Последний конунг Пограничья или Рабыни хогвартса Часть 2.Серьги рабыни

Он вошел в приближенную свиту хозяйки имения, носившей благородное имя Парови. Ее окружали в основном служанки-рабыни, но наряду с Алексом, она держала при себе еще одного молодца по имени Лакс, прекрасно сложенного, как и Алекс. Именно от него Алекс узнал первые слова местного языка, совсем не трудного, если обладать хорошей памятью. Лакс любил рассказывать, будто его отец был вождем далекого северного племени, а его самого маленьким ребенком захватили и отправили в рабство коварные родственники свергнутого вождя. Ничем особым он не выделялся, что подтверждало бы его легенду, за исключением умения принимать надменную позу в ответ на просьбу помочь с чем-либо. Еще он умел читать громко и с выражением. Парови иногда приказывала ему зачитывать инструкции и распоряжения среди рабов.

Местные обычаи и нравы не переставали удивлять Алекса, однако, чтобы выжить, он приспосабливался и подчинялся, стараясь как можно скорей вжиться в чуждый мир, невероятным образом сошедший со страниц античной истории. Поселили его вместе с напарником в комнату, где кроме них проживали еще 8 девушек личной прислуги хозяйки. Девушки спали на травяных матах, уложенных плотно, один к одному, на большом деревянном настиле. Место Лакса ограничивалось грубо сколоченным лежаком возле двери.

Поначалу Алекса положили между девушек, выделив место на матах. Во избежание недоразумений ему перед сном связывали руки за спиной, и в таком виде снисходительно дозволяли тереться о соседок. Спать с руками за спиной оказалось весьма неудобным – ни почесаться, ни комара убить, иногда страшно хотелось подложить ладонь под щеку, а иногда руки тянулись в другое место. А еще бесцеремонные соседки могли весьма чувствительно задеть вздыбившийся к утру фаллос. С наивными глазами уверяли, что сделали это во сне, нечаянно, но Алекс подозревал иные мотивы. Лакс, ехидно ухмыляясь, сообщил Алексу, что руки ему связали не по приказу хозяйки, а по прихоти и излишней подозрительности девиц. Пришлось поругаться со служанками, после чего Алекс смастерил себе лежанку, куда и перебрался не без сожалений. В женском коллективе спать теплее, и, Алекс отдавал себе в том отчет, перспективнее. Если бы не вязали руки, курицы осторожные. В этом странном мире девушки-рабыни носили короткие туники, а мужчинам-рабам одежды вовсе не полагалось. Теплый сухой климат и экономные хозяева располагали к вынужденному нудизму, а туники в основном защищали нежную женскую кожу от назойливых насекомых.

Поначалу жизнь в имении казалась необременительной. Главной проблемой было привыкнуть к местной пище из ячменного зерна грубого помола, простой, сытной, но до отвращения невкусной. Пшеничный хлеб выдавали по праздникам, зато капусты и редиса было вдоволь. Дикая горечь редиса смягчалась соком цитрусовых, варварское сочетание только на первый взгляд. Мяса рабам не полагалось, здесь все зависело от предприимчивости и умения самостоятельно добыть желаемый продукт – возможности существовали. Вопрос о том, зачем его держат, кормят и не заставляют трудиться, разрешился, как только Парови вернулась из поездки в ближайший крупный город – порт Фергол. К тому времени Алекс знал изрядное количество бытовых слов. Язык быстро постигался в общении с Иланой, высокой красоткой с сильными длинными ногами и крупным, чувственно очерченным, ртом.

Алекс указывал на ее груди, спрашивал:

– Это?

– Грудь. Женская грудь.

– А у меня нет груди...

– У тебя нет грудей, но есть грудь.

– А как называется вот это, что у меня есть, а у тебя нет?

– Этого слова я не знаю.

– Как же не знаешь, когда видишь у всех рабов?

– Я вспомнила. Мы зовем это писей.

Рабыни радостно смеялись, радуясь невинным шуткам по отношению к голубоглазому чужеземцу. Илана явно симпатизировала ему, бескорыстно обучая премудростям здешней жизни. Она тоже нравилась Алексу, да и любой мужчина обратил бы на нее внимание. Вернее, на ее славную фигурку, крепкую и хрупкую одновременно. Отношения ограничивались легким флиртом, страх за собственную жизнь подавлял все прочие инстинкты. В память крепко засела история со Злобом, рассказанная Лаксом. Злоб был одно время любимый раб Парови, не так чтобы красавец, не выделялся атлетическим сложением, но в нем хозяйка нашла то, что очень ценила. Злоб слагал лирические баллады и исполнял сам довольно приятным голосом. Лакс делился слухами:

– До меня еще произошло. Девки говорили – пел он душевно, от слез не могли удержаться.

– Да, сладкоречивых они любят. Ну, за что ж он в немилость попал?

– Да дурак оказался. Мог бы дальше жить без забот, служба нетяжелая – песни голосить. Влюбился в рабыньку, жеребец певучий.

Алекс удивился:

– Это как, Парови за любовь его так наказала? Не поверю, он же раб, а не ее любовник.

– Ха-ха, раб – любовник Парови? Скорей она быка себе в любовники возьмет, чем раба, – развеселился Лакс.

Алекс вернул его к истории самобытного певца:

– Ненависть из любви взрастает. Раз она так с ним обошлась, чем-то он ей сильно досадил.

– А, это... Рабыньку ту заклеймили для продажи в бордель, ну вот они и надумали, чтоб, значит, не расставаться, сбежать в горы к варварам.

– Молодцы. Уважаю. Безумные поступки совершают влюбленные и герои. Удалось им сбежать?

– Смогли удрать. Только как спрятаться рабам, да еще заклейменным? Варвары на клеймо внимания не обращают, зато в остальном дикие как звери. Нет уж, лучше здесь, чем с варварами. Парови выкупила их у новых хозяев, в устрашение прочим устроила публичную расправу.

Алекс знал, чем окончилась экзекуция. Главные ворота Имения украшали две прибитые, специальным образом выделанные кожи: одна Злоба, другая – поменьше, принадлежала, видимо, его любовнице. Лакс продолжил:

– Вот, а перед тем как содрать с них кожу, певуна привязали к столбу, а перед ним на козлах растянули рабыньку. Парови снимала с полевых работ бригады, прогоняла всех рабов через девку.

Алекс не понял:

– Как это прогоняла?

Лакс неопределенно хмыкнул:

– Да просто. В очередь к ней выстраивались, сували во все дырки сколько хотели. Первым повезло, она еще свеженькая была.

Алекс поежился:

– Сколько же народа прошло через нее?

– Не считал я. Но налюбилась девка досыта, уж точно.

– А потом верно пороли их долго...

– Не, не били совсем. Парови не хотела кожи портить...

Так что приходилось ограничиваться отношениями, которые в цивилизованном мире называют романтичными, или даже эротичными, учитывая одежду рабов. Другие девушки дразнили Илану:

– Ила, когда станешь морщинистой старухой, хозяйка выкинет тебя на свободу. Тогда сможешь взять в мужья этого красавчика.

– Хи-хи. К тому времени он будет стариком, и ниче у него стоять не будет. Она его разлюбит.

– Зато у него останутся голубые глаза, пусть и не такие масляные, как сейчас, хи-хи-хи...

– А зачем ей глаза?! Он ей что, глазками будет колечки раздвигать?

Илана беззлобно огрызалась:

– Козы безрогие! Мало вас хозяйка гоняет, раз силы остаются языки чесать!

Служанки не носили ошейников, но узнать их было легко по бренчанию двух колец, обычно бронзовых, иногда позолоченных, вдетых в наружные половые губы. Кольца символизировали власть господина как над самой рабыней, так и над потомством, что появляется из окольцованного чрева. В практическом же смысле колечки являлись знаком собственника и одним из немногих доступных украшений для девушек. Их так и называли, "серьги рабыни". У Иланы кольца были большими, выкованными из неокисляемого сплава меди с серебром, так что издалека можно спутать их с золотыми. Под их весом женская плоть вытянулась настолько, что краешки ее выглядывали из под края короткой туники. Ошейник на шее означал провинность и, соответственно, исполнение наказания, после чего снимался. Госпоже Парови не присуща была бесполезная жестокость, она считала бессмысленным постоянное ношение ошейника.

Вот в Ферголе рабыни обязаны надевать ошейник на улице, дабы никто случайно не спутал самку низшей касты со свободной женщиной. Появление рабыни без ошейника рассматривалось как попытка побега, случайная оплошность могла закончиться для девушки изнурительной работой в поле под кнутом надсмотрщика. У некоторых из служанок на ягодице стояло аккуратное небольшое клеймо в виде буквы h внутри овала. Вообще-то клеймо снижало стоимость в случае продажи товара. У Парови же наоборот, клеймо считалось отличительным знаком подготовленной умелой наложницы, и желающим приобрести такую девушку приходилось заметно переплачивать. Покупали в подарок знатным вельможам и для публичных домов, держать которые считалось чрезвычайно выгодным предприятием. Особенно выгодно в портовом Ферголе, где моряки не имели другого места скоротать досуг перед отплытием. Матросы – неблагодарные клиенты, но даже они готовы выкладывать больше динаров за прославленных шлюх с клеймом от Парови. Чего уж говорить о богатых иноземцах, занесенных в Фергол торговыми караванами…

Девушкам приходилось рано вставать, чтобы до пробуждения хозяйки заплести и уложить особым образом длинные волосы. Вид прически свидетельствовал о месте в свите и обязанностях рабыни. Чем длиннее были волосы, тем выше статус их владелицы. Появление на глаза хозяйке с распущенными волосами жестоко пресекалось. Распущенные волосы – привилегия свободных женщин, хотя на оргиях определенные вольности допускались по желанию клиентов. В случае провинности рабыню могли остричь наголо. Пока волосы не отрастут, девушка выполняла самые грязные работы, принуждалась прислуживать другим рабыням с длинными косами, что составляло основную тяжесть наказания. Лакс рассказал про одну служанку, которую подруги невзлюбили за что-то. То ли та хозяйке смела жаловаться, то ли просто за ее роскошные пушистые косы до колен. Ночью остригли ее насильно.

Хозяйка велела жестоко высечь всех виновных, но и потерпевшую не пощадила. Бедная девушка обязана была обслуживать своих обидчиц, а уж те над ней вволю поиздевались, да так, что довели до умопомешательства. По неписаным понятиям рабовладельческого общества проявлять милосердие к тому, кто ниже тебя социальным статусом, пусть даже временно, воспринималось как дурной тон, как проявление в лучшем случае глупости, а в худшем случае как попытка смуты. Несмотря на известные строгости, место служанки считалось завидным. Чтобы обратить на себя внимание с целью попасть в прислугу, девочки, рожденные в неволе, воспитывались с раннего детства. Легко оказаться на 3-х ярусных нарах в бараке для полевых рабов, среди низведенных до животного уровня рабочих единиц. Жизнь там показалась бы сущим адом по сравнению с относительной роскошью существования подле хозяйки.

Был только один способ для девушки выжить на полевых работах – превратиться в такое же животное, как и все остальные. Трудиться от рассвета до заката за миску похлебки, делая небольшие перерывы только на роды. В поле хозяева не возбраняли естественное размножение. Этим пользовались надсмотрщики, крестьянские парни, полевые рабы, если проживали в одном бараке или шалаше. В поле между рабами не было деления на мужчин и женщин, все были рабочими лошадками. Хотя бригады формировались по половому признаку из-за того, что многие работы проворные женские руки делали сноровистей, чем сильные, но неуклюжие рабы. Короткий перерыв на роды не влиял на производительность работ, а ребенок являлся произведенным товаром, имеющим денежную стоимость. Кормящим матерям – а детей растили прямо в поле – увеличивали норму пропитания. При том, конечно, норму выработки не снижали. Рабыни не роптали, в поле большинство из них находились постоянно либо в состоянии беременности, либо выкармливания детей. По-другому они просто не жили, и не знали, как жить. По установившимся правилам полевую рабыню, а тем более заклейменную, никогда не допускали прислуживать господам, какой бы покорной и милой она не выглядела.

За благополучие прислуга расплачивалась собственными телами. Стоило лишь хозяйке заподозрить служанку в неопрятности или дерзком поведении, как трость немедленно обрушивалась на виновницу. Редко какая рабыня могла похвастаться отсутствием сизых штрихов на ягодицах, бедрах или груди. Такие побои не считались серьезным наказанием, рабыни относили их на несдержанность и капризный характер госпожи, терпеливо снося, не смея даже слезами дать повод усомниться в своей покорности.

Впрочем, Алекс заметил, что девушки нашли способ облегчать страдания. Лесбийские отношения, как целебный бальзам, приглушали боль после особенно жестоких вспышек господской ярости. Плохое настроение хозяйки днем отдавалось ночью прерывистыми вздохами и постанываниями на спальных матах, где пострадавшие с наслаждением утешали друг друга. Алекс пытался предложить свои услуги для облегчения последствий побоев, однако их с негодованием отвергли. Илана втолковала ему:

– Мужики совсем не знают женского тела. Вы только больно умеете делать.

– Неправда! Можно же меня испытать!

– Нет-нет, что ты! Рабыни себя почувствуют как в услужении, а им приятное хочется получить.

– Я не господин, бережно к ним буду.

– Не сможешь ты больше ласки оказать, чем одна девушка другой...

Лакс потом просветил напарника: гомосексуальные связи приветствовались хозяевами рабов. Человеческие потребности удовлетворялись, а рождение детей находилось под контролем. Потому среди рабов часто встречались сторонники безопасной однополой любви, особенно среди наложниц. К счастью, Лакс был нормальной ориентации. Хотя в шкале его интересов женщины стояли на 4-м месте, после еды, спанья и чесания бока.

Свободным людям, не говоря уж об аристократах, прилюдно обнажать свои гениталии считалось предосудительным из-за социального статуса. Свободные люди не должны напоминать рабов в глазах равных по статусу. В присутствии же одних рабов все условности откидывались. Потому-то Парови могла себе позволить носить в имении вызывающие одеяния, за которые в любом имперском городе ее бы осудил Совет граждан. Никто никогда не видел мужа Парови. Он командовал в регулярной армии пограничным легионом на восточной окраине Империи. Законом ему запрещено покидать место пожизненной службы, а Парови явно не стремилась оказаться в тех пустынных краях в роли добропорядочной супруги. Она регулярно высылала с дальними караванами богатое содержание мужу, от которого получила взамен аристократический статус и относительную свободу жить по своему усмотрению.

Дочь Парови, Элайя-Дана-Обирис, как звучало ее полное имя, внешностью пошла не в мамочку. Рыжая, худая, со светлой кожей, как все по линии отца в благородном роду Обирис. В свои 15 лет девочка отличалась крайне вредным характером и весьма дурными наклонностями, проистекающими как следствие родительских грехов. Парови родила ее рано, будучи несовершеннолетней по меркам цивилизованного мира. С тех пор времени на воспитание не тратила. Выросшая в атмосфере крайней распущенности, предоставленная сама себе, девица избрала распутство и самые постыдные пороки вместо прилежной учебы. Рабыни ее опасались, за глаза звали маленькой волчицей. Выследив Алекса, рыженькая стерва заявила:

– Слушайся меня, раб! Следуй за мной!

Не до конца еще понявший местную иерархию, Алекс поплелся за девчонкой. Та привела за постройки к ограде, где служанка проворачивала просоленные свиные окорока на солнце. Мясо уже подвялилось, издавало аппетитный запах. Один запах мог служить орудием пытки для голодного человека. Элайя топнула тоненькой ножкой:

– Изобрази мне быстро быка! Рабыня будет коровой!

Ничего не понимающий Алекс приставил пальцами себе рога и замычал, желая поскорее отвязаться от хозяйской дочки. Элайя озлобленно сдвинула брови, наморщив гладкий лобик:

– Да ты издеваешься, раб! Дурак! Скажу маме, за непослушание тебя в поле отправят! Быстро покрой корову, как настоящий бык!

Алекс застыл, не смея исполнять гнусный приказ. Рабыня, не поднимая глаз, смущенно зашептала ему:

– Она не отстанет, пиявка, потом доведет! Давай по быстрому, только напролом не тыкай!

Служанка привычно выгнулась в похабную позу, оттопырив тяжелый зад и упершись руками в колени. Алекс неловко стал тыкаться, изображая быка. Запах окорока мешал сосредоточиться. Хотелось жрать, а не совокупляться. Служанка опять зашептала:

– Ты смотри, бычара, не балуй, как почувствуешь, сразу вытаскивай.

Алекс чувствовал только одно – желание вырваться поскорей из театра абсурда. Он был марионеткой в чужом спектакле. Даже доступный, прежде всегда манящий и волнующий вход в женское тело, обрамленный липкими гребешками, казался бутафорским. Маленькая волчица разочарованно протянула:

– Ну-у-у... У тебя он вялый. Плохой бык, зачем тебя мама держит.

Подумав, девица сказала:

– А давай-ка я тебе помогу, на ферме видела, как делают.

К тихому ужасу Алекса она собственными руками стала неумело возбуждать поникший орган. Он чувствовал крепкую хватку сухих ладошек. Так стоит сжимать черенок лопаты, но отнюдь не трепетную плоть, обмершую от грубого обращения. Откуда-то позвали служанку. Та радостно одернула тунику и убежала, оставив впавшего в тоску Алекса наедине с молодой госпожой. С юным пылом она терзала мужчину, пока он не решился ей помочь, желая поскорее избавиться от надоедливой хулиганки. Алекс представил ее в виде покорной рабыни, руки чесались надавать ей пощечин, схватить за рыжие пряди и сделать глубокую, так чтобы лобок бился об ее губы, "любовь". Нет, слишком нежно для молодой стервы. Лучше заткнуть ей пасть членом до упора, пусть корчится в удушье и молит о пощаде. Неожиданно для себя почувствовал приближение развязки, первые сладостные волны заплескались в нижней части живота. Робко предупредил на местном наречии, освоение которого еще не завершил:

– Пожалуйста, остановитесь, у меня может случиться.

Девица, устало вздохнув, звонко засмеялась:

– Ух, замаялась я с тобой. Тяжело быков спаривать.

Угрожающе продолжила тоненьким ломким голоском:

– Давай сам теперь, а я посмотрю, какой ты послушный раб, – и уселась напротив на корточках, с жадным любопытством разглядывая процесс в упор. Взмокшие волосы слиплись от усердия. Большие круглые глаза, слегка навыкате, придавали ей сходство с кузнечиком, насекомым безобидным в отличие от Элайи.

Алекс, оглядываясь по сторонам, умирая от стыда, стал мастурбировать. Обида и злость выплеснулись из него вместе со спермой. Он нарочно не стал отводить и брызнул каплей на лицо "кузнечика". Липкий сгусток слизи повис на ее щеке, улиткой сползая к подбородку. Алекс с досадой подумал: "Эх жаль, надо было в рот попасть". В испуге отшатнувшись, девица громко заругалась, таких слов Алекс еще не знал. Смахнув каплю пальцем, она с любопытством стала ее рассматривать. Лизнула и поморщилась, обидев Алекса. Потом убежала по своим делам, потеряв интерес к обессиленному мужчине.

Как компенсацию за душевные переживания Алекс отодрал полоску мяса от окорока, показавшегося более подвяленным и аппетитным на вид. Несмотря на толстенный слой соли, съел быстро и жадно, пока никто не заметил. С того дня он стал избегать Элайи, хотя, как объяснил ему Лакс, никакого права распоряжаться девица не имела. Однако Лакс не смог объяснить последствия, если бы Элайю послали куда подальше. Возможностей отравить жизнь рабу у маленькой волчицы было явно немало, и не в интересах Алекса плодить себе врагов, особенно среди господствующего класса.

Имение принадлежало той самой властной госпоже Охайя, по непроверенным слухам – родственнице самого императора. На стене в парадном зале висел ее портрет в молодости. Тонкая как тростиночка, в длинном, до пят платье. Блестящие большие глаза делали ее похожей на ангелочка. Ложное впечатление – ее внутренний мир еще в юности клубился паром от котлов, в которых варят грешников в загробном мире. Заметно потяжелев и округлившись, госпожа не потеряла вкуса к любовным авантюрам, изредка сопряженным с решением каких-то политических задач, о которых рабы не имели никакого понятия. По слухам, активно циркулирующим среди приближенных слуг, муж Охайи оказался замешанным в заговоре против императора. Заговор случайно раскрыли. Муж под пытками выдал всех своих сообщников, потому удачно умер легкой смертью, хотя весь его клан был истреблен. Прочих заговорщиков умертвили в тюрьме испытанным методом – "перекрытием краника". Это когда член перетягивался в основании бечевкой. Мучительная смерть наступала от разрыва мочевого пузыря. Такой вид казни без видимых внешних повреждений использовали для представителей высшей знати по желанию императора, избегавшего публичной огласки. По официальной версии смерть вызывалась внутренней болезнью. Подозрения могло вызвать только большое количество аристократов, скончавшихся одновременно со схожими признаками.

Император благоволил своей дальней родственнице, милостиво подарил ей жизнь, единственной из всех жен осужденных. Вроде бы даже император имел с Охайей совсем не родственные отношения еще при жизни мужа. Скорее всего, такие сплетни распространяли завистники. Из обширной собственности Охайе оставили одну латифундию в граничной западной полосе, конфисковав наследственные владения мужа. По политическим соображениям и из-за сложности обстановки в Западном Пограничье государство не претендовало на огромные земли, прилегающие к имению. Охайя еще в ранние годы дальновидно перевела часть своего наследства в пограничные поля, подальше от жадных щупальцев императорской казны. Госпожа редко бывала там, в основном обитала в крупных городах, избегая столицы по понятным соображениям. Имением жесткой рукой управляла Парови, поддерживая немалый стабильный доход, за который ей прощали все сумасбродства. Порядки, заведенные хозяйкой в имении, славились далеко за его пределами. К Парови заезжали для отдыха и развлечений по рекомендации Охайи знатные люди из имперской столицы, расположенной в 20 днях конного пути от местного захолустья.

Из Фергола Парови привезла всякую позолоченную мишуру, предназначенную, как с грустью констатировал Алекс, для него с Лаксом. О своей службе он догадался, как только госпожа ловко накинула ему на плечи специальную упряжь и заставила закусить металлические удила. Предстояло таскать одноместную коляску на хороших ажурных колесах со спицами, очень легкую, пока в нее не садилась Парови. Управление движением осуществлялось при помощи поводьев, даже при легком натяжении удила впивались ребристой поверхностью в щеку, больно раздирая губы. Взнузданный рикша. Рикша хоть как-то использует человеческий интеллект, здесь же интеллект не востребован, нужны только неутомимые мышцы. Можно направлять движение коляски ударами по оголенным ягодицам рабов, но такой стиль считается дурным тоном среди утонченной аристократии.

Парови с энтузиазмом окунулась в дрессировку своих упряжных молодцев. Правильно поворачивать на бегу оказалось непростым делом в паре с этим тупицей Лаксом. Гораздо проще, если бы их впрягли последовательно, один за другим, как делали большинство любителей езды на рабах. Хозяйка же желала отличиться, сделать парный выезд, когда парни в упряжке толкались плечом к плечу. Лакс тащил коляску мощно, как настоящий тягловый конь, но плохо координировал движения с соседом. Из-за него плечи и зад Алекса покрылись скоро красными рубчиками от ударов длинного и гибкого стека госпожи. Вообще-то портить внешний вид выезда не полагалось, однако в процессе выездки допускались определенные перегибы. Алекс выговаривал напарнику:

– Беги ровно, поднимай ноги повыше, а то дергаешь как олень!

– Ну, олень, не дохлая кляча... А тебе что, яйца бегать мешают?

– Мне не яйца, а ты мешаешь бегать. Лакс, если будешь бегать как жеребец, то превратишься в настоящего жеребца. Парови нас загонит, а с загнанными лошадьми сам знаешь, что делают...

– Едят что ли?

– Едят? Шутник ты, Лакс. Только о жратве думаешь. Мыло из нас сварят!

Разодранный рот болел, трудно было поначалу жевать пищу. Натруженные ноги гудели к ночи, а лежать и, тем более, сидеть на исхлестанном заду стало настоящей пыткой. Парный выезд являлся самым сложным в управлении, ошибки партнера немедленно вспухали рубцами на собственном теле – разгневанной вознице некогда разбираться из-за чьей вины произошел сбой. Девочки-служанки сочувствовали парням, с риском сурового наказания подкармливали их мясом с господской кухни. Кусочки мяса были, по всей видимости, остатками из котла, но все равно питательными и вкусными, настоящим деликатесом в повседневной кормежке. Илана нежно втирала в избитые ягодицы Алекса сок лечебного растения, тихонько напевала про себя мелодичным голосом успокаивающие мелодии без слов. Алекс попробовал расширить площадь лечебного массажа, печально жалуясь своему добровольному лекарю на Парови:

– Хозяйка опять промахнулась, врезала прямо по кончику. А может и специально! Я чуть не сдох от боли. Если бы эта стерва попала пониже, я бы стал евнухом. Иланочка, пожалуйста, не откажи в помощи раненой лошадке...

– Дай-ка взгляну... Ой-ой-ой, тоже мне раненый воин, ссадинка небольшая.

– Как болит, Илана, мочи нет. Вам, девушкам, хорошо, ничего у вас не свисает.

Илана неожиданно разъярилась:

– Да я бы вам всем поотрывала вашу мотню и выкинула! Жалишься здесь, а как дорветесь, так все у вас торчит здоровое и крепкое!

Алекс поспешно повернулся на живот:

– Прости, лапочка. Ну, хоть немножко смажь зад, горит весь...

То ли от сока, или от нежных прикосновений Иланы следы ударов быстро рассасывались, а тело обретало силу тренированных столь необычным способом мыщц.