Последний конунг Пограничья Часть 19. Возвращение к Парови

Обложенные налогами доны возмущались, мутили спокойствие в округах. Алекс издавал эдикты, лишавшие смутьянов права собственности на землю. Земля переходила общинникам, в их вечное пользование за умеренные повинности в пользу конунга. Отсутствие формальных законов облегчало концентрацию власти в руках конунга. Опираясь на общины, он планомерно выдавливал прежнюю аристократию за пределы Пограничья.

Смену укоренившегося порядка не провести без издержек. Забушевали пожары на многострадальной земле Пограничья. Только теперь это не варагские налетчики буйствовали в традиционном грабеже. Пострадавшие доны с наспех сколоченными бандами орудовали против верных конунгу землевладельцев, избегая столкновения с подразделениями регулярной армии конунга. Лишенные средств к привычному существованию люди, вышколенные военными походами в имперских легионах, взялись за меч, и, как признавался себе Алекс, в том была часть его вины. Он стремился действовать бескровными, щадящими мерами, а надо было безжалостно уничтожать всех попавших в опалу, лишать собственности вместе с жизнью. Конунг желал ввести власть закона, обернулось же это еще большим беззаконием. Ослабление крупных латифундий сопровождалось уменьшением поставок продовольствия и денежных сборов, крестьянские общины не обеспечивали высокой производительности труда. Однако падение оброка с лихвой компенсировалось усилением политической власти, общинники видели в конунга своего государя-защитника. К тому же расширялась людская база для набора рекрутов в армию. Рабы способны обогатить хозяина, но оружие им не доверишь, сражаться за чужую землю не будут.

Архонты наконец осознали, что очередного Лабиринта не предвидится, раскол в их стане усилился. Одни намеревались поднять мятеж против незаконного конунга, призывали на помощь пограничные легионы Империи. Другие, более дальновидные во главе с Баркисом, желали выторговать себе место под солнцем у нового властителя. Их не пугала потеря формальной независимости, они надеялись усилить свое богатство и влияние в обстановке стабильности. Раскольники признавали законность конунга на том основании, что никто не победил его в Лабиринте, а то, что очередной Лабиринт не произошел, их не смущало. Вырисовывающийся призрак государственности Пограничья сулил немалые выгоды, все преимущества анархии заканчивались при очередном набеге варваров. Армия конунга насчитывала уже около 16 тысяч верных солдат, раскиданных в основном по округам, прилегающим к горам. Алекс опасался вводить отряды в пограничные с Империей округа, тамошние доны имели очень тесные, часто родственные связи с аристократией Империи. Реквизиции и экспроприация земель обходили стороной латифундии, принадлежащие напрямую столичной знати. Рановато дразнить дракона, армия не готова сражаться с имперскими войсками. Очагом сопротивления являлся также независимый Фергол. Купеческая олигархия города страшилась заиметь под боком мощную армию, ведомую в походы жаждой славы и добычи под руководством молодого честолюбивого конунга. Некоторые из городской знати уже пострадали в результате земельных экспроприаций. Брожение в местностях, соседствующих с Ферголом, выражалось в резком падении поставок продовольствия. Деньги вообще перестали поступать. С крупным отрядом Алекс вышел в рейд в фергольский округ для наведения порядка.

Приятно ехать в удобном глубоком седле, изготовленным адарскими шорниками, украшенным отделкой местных серебряников. Такие седла с высокой задней лукой вдвое легче, чем делали в Империи. Зато седельная подушка, набитая пухом и оленьей шерстью, пошита в Империи, где были лучшие мастера по сафьяну. Не забыть бы приказать сменить потник, а то конюх вечно забывает. Умный конь несет седока бережно, повинуясь малейшим движениям поводьев. Странно, как такое большое животное подчиняется слабому человеку, восседающему расслабленно на его широком хребте. Алекс щурился под лучами утреннего солнца, от коня веяло теплом и потом надежного трудяги. За спиной лениво тянулась колонна полка личной охраны, около шести сотен всадников.

Когда показалась ограда имения Охайи, сердце забилось учащенно с приятным волнением. Та жизнь, что протекла годами в цивилизованном мире, казалась чудным сном, ничего общего не имеющим с насыщенной реальностью. Реальная жизнь началась вот здесь, за стенами этого имения, где повидал он унижения, настрадался от стека и грубой еды, но где таял под ласками нежных женщин, где выучил язык, где окреп телом и характером. Четыре года назад он вышел за стены имения в твердом убеждении погибнуть свободным человеком. Кто знает, если бы не неблагоприятное стечение обстоятельств, то и сейчас бы таскал коляску точно жеребец, что бодро переступал копытами под ним, а по вечерам бы вжимался в податливое тело Иланы. А может, изнемогал от боли на туре, или бессмысленно махал мотыгой в поле за миску похлебки, лишенный части тела, не жизненно необходимой, но без которой существование теряло смысл. Боги сверху определяют судьбу, им виднее как распорядиться человеком.

Помимо желания навестить милое сердцу место, конунг ехал к Парови с вполне определенной практичной целью. Именно здесь была назначена через купцов важная встреча с леди Охайя. Через нее Алекс рассчитывал узнать о настроениях в Империи, об отношении Сената и наместников к фактическому созданию государства в Пограничье. Да и вообще как-то теплело на сердце от воспоминаний насмешливо прищуренных глаз леди Охайя, ее уверенной грации опасной хищницы, открытой озорной улыбки сильных губ. После этой встречи можно возвращаться в Санталукс, местные доны, скрипя зубами, собирали караваны оброка армии конунга. Не пришлось никого расстреливать из арбалетов, сжигать с домами, вешать на кольях. Землевладельцы постепенно привыкали к новому порядку вещей, поколебать который не удавалось кучке озлобленных партизанствующих мятежников. В дилемме признать власть конунга или отдать землю общинам, доны делали правильный выбор. Поступиться малым, чтобы сохранить приятный образ жизни, полный чувственных наслаждений и телесных удовольствий. А если хочется выместить скрытую злобу на конунга, так к услугам покорная обнаженная рабыня, пронзенная кольцами в самом беззащитном месте. Ее можно смело и безопасно отхлестать, оттаскать за волосы, вроде и не так уж беспокоит новоявленный конунг со своей бандой одичавших в варагских горах солдат.

В Имении его уже ждали, загодя посланные гонцы известили Парови о приезде конунга. Отряд принялся разбивать лагерь за пределами ограды, внутрь въехала только приближенная свита. Алекс с удовлетворением заметил, кожу бедного Злоба и его любовницы сняли с ворот. Видно, прохудились совсем. Кожи с самого начала были выделаны не особо добротно, а потом ухода за ними не наблюдалось. А может, наименее вероятно, у Парови встрепенулось раскаяние, сожаление о погубленных любовниках. Сама Парови смиренно приветствовала конунга у главных ворот:

– Добро пожаловать, уважаемый конунг. Много наслышана о Вас. Восхищена Вашими подвигами.

Конечно, она узнала Алекса, но виду не подала. Никак не высказывала беспокойства, старалась держаться спокойно и доброжелательно. Одета не так, как привык ее видеть Алекс, а вполне добропорядочно, на имперский манер. И без стека в руках. Алекс спрыгнул с лошади:

– Здравствуй, Парови. Чего уж там, ты меня знаешь. Не будем любезничать.

– Конунг сердится на меня? – опустила глаза хозяйка здешних мест, властительница судеб тысяч людей.

– Нисколько. Благодаря тебе я стал тем, кто я есть сейчас. Ты была совсем неплохая госпожа, может слишком строгая. Я тебя понимаю теперь, с рабами без строгости не управиться.

Алекс и в самом деле не держал зла на бывшую хозяйку, он уважал сильных духом, к тому же симпатичных женщин. В их прежних отношениях не было ничего личного, если и сносил от нее побои, то не тяжелее, чем доставалось Лаксу. О конфликте, приведшим к побегу в Лабиринт, Алекс не стал вспоминать. Во дворе, куда ввели его на веревке несколько лет назад наивным юношей, мало что изменилось, за исключением свежеструганных бревнышек туры. Он верил тогда в благородство людей, в справедливость законов и гуманизм общества. Теперь, став мужем, он верил только в собственное благородство и справедливость своего меча.

Челядь собралась во дворе поглазеть на легендарного победителя варагов. Топтался невдалеке основательный Фишар, старик совсем не изменился. Удивительно, что любопытной Элайи нигде не видно. Вспомнила свои проделки с рабом Алуксом и заховалась где-то, наверняка прильнула сейчас шальным глазом к щелке, рассматривает героя украдкой. На всякий случай поинтересовался:

– А где дочка твоя?

Парови слегка напрягла спину:

– Она уехала в гости. Конунг помнит Элайю?

– Еще б не помнить. Мы звали ее маленькой волчицей.

Парови с трудом сохраняла невозмутимость:

– Она была слишком юная, несмышленая. Не стоит вспоминать о ней, у Вас ко мне более важные дела?

– Уважаемая Парови, я приехал не карать, не мстить, но по делам, как Вы изволили заметить. Мы успеем обсудить, ведь леди Охайя прибудет только завтра?

– Да, должна прибыть завтра, если не будет проблем с перекладными лошадьми в дороге.

– Хорошо. Где ты меня разместила?

Парови слегка поморщилась от фамильярной манеры общения конунга. Впрочем, иного ожидать от бывшего раба наивно. Не зря люди сказывают, конунг совершенно одичал и озверел в горах.

– Вам постелено в опочивальне для гостей. Прислать служанку?

– Нет, я хочу спать на охапке сена в моем старом блоке. Мне там хорошо спалось, хех, – напала вдруг на Алекса ностальгия.

– Как Вам угодно. Я распоряжусь проветрить то помещение. Ваши спутники будут обедать вместе с Вами?

Алекс понял подтекст вопроса. Парови желала знать, сколько служанок привлекать к обслуживанию гостей. Вечерняя оргия подразумевалась сама собой. Решил ей помочь:

– Да. Пусть готовят на всех. Мои люди не бандиты, за служанок не бойся. Они не торгаши, а солдаты, рабынь не обижают. Мне подготовь коверных, давно мечтал поваляться на мягком.

Алекс решил прояснить вопрос, давно занимавший его воображение. Подошел к Фишару, который сразу же угодливо закланялся ему. Прохиндей, сразу видно, радикулит его не мучит в пояснице. Панибратски взяв Фишара под локоть, конунг спросил:

– Признайся, правду девки толкуют, что ты одну рабыню зажарил и съел?

Хитрые глазки Фишара забегали под нависшими, выцветшими от солнца бровями:

– Какой спрос с рабынь, уважаемый конунг? Бабские сплетни, чего только не мелют...

Алекс видел по искринке в глазах, что Фишар понял вопрос. Однако не хотел или побаивался ответить правду.

– Не лукавь, старик. Все равно дознаюсь. Говори, как было!

Обреченно вздохнув, Фишар почесал козлиную бородку:

– Тут ведь какое дело было. Не жрал я ее. Просто на копье подвесил, и вместо котла над углями положил. Она-то, как титьки жечь стало, сразу повинилась. Шелковая девка стала, только волосики у ней немного подпалились. И все.

– Что значит – «все»?

– На работу ушла. А девки, кто видел издалека, растрезвонили, балаболки. Только Вы, уважаемый конунг, про правду рабыням нашим не обмолвитесь, покорнейше прошу....

Алекс развеселился:

– Что так? Людоедом хочешь слыть?

Несколько смущенно Фишар сказал:

– Да девки боятся, оно для дела хорошо. Мне их и стегать не надобно, послушные, однако. Стар я уж девок стегать-то...

Алекс вспомнил рассказы Иланы про мужские подвиги Фишара, сравнимые разве что с подвигами Геракла. Он пристыдил старшего надсмотрщика:

– Полно тебе прибедняться, старик. Наслышан я, чем ты девок стегаешь. Седина в бороду, а член как у юнца, удержу не знает!

Опасливо покосившись в сторону Парови, Фишар счел за лучшее промолчать и поклонился услужливо. Алекс отпустил его:

– Ладно, иди. Но смотри, насилия большого над рабынями не чини. Я этого не люблю.

Оргия, как обычно, началась как только солнце подползло к горизонту, когда все отдохнули после утомительной дороги в седле. Алекс поспал в комнате рабынь, под охраной караула, конечно. Спросил у незнакомой девушки, забежавшей навести порядок:

– Не знаешь, тут такой Лакс был? Куда он делся?

– Да, господин, был такой. После того, как его напарник ушел в Лабиринт, хозяйка продала его.

– А что о напарнике девушки рассказывали?

– Ой, как он ушел, тут такая ругань среди господ началась. Госпожа Охайя прилюдно накричала на госпожу Парови. Девочки долго обсуждали, из-за какого-то раба такой скандал поднялся. Парови исчезла и два дня не показывалась, все имение на Фишаре висело, а когда вернулась, то ох лютовала. Девки такие страсти рассказывают, я так рада, что меня еще не было.

– Балаболка, что девки о рабе-то говорили?

Девушка внезапно смутилась, стиснув руки на груди:

– Прошу Вас, никому не говорите, что я Вам сказала. О том парне запрещено разговаривать, хозяйка грозилась на туру послать, кто его упомянет.

Алекс разозлился:

– Вот дура! Ты уже мне рассказала. Говори, что слышала, а то точно на туре окажешься!

– Девочки говорят, парень добрым был, отличался от других самцов. А еще у него член огромный был, как у быка. Но он им единственный из мужчин приятно делал...

Конунга не удивила особенность человеческой памяти запоминать мелочи. В конце концов, вся жизнь является непрерывной чередой мелочей, создающих оттеняющий фон для больших событий. Можно свершить великие деяния, но помнить все равно будут большой член, размеры которого молва сильно преувеличивала. Добрая память неосознанно увеличивала размеры, дурная память наградила бы несуществующими уродствами. Член являлся фаллосом, символом, на который проецировалось отношение к человеку. Служанка вздохнула:

– Эх, жаль, не знала того парня. Иланка по нем иногда скучает.

Алекс встрепенулся:

– Как она, Илана-то? Рожала?

Словоохотливая девушка сразу выложила, что знала:

– А, да это давно было. Как мальчишку от груди отлучили, хозяйка его в питомник продала. А Иланке клеймо поставили, скоро в фергольский бордель отправят. Она и так задержалась в имении, столько лет у Парови.

Алекс помрачнел:

– Тебе бы клеймо поставить. А ну пошла вон!

Теперь Алекс участвовал в оргии с другой стороны социального барьера. Его насторожило, Парови не намазалась ароматизирующим маслом, как делала обычно раньше, чтобы отбить непристойные запахи женского вожделения, источаемые ее телом в избытке, в приступе похотливого неконтролируемого желания. Подмигнул по-свойски, хотя не совсем уверенно:

– Хозяйка не окажет чести поиграть с гостем на “ковре”?

Коверные смиренно лежали в ряд, блестящие от масла груди вздымались живой периной. Глаза затуманены, в страхе следят за господами. Отборные девки, рослые, с каждой из них и по отдельности заманчиво поиграть. Парови, сжав губы, ответила просто и искренне:

– Господин конунг, не буду кривить душой. Я не могу заниматься любовью с бывшим рабом.

Нельзя сказать, чтобы Алекса не задела фраза. Парови умела отчаянно торговаться с купцами, умела отдать приказ рабам, да так, чтобы те исполнили его в точности, могла в ярости извергать проклятия, а вот деликатностью никогда не отличалась. Прямая как солдат, рубит с плеча, а с конунгом так не разговаривают. Он влил в себя бокал отличного вина, легкого и нежного по вкусу, густого рубинового цвета, цвета крови. Хотя нет, кровь поярче, пока не загустеет на мече. Дернул щекой. Внутри клокотала обида:

– Знаешь Парови, я ведь не привык выпрашивать любовь. Я не покупаю любовь, словно шлюху в борделе. Конунг берет любовь силой.

У Парови побледнели высокие скулы. Выпрямив голову и сцепив пальцы, тихо сказала:

– Силой ты можешь взять. Но хочешь ли ты такой любви?

И неожиданно прочитала отрывок из баллады известного поэта:

– Напиток страсти – щедрость людям от богов,

Изведать не спеши в потехе жадной,

Желанья – яд, сковали дух сильней оков,

Блаженства мед не пьют душой голодной.

Алекс обалдел. Он и раньше видел стопку привезенных из Империи литературных творений, но всегда был уверен, Парови выписывала их для поддержания социального статуса. В среде аристократии модно поддержать разговор о поэтах, писателях, заполняя промежуток между политическими сплетнями и обсуждением знакомых. Богатству и власти требовалось культурное обрамление, лоск респектабельности. Стихи так же сочетались с Парови, как кружевная ленточка на шлеме берсерка. Впрочем, если ленточку на рогатом шлеме еще можно представить, то Парови, читающая стихи, казалась ожившей ледяной глыбой. Помолчав, Алекс неуверенно спросил:

– Знаешь стихи? Я думал, ты только деньги считаешь.

– Конунг ошибался во мне... Страдающий от жажды не видит фонтаны.

– Фонтаны? Это ты себя сравниваешь с фонтаном?

– Жаль, конунг не видел сказочный сад фонтанов в императорском дворце. Я другая, чем думают обо мне рабы.

– Не знаю теперь. В тебе веселья нет, ты же улыбаешься только, когда совокупляешься с жирным торгашом!

Неожиданно Парови улыбнулась. Улыбка согнала надменную маску, органично сидевшую на ее лице, чудесным образом преобразила строгую хозяйку в вполне милую и привлекательную женщину. Раскрываясь с неожиданной стороны, хозяйка здешних мест погрузилась в воспоминания:

– О, все забыть не можешь. Помню я твои глаза, смотрел на меня, как голодный пес на кость. Я бы должна тебя наказать, да Охайя приказала не трогать. А улыбаться мне нельзя, на мне вся латифундия висит...

Парови спохватилась, согнав улыбку:

– Простите, конунг. Язык – враг мой!

Алекс махнул рукой:

– Да ладно, спасибо за откровенность. С кем же мне валяться на "ковре"? Где Илана?!

По приказу предусмотрительной Парови сразу же показалась Илана. Она изменилась. Легкая быстрая косуля превратилась в сочную фигуристую женщину со слегка провисшей грудью. Алекс жадно рассматривал прежнюю любовь. Ноги все такие же длинные, хотя бедра располнели, лобок потемнел от постоянной чистки. Талия округлилась по бокам, живот не такой гладкий и подтянутый как раньше, со следами складок, в одной из которых утонул пупок. Взгляд потупленный, но из-под опущенных ресниц сверкнули веселые искорки прежней Иланы. Алекс замешкался, не находя для нее слов. Сказал ей:

– Выпей вина!

Парови хмуро кивнула, позволяя такую вольность в знак уважения к гостю. Женщина медленно выпила бокал с видимым удовольствием, мелкими глоточками, смакуя каждую каплю. Алекс успел за это время опрокинуть в себя две чарки зрелого, плотного, довольно крепкого напитка. У него озорно зашумело в голове: “Оставим разговоры на потом, хочу Илану, здесь и сейчас”. Вмиг обнажившись, сграбастал Илану, повалил ее на живой ковер. Только вблизи заметил, что одной из коверных была располневшая Гастрил, на которую облокотился мстительно, расплющив локтем высокую грудь. Вернулись старые подзабытые деньки. Алекс нежно мял Илану загрубевшими в схватках лапами, шепнул ей в ухо:

– С тобой я по-прежнему раб, лапушка!

Задыхаясь от волнения и забытых ласк, Илана ответила:

– Алукс... вернулся... я ждала...

– Ты ждала, я вернулся. Приказывай, госпожа!

– Как раньше, Алукс... Ты знаешь, помнишь ведь, да?

Алекс с внутренним смущением прикрыл глаза. Мог ли он теперь позволить ласки, которые презренных рабов заставляли оказывать господам, здесь, на глазах свиты и Парови? Смущение смыло гневом на самого себя. Конунг выше любой морали и действует согласно собственному разумению, а не по принуждению общественного мнения. Опрокинув Илану на спину, он широко развел ей ноги. До боли знакомые колечки светились отраженным светом факелов прямо перед его носом. Раздвинув их, стал ласкать губами трепетные кусочки вкусной плоти, стремительно повлажневшие в похотливой чувственности. Волны дрожи прокатывались по телу Иланы, дурманящие соки ее тела выплескивались на язык конунга. Подняв голову, он бросил взгляд на Парови. Потеряв неприступный вид, она ерзала на кресле, огромным усилием воли запрещая себе сорваться в постыдный разврат с бывшим рабом. Алекс рывком заполз на Илану, впившись глубоким поцелуем в сладкие губы. Его член сам проскользнул в Илану старым знакомым путем. Обрадованный радушным гостеприимством внутри женского тела, он быстро извергся, к немалой досаде Алекса, кайфовавшего как от собственно совокупления, так и от приятных воспоминаний. Конунг беспечно развалился на девичьих телах, не выпуская Илану из объятий. Блуждающий взгляд опять наткнулся на раскрасневшееся, в капельках пота лицо Гастрил. Дышит тяжело, на ресничках поблескивают то ли слезинки, то ли следы пота. Алекс поднес пальцы к истекающему плодами любви чреву Иланы. Собрав побольше липкой слизи, перенес ее на сжатые губы Гастрил:

– Гастрил, тебя не забудем. От наших щедрот!

Пришлось прищемить Гастрил сосок, чтоб та облизала пальцы. Зла на нее конунг более не держал, девка видная собой, а ума ей боги пожалели. И то верно, ум для рабыни одна обуза, за глупость так не накажут, как за проявление излишней сообразительности. У Гастрил весь ум перетек из головы в титьки, то-то они податливо колыхаются под рукой конунга. Мягкие у нее груди, а соски твердые. Зря все же он ее тогда на туре не прочистил. Дура дурой, но все остальное у нее прилажено ладно. Илана не успокаивалась, беспокойно двигала бедрами, перекатывалась на телах подруг. Заглядывая в глаза Алексу, спросила:

– Тебе понравилось, да?

– Мне было хорошо, – расслабленно улыбнулся Алекс.

– Мне тоже было так хорошо. Мне очень тебя не хватало. Очень.

Зная свою подругу, Алекс угадал причину ее беспокойства:

– Илана, твоя очередь. Я знаю, ты сумеешь вдохнуть в него свежие силы!

Пока разгоряченная Илана поспешно кинулась вкушать достоинство Алекса, тот, закинув руки за голову, глянул в упор на Парови. Может, ему и показалось, но до него донесся знакомый мускусный запах оргии, не заглушенный никакими ароматными маслами, запах, который он не спутает ни с каким другим. Запах лениво плыл над телами коверных и ненавязчиво перебивал все прочие ароматы человеческих тел. Женская сущность Парови отказывалась следовать волевому повелению хозяйки. Мучается женщина от кастовых предрассудков, истязает себя ни за что. Алекс благородно пригласил:

– Госпожа Парови, конунгу не терпится узнать вкус Вашего блистательного тела. Прошу оказать мне честь, рабом лечь между Ваших изумительных ног!

Надменность сломлена похотью, зов страсти возобладал над разумом и гордыней. Скинув официальное строгое платье, совсем не к лицу темпераментной хозяйке имения закрытый покрой для имперских матрон, а заодно и напускное приличие, Парови стремительно обрушилась на лицо конунга, чуть не задушив его сильными бедрами. Может в жилах аристократки и течет кровь, отличная от крови рабыни, но на вкус их интимные органы различаются не так сильно. К счастью, вкус женщины всегда великолепен, а вкус разгоряченной женщины вообще способен свести истинного гурмана с ума. Аромат Парови будоражил ноздри и пьянил сильнее вина, Алекс чувствовал, как железным штырем затвердевает его друг в устах Иланы. Схватив губами выпуклый ярко-розовый бугорок в слиянии больших половых губ, Алекс уже не отпускал его, пока Парови чуть не расплющила ему голову в судорожном сжатии колен. Он едва успел вдохнуть глоток воздуха, как потные бедра напряженной, словно струна, женщины забили ему дыхание. Одновременно приступом накатил и на него повторный оргазм, бурными толчками излившийся в уста Иланы…

Сил у Алекса не осталось. Разрешил измученным коверным встать. Держать на себе сразу троих любовников тяжело даже для таких крепких девушек. Прислуживание гостям в качестве наложниц коверные восприняли как избавление. Быть подстилкой для господских игр не пытка, но физически всегда тяжело. Конунг велел как следует накормить Илану за общим столом, что вообще-то не принято в приличном обществе. Офицеры конунга плевали на приличия, не жеманились, с интересом приглядывались к избраннице конунга. Конечно, никто к ней не смел и пальцем прикоснуться. Пора позаботиться о ее судьбе. Алекс проникновенно произнес:

– Парови, ты чудесная женщина. Я хотел бы дать Илане волю.

Пришедшая в себя Парови обрела снова деловой энергичный вид хозяйки латифундии:

– К сожалению, конунг, она уже заклеймена для продажи в Фергол. Владелец борделя внес задаток.

– Подумаешь, под моим покровительством и с клеймом поживет на свободе.

Парови снисходительно улыбнулась:

– Конунг, девушка с клеймом не может жить на свободе. Любой сможет надругаться над ней, если только не приставишь к ней стражу. Да и стражники из местных будут презирать ее, обходиться с ней как с пойманным зверем. В общину ее не примут, мужа себе не найдет. Клейменая сможет жить в борделе или гареме, но не в обществе. Таков обычай, клеймо отдает власть над человеком другим людям.

– Дикий обычай. Я его изничтожу.

– Обычай можно изничтожить только вместе с людьми. Если только...

– Если что?

– Если не поставить другое клеймо, особое.

В голове Алекса несколько все смешалось, как тут у них запутано. Погрязли в дремучем невежестве, предрассудок выбивается другим предрассудком. Надо выслушать Парови, она лучше знала такие тонкости.

– Что за особое клеймо?

– Новое клеймо от бога любви Рупайдана поверх старого меняет статус. Богам угодна искупительная жертва. Клеймо Рупайдана делает женщину подвластной только богам и мужу. Ее нельзя обратить в рабство.

– Что-то слишком легко. Поставил клеймо и забыл о проблемах?

– Конечно, всех проблем не решит. Клеймо Рупайдана носят обычно жрицы любви в храмах, в глазах простого народа они свободные шлюхи, презренные... но свободные, чистые от проклятья рабства.

Алекс был наслышан о жрицах Рупайдана. В былые времена туда сдавали девушек, одержимых жаждой плотской любви, и где они могли предаваться любимому пороку, не сдерживаясь, открыто. В религиозные празднества они отдавались любому желающему, в прочии дни их тела предназначались только для сделавших пожертвования на содержание храма. При том осуждались жены, если посмели те выразить недовольство мужьями, помогающими умилостивить богов в храме Рупайдана. Жриц считали избранными жертвами, или жертвенными избранницами богов, которые через них наслаждались плотскими удовольствиями людей. Когда темперамент женщины угасал, приближался к обычному, достаточному для продолжения рода, но слишком скудному, чтобы насытить богов, ее выпускали из храма с клеймом, знаком принадлежности к служительницам культа похоти. Жрицы Рупайдана никогда не беременели, что в глазах народа являлось верным признаком богоугодности их службы, однако Алексу рассказали случаи, когда жрицы бесследно исчезали, если замечали в них внешние проявления беременности. Любовницы богов строго охранялись законом и обычаем, любые насильственные действия над ними карались смертью. И даже после освобождения со службы они могли жить относительно безопасно, суеверные люди держались подальше от клейменых. Создать семью им было крайне сложно, обычно они находились на содержании богатых мужчин, желающих совместить богоугодное дело и собственное удовольствие.

Алекс задумался, насколько ему дозволяла весело шумящая голова. В голове радостным переливчатым звоном играли колокольчики, хотелось творить добро, а особенно устроить жизнь Иланы к лучшему. Предрассудки сидят в народе крепче, чем он полагал, мечом их не выкорчевать. Раз придется прижечь Илану еще раз, так тому и быть:

– Ладно. Сделаем ей клеймо Рупайдана. Остальные проблемы решатся с помощью динаров. Большинство предрассудков затмевается блеском золота, верно, уважаемая Парови?

– Илана хорошая рабыня, очень мне дорога. Она умница, все схватывала и с блеском исполняла. А как выглядит? Пропорции Иланы совершенны для женщины в ее возрасте. Как шлюха она могла бы работать еще много-много лет. За нее владелец борделя предложил мне 15 динаров.

– Ха-ха, мудрая Парови, ты никак торгуешься с конунгом? После буйной страсти снова считаешь в уме прибыль?

Парови нахмурила брови в порыве справедливого гнева:

– Конунг воспользовался минутой женской слабости. Считать я приучена с детства, всякая вещь имеет свою цену.

– Если ты все оценила, скажи, сколько стоит верность друзей? Радость победы?

– Конунг ведет себя как аристократ по рождению. Рассуждает о высоких материях, оставляя денежные расчеты мне, женщине. Мой муж такой же.

– Я слышал, ты вышла за него несмышленой девчонкой?

Парови, пригасив свой гнев, не смогла сдержать улыбку:

– О, нет. Я была очень смышленая в том возрасте, когда другие еще играют в куклы. Мой муж болван и тупица, но это был единственный способ вырваться из деревенской глуши. К тому же тогда он был такой холеный юноша, всегда надушенный редкими благовониями, красиво изъяснялся стихами. Мерзавец спустил немалую часть своего состояния на благовония, остальное проиграл в кости.

– Неужели? Молодой аристократ знал стихи?

– Знал два или три. Это было очень много в наших краях.

Алекс подумал, что даже расчетливые женщины подвержены сладким речам. Но потерять голову от большой любви неспособны. Только от больших денег…