краса была девица, загляденье. Когда имение взяли, она еще девственницей была. С ней вначале сам Нетарх баловался, потом охранники тешились. Раскатали и забросили девку. Пищала всю ночь, спать не давала. А ниче, выносливая кобылка, хоть выглядит тонкой. Зато кормили белым хлебом, я бы на ее месте тоже ноги раздвигал. Вот знал...

– Заткнись. Уши устали.

Обидевшись, сосед умолк. До вечернего привала Алекс не сводил глаз с аккуратной, гордо поднятой головы Ремиллы, которую не сломили перенесенные испытания.

Последнюю ночь перед Ферголом провели в заброшенной постройке. Полуразрушенные стены не сдержали бы искушения рабов разбежаться, однако злобно рычащие псы, расположившись вокруг, не давали шансов на успешный побег. Казалось, псы рассматривали невольников как лакомую дичь, и очень бы обрадовались, если кто-нибудь рискнул проверить стремительность их бега и отточенность клыков. В плотной толпе невозможно лечь, люди опирались друг на друга, постоянно ерзали, пытаясь занять положение поудобнее. Освобожденный от рогатины Алекс с наслаждением согнул спину и потянулся. После долгого пути сидение казалось верхом блаженства. Ему повезло, за водой отправили полевиков с бурдюками. Отдыхать дали не всем, нескольких рабынь увели. Как всегда на привале, они приготовят вкусную похлебку стражникам. Потом их тоже покормят и отпустят, после того, как удовлетворят с ними мужскую похоть. Конвоиры кинули в толпу твердые ячменные лепешки, за которые тут же вспыхнула драка. Алекс успел поймать на лету одну лепешку, другую вырвал у соседа, тощего раба-полевика. Тот захныкал:

– Отдай еду!

Алекс отломил ему кусок, другую, большую часть, передал Ромулайе:

– Подкрепитесь. Жизнь не кончена, поверьте мне.

Женщина сидела безвольно, даже не пыталась добыть себе пропитание. Однако лепешку взяла, благодарно блеснув грустными глазами. В развороте платья виднелись сизые полосы, окаймляющие белые полные груди. Алекс добавил:

– Смирение – путь к свободе. Терпите и верьте в конунга. Он спасет нас.

Женщина, наконец, подняла глаза на Алекса:

– Конунг такой же бандит, как и восставшие доны. Он убивает и насилует как лютый зверь.

Алекс немного обиделся за репутацию конунга:

– Так доны злословят. А для нас, рабов, конунг – единственная надежда на спасение.

Невдалеке послышался шум, назревала ссора. Отвлекшись от рассматривания бюста Ромулайи, Алекс протиснулся через несколько человек. Ему поспешно уступали дорогу. Причиной конфликта оказалась Ремилла, к которой воспылал страстью корявого вида мужик, по виду из бывших рабов-надсмотрщиков. Сдергивая с нее тунику, он угрюмо сопел:

– Птичка моя. Сколько лет горбатился на твоего отца, так ты мне за него заплатишь.

Ремилла яростно отбивалась, пыталась царапаться. Все попытки сопротивления затухали в железной хватке бывшего слуги. Держа одной рукой руки девушки, другой он жадно шарил по ее телу. Сопение перешло в восторженные всхлипы:

– Сладкая булочка, сладкая... Худовата немного, но сладкая... Знала б ты, как мечтал твои сиськи потискать... Мягкие сиськи, мягкие...

Ремилла с мольбой зашептала:

– Кезар, умоляю, отпусти. Ты же меня с детства знал! Мы к тебе всегда хорошо относились!

– Если б плохо относились, я тебя, госпожа, на месте порвал бы. А так еще ласково....

– Мне больно, Кезар. Пощади, прошу тебя!

– Больно тебе не я сделал, а охранники. Не боись, одним больше тебя трахнет, какая разница, все одно в бордель попадешь...

Резким рывком опрокинув Ремиллу на землю лицом вниз, мужик встал коленями между красивых бедер девушки, легко приподняв ее зад. Выпрямившись, он навис над светлыми ягодицами несчастной хозяйки, примеривая свое мощное детородное орудие. Его мошонка свисала огромной волосатой каплей на фоне ягодиц Ремиллы. По ней и вдарил Алекс ногой с размаха. Кезар сдавленно крякнул и свалился на тела испуганных соседей, скрюченный в калачик болевой судорогой. Дав ему возможность воспринимать происходящее, Алекс за волосы приподнял его голову, зашептал:

– Она моя телка. Прикоснешься к ней, придушу как щенка, червяк вонючий.

На всякий случай, чтоб его слова не воспринимались как пустая брань, Алекс коротким тычком разбил надсмотрщику губы. Рабы отлично понимают разговор грубой силы, неудовлетворенный мужик молча уполз подальше. Ремилла уже натянула остатки туники. Она сидела, обхватив колени руками, не сводя наполненных ужасом глаз с Алекса. Похоже, его воспринимали не как избавителя, а как нового, более сильного и страшного насильника. Алекс погладил великолепный шелк золотистых волос девушки, полностью парализованной страхом:

– Не бандит я, успокойся. От тебя мне ничего не надо.

Девушка подавленно молчала, зачарованно не сводила глаз с Алекса. Проследив ее взгляд, он понял, что ужасало Ремиллу. Его воспрявший член покачивался, угрожающе нацеленный ей в лицо. Да, такое бывало, когда ни с того, ни с сего вдруг член наливался силой в самый неподходящий момент, выдавая потаенные желания своего хозяина, прежде чем он сам о них догадается. Сев рядом с потрясенной девицей, Алекс буркнул:

– Ну, зашугали тебя. Член не кинжал, им не зарежешь.

Ремилла успокоилась, когда непосредственная угроза исчезла из вида. Она даже нашла в себе силы поблагодарить:

– Спасибо, добрый незнакомец. Вы знали моих родителей?

– Нет, не знал. Но ты мне нравишься, держись подле меня. Волосы у тебя красивые, прям из чистого золоту.

Призрачная улыбка согнала тень с лица девушки:

– Мама говорила, волосы как зрелая пшеница, мои земли всегда будут плодородны.

– Где они, твои земли? Теперь накидка да ошейник будут единственным твоим богатством. Че он к тебе привязался?

Ремилла опять нахмурилась, глаза набухли слезами обиды:

– Он прежде всегда был такой ласковый, стремился угодить. Почему он таким зверем стал?!

Алекс поразился наивной непосредственности девушки:

– Да... много тебе предстоит узнать о породе человеческой. Притомился я, отвык столько ногами топать. Давай спать.

Потеснив соседей, Алекс улегся на коленях Ремиллы, облегченно вытянул ноги. Заметив небритую промежность девушки, он мысленно улыбнулся. Маленькие курчавые волосики янтарного цвета колосились вокруг выступающих темных лепесточков, в глаза не бросались, и в будущем Ремилле не придется слишком часто подбриваться... Заснуть не дали, приперся какой-то конвоир, втолкнул рабынь, исполнивших кухонные и прочие обязанности среди стражников. Вместо того, чтобы спокойно удалиться, пьяный конвоир расселся у двери и принялся с противным звуком точить меч. К тому же завел речь:

– Ну что, рабское племя, нажрались и бездельничаете? Отдыхайте, отдыхайте, последние деньки гуляете. Повезло вам, что я над вами в конвое старший. Запомните доброту Серого Горбуна. Думаете, меня всегда так звали? Не-ет, раньше меня звали Серый Меч. Меня многие знали в ариканском Орке, мы там порезвились с Терхайдом. Знаете Терхайда? Должны знать, он сейчас у конунга служит, навел шороху в горах. Хе-хе, попортил породу варагскую, кобель бородатый. Осуждаю его, не надо было ему к конунгу идти. Этот проклятый конунг не настоящий мужик, ловкий слишком. Рубит головы направо и налево, а ведь аристократов щадит, щадит сучье племя. Достается все больше простому народу, вот вроде вас.

– Много ты знаешь, умник пьяный, – шепнул Алекс с презрением, но очень тихо.

– Не повезло Пограничью с конунгом. Люди сказывают, свой город новый, Санталукс, превратил в большой бордель. Вместо нашей защиты баб всех подряд трахает, да за такие развраты в Империи давно бы кожу содрали, тьфу... Власть под себя гребет, дружбу с нашими врагами исконными, варагами, водит. Завел себе бабский отряд, при себе держит, а те суки хужее волков диких будут. Они, сказывают, мясом людским питаются, а вместо вина кровь человеческую пьют. Не повезло нам с конунгом, да... богов чем-то прогневили, а Терхайд к нему поперся. Да у него, Терхайда, давно что-то с головой, как бабу увидит, дичает натурально. Я думаю, это у него после того боя, Орк мы обороняли. Ему по башке секирой досталось, а мне по хребту. У него башка-то крепкая, выдержала, а у меня вот горб вырос. Не могу теперь мечом так владеть, как раньше. А раньше я, бывало, одним мечом двух варагов насквозь. Насквозь их, жуков рогатых!

Алекс прошептал Ремилле:

– Этот хвастун уймется когда-нибудь? Или всю ночь будет подвиги вспоминать?

Ремилла, закусив губу, шепнула в ответ:

– Он всегда такой, как напьется, начинает с рабами длинно говорить. Но он хороший, пожалел меня. Из рук солдатни вырвал, приказал своим меня не трогать.

– Хороший так хороший. Если б поменьше болтал, еще бы лучше был, – буркнул Алекс и уснул...

Утро началось со скандала. Нетарх заметил окровавленные губы незадачливого Кезара, учинил тому строгий допрос. Из потной толпы выдернули Алекса. Нетарх медленно жевал губами, скорее удивляясь, чем гневаясь:

– Заступился за девку. Да, я пойму, если ты решил ее отодрать... Но просто избавить рабыню от насилия... Зачем это сделал? Ведь знаешь поди, я не терплю драк между рабами. Вас оставь без присмотру, такую еще свару устроите.

Алекс переступал ногами перед человеком, от которого в данный момент зависела его жизнь и последующая судьба. Жить хотелось до безобразия, и желательно жить без страданий. Чувство беззащитности мешало собраться с мыслями, дать верный ответ. Нетарх по-своему расценил неуверенное молчание Алекса:

– Хотел ее сам любить, да сил не рассчитал, притомился после дороги?

Отлично, хозяин подсказал линию поведения. Алекс обрадованно кивнул:

– Да, мой господин. Она такая... воздушная, не похожая на других, я разум потерял. Давно женщин не знал.

Нетарх по отечески заботливо, напутственно произнес:

– Воздушная? Да уж не чета самкам полевым, ты таких и не мог видеть. Ну, до чего глупые рабы... Вместо того, чтобы загнуть девку, да по очереди всунуть, устраивают за нее драку. Эта, с желтыми волосами, гордых кровей, не стала бы жаловаться.

Нетарх, вспомнив нечто весьма приятное, расплылся приторно-слащавой улыбкой:

– А впрочем... может пожалиться, если вы хуже нас ее колышками своими потрете. Ах, какие темные скоты...

Приближенные угодливо засмеялись, поддерживая остроумие начальника.

Нетарх в хорошем настроении благодушно продолжил:

– Но я все равно бы узнал и наказал вас. Девка она ладная, понимаю твои примитивные потребности тупого скота. Мог бы простить, я человек добрый. А теперь придется наказать за драку. Давай посмотрим, как этот пшеничный колосок тебя отблагодарит за защиту.

Нетарх желал порезвиться. Нашел себе развлечение, индюк. Алеск сдавленно скрипел зубами: “Жирный баран. Порезвлюсь я с тобой в будущем. Зайчиком будешь передо мной прыгать и плакать как ребенок”. Привели не выспавшуюся бледную Ремиллу с затравленным взглядом. Девушка ничего не понимала, готовилась к самому худшему. Ее красота потускнела после трудной ночи, однако великолепные волосы все так же отливали золотом былой роскоши. Нетарх приказал:

– Так девонька, этот раб тебе помог вчера, чуть не покалечил другого забияку. Придется наказать его по справедливости. Ты причиной была, тебе и исправлять. Всыпь ему 30 палок, полновесных.

Такой подлости от работорговца Алекс не ожидал. Хотя с другой стороны, какая ж это подлость, если наказание поручено слабой девушке. Скорее милость господина. Вот уж правда, спаси нас Всевышний от милостей господских. Однако Ремилла так не думала. Гордо вскинув голову, твердо произнесла:

– Господин Нетарх, Вы унижали и мучили меня как беспородную шлюху, смешали мою жизнь с грязью. Но я не шлюха. Я дочь благородных родителей и всегда помню об этом. Я не палач, и отказываюсь пороть этого смелого парня.

Неожиданно вмешался Серый Горбун, хмуро следивший за происходящим. Облокотясь подбородком на резную рукоять длинного меча, спросил:

– Господин Нетарх, разве не правильнее будет приказать пострадавшему отбить палки этому дурню?

Алекс мысленно приказал заткнуться не прошенному советчику. Лезет не в свое дело. Нетарх нравоучительно пояснил:

– Чтобы искоренить безобразия, надо смотреть в корень явления, найти причину. Подрались из-за девки, пусть от девки и страдают. Не смирила свой норов, значит, дочь благородного папаши?

Алекс испугался за девушку. Нашла время дерзить, норов свой выказывать. У этих благородных свои дурацкие принципы, трудно им ужиться в рабстве. Нетарх же только улыбнулся, старый шрам на его щеке игриво изогнулся в припадке веселости, делая властное лицо совсем не страшным. Ему не впервой приводить рабынь в чувство, и раз приходится делать эту работу, Нетарх предпочитал делать ее спокойно, без крика. Он почти по-дружески обратился к Алексу:

– Сноровистая девка. Придется тебе ей 30 палок по заднице всыпать, а может и больше, пока не образумится. Давай, голубчик, задай хорошую порку, выбей ей гордыню из задницы.

Ремиллу силой свалили на четвереньки, закатав тунику на голову. Незагорелый зад сиял на солнце ослепительной белизной, разделяемой лишь темнеющим контуром углубления между ягодиц. Воспаленная краснота промежности свидетельствовала о перенесенном поругании, безжалостном и длительном. В руки ошеломленному Алексу всунули длинную гибкую лозу, заготовленную с ближайшего орешника. Алекс с усилием выдавил:

– Я не могу ее пороть, господин Нетарх. Она ни в чем не виновата.

Нетарх почесал себе щеку. Не сгоняя с лица улыбки, ласково сказал:

– Не тебе судить, раб, виновата ли она. Я принуждать не люблю. Не хочешь пороть, твой выбор, а мой выбор сделать тебя евнухом. Все равно ты не мужик, раз бабу выпороть не можешь.

Алекс сглотнул слюну. Жгучая обида жгла душу, что ж он все время влипает в такие истории? То из-за Иланы хотели кастрировать, теперь вот из-за этой красавицы с волосами пшеничной спелости. Вокруг стояли вооруженные охранники с любопытными мордами. Псы лениво валялись в ногах, настороженно посматривая на жесты хозяев. Невольно в его тон вкрались заискивающие жалобные интонации:

– Прошу Вас, не делайте этого.

Нетарх возвысил голос, зазвенели сердитые нотки главы семейства, вразумляющего неразумное чадо:

– Ты мне еще указывать будешь, жалкий червяк! Евнухи стоят огромных денег. Приступай, если не хочешь расстаться со своим добром.

Позднее Алекс узнал, что больших денег за него не смогли взять, если бы кастировали. Нетарх блефовал. Ценились кастраты с детства. Делать евнухом взрослого человека допускалось в качестве наказания, но цена их сильно падала. Какой смысл покупать изувеченного озлобленного мужика, когда за ту же цену можно приобрести стелющегося мягкой грацией бесполого юношу. Но сейчас у Алекса не осталось выбора. Силе надо подчиняться. Подойдя к Ремилле, попросил ее с искренней надеждой избежать греха избиения:

– Ремилла, прошу тебя, отбей мне 30 ударов. Не играй в гордость, сомнут ведь тебя.

Ремилла молчала, лица ее за задранной туникой не видно. Узкая спина с выступающими позвонками застыла в немом отказе. Последовал резкий окрик:

– Я теряю терпение. Начинай бить!

Размахнувшись, Алекс ударил. Он старался сдержать силу, замедлить движение палки в конце траектории, но удалось плохо. Опыта в порке никакого, в своей армии он запретил телесные наказания солдат. А если приходилось выбивать дурь палками или кнутом из подданных, на то всегда можно палачей найти. Гибкий прут плетью яростно облег тело, жадно впившись внутрь человеческой плоти. Ремилла резко подалась вперед, задрожав спиной. Даже крикнуть не смогла, дыхание свело от накатившей боли. Нетарх крикнул:

– Удары считаются по следам, не забывай!

Обливаясь жалостью к бедной девушке, Алекс приноравливал силу ударов, стараясь, чтобы каждое новое попадание не приходилось на предыдущий след. Он не знал, след после сильного удара обязательно выступит спустя какое-то время, бил так, чтобы оставить четкую отметину сразу, чтоб не придрались потом. Обезумевшая от боли Ремилла поползла вперед, Алекс шагал за ней под смех наблюдателей. После 3-го удара Ремилла закричала высоко в полный голос, после 15-го рухнула на землю, извиваясь в безнадежном стремлении уйти от боли. Непривычная к телесным наказаниям, она потеряла сначала разум, потом волю и достоинство. Непристойно вертела задом, некрасиво задирала ноги, взбивая землю коленями. Пыль мгновенно налипла на ее обильно вспотевшее тело, слетая мелкими комочками врассыпную при очередном ударе. Упругая волна болью раскатывалась по тонкому телу, отзываясь синхронно яростным, на пределе криком. После последнего, 30-го удара девушка билась в животной истерике. Красная исполосованная спина и зад делали ее похожей на перекрашенную зебру, белизна тела сменилась красно-синими тонами. Алекс с огромным облегчением прекратил избиение. Отбросив лозу, он легко поднял обмякшую Ремиллу, оправил ей тунику, прикрыл избитую наготу. Широко раскрытые глаза, залитые слезами, вспухли и едва ли что-нибудь видели кроме медленно исходящей боли. Алекс поднял лозу, вложил в руку девушки. Сказал, стараясь не смотреть в ее красное, искаженное мукой лицо:

– Все просто. Теперь ты давай. Не то хозяин запорет тебя.

Уловил осмысленное выражение страха в глазах девушки, обрадовался. Страх означал возвращение разума в истерзанное тело. Алекс подбодрил:

– Давай, девонька. Прошу тебя, бей изо всех сил, мне не впервой.

На самом деле Алекс понятия не имел об ощущениях при порке, не довелось ему испытать такое удовольствие. Хлесткие удары от Парови вовсе не казались страшными за давностью лет. Нет, было очень больно при некоторых случайных попаданиях, но от таких моментов он надеялся уберечься. В крайнем случае, Алекс решил громко орать, вроде бы это должно ослабить боль. Прежде чем ему удалось занять позицию для экзекуции, обстановка кардинально изменилась. Всадник громко доложил обеспокоенному Нетарху о замеченном воинском отряде, возможно солдат конунга. Стало не до Алекса с Ремиллой, шалости кончились. Всех рабов поспешно построили, связав цепочками. Алексу даже не надели чертову рогатину, то ли времени не было, то ли забыли, а он напоминать не стал. Ремилла оказалась впереди Алекса, ее связанные за спиной руки соединялись веревкой с шеей Алекса. Гнали быстро и грубо, не заботясь теперь о товарном виде отстающих. Косые вспухшие отметины на спине Ремиллы, едва видимые за стеной золотистых волос, вгоняли Алекса в щемящее чувство раскаяния за проявленное малодушие. Зато он жив и цел, успокаивали его растревоженную совесть доводы разума.