Маришка Часть 10

Маришка запрокинула голову к небу и жадно ловила ртом мокрые крупные хлопья снега. После кляпа из кислотного дерева больше всего ей хотелось пить. Все тело ее было истерзано, изломано, изрезано, избито. Клубок скрученных болью нервов. И холод, который она еще терпела. Но с каждой минутой он становился все невыносимей. Хлопья мокрого снега еще таяли, касаясь ее теплой кожи. Но каждое такое прикосновение словно втыкало в нее длинную и острую спицу.

– Давай-давай, пощупай. Пока нет никого.

– Ты первый пощупай.

– Ты че, зассал?

– Сам ты зассал! Ты предлагал – ты первый и щупай!

Жаркий мальчишеский шепот за ее спиной. А потом теплая мальчишеская ладошка на внутренней стороне правого бедра. Она даже не вздрогнула. Удивилась только, что ее обожженная плоть еще что-то чувствует. Она не напряглась и не попыталась дернуться. Сил не было. Да и стыда не было, хотя где-то там, в глубине души, Маришка понимала, что стыд должен был быть. Нельзя же не реагировать, когда тебя щупают там. Но не тогда, когда ломтиками мяса, нарезанными из твоих грудок, кормят жуткого чудовищного монстра. На глазах у всего колледжа. Маришка только облизала потрескавшиеся губы. На них упало несколько снежинок. Рот, горло горели как после песчаной бури, которая бушевала в них, как казалось, долгие годы.

– А писька у нее тепленькая. Только вот паутинка никак не отрывается.

– Правда?

К первой ладошке присоединилась и вторая.

– Теплая. А паутинка плотная, блин! Даже палец не просунуть

– А вон надо лучинкой потыкать. Она тонкая – как раз пролезет.

– Ага. Только заостри ее, чтобы как иголочка была. Пусть подергается. А то она вялая какая-то.

– Точно. А тебе заострить?

– Не-а. Я вон ее палкой поучу. Мне Римка пять розог с утра врезала. За то, что дрова не принес. А я счас этой сучке тоже врежу. По почкам. Хочу, чтобы она кровью сикала. Помнишь, как орку дядько Висерс отхерачил?

– Ага.

Маришка, сглотнув комок в горле, устало взглянула на пацана. Он встал перед ней. Высунул изо рта язык и с увлечением острил тонкую деревянную спицу. А на ее спину обрушился удар тяжелой палки. Мальчишке было лет десять, не больше. Он бил двумя руками. И это была всего лишь очередная пытка. Но он бил туда, где у нее не было кожи. И это было больно. А потом деревянная спица воткнулась в ее левую половую губку. Обожженную, опухшую, покрытую волдырями. Маришка застонала. Дернулась, пытаясь отклониться. Но это вызвало лишь еще большие мучения.

– Так… Раппаль и Стасик. Очень интересно. А чем это вы тут занимаетесь? – Маришка приподняла тяжелые, налитые свинцом веки. Лиза Рейсинг. Делопроизводительница колледжа. Они учились в одной группе. Раньше. Давно. В другой жизни. Потом она придумала для нее какую-то гадость. Но Маришке сейчас даже думать было больно.

– Пособие тремаем, – раздался из-за ее спины мальчишеский голос. А тот парнишка, который спереди стоял, добавил:

– Нам дяденька разрешил.

– Грязную посуду со столов за вас дяденька убирать будет? Мыть тарелки грязные тоже дяденька будет? И котел за вас тоже дяденька уже вскипятил? Что, ушки лишние появились, чтобы Римка поотрывала? Или попки по розгам соскучились?

– Дык пятница же… Чё студиозусы на ужин пойдут? Они все по кабакам давно разбежались, – пацаны еще пытались оправдываться, потихоньку пятясь к дверям кухни.

– А снежка, Раппальчик, ты и не замечаешь? Какой идиот в город в такую погоду попрется? Римка там, кстати, уже кастрюли об стены мнет. Счас об вас начнет это делать. Готовьтесь.

– Ой, госпожа Лизавета… Может, мы чего… – глаза у пацанов уже были на мокром месте, – мы для вас все… Только госпоже Римме скажите…

– Все, говорите, – девушка задумчиво погладила подбородок, – ну я на обед не успела. Так что несите-ка мне сюда бутербродец с сыром и мясом. И пинтовую кружку грога со специями. А Ламаль что вякнет за грог – скажешь, что у него корицы за неделю полтунга перерасход. И за ту неделю еще три четверти тунга. И я их больше списывать на крыс не собираюсь. Все. Одна нога тут – другая там.

Маришка смотрела на Ларку настороженно. Деревянная спица – не стальная. Не так уж и больно, когда тебя колют. Пусть даже и в самое интимное местечко. А эта стерва что для нее приготовила? Фаллос Игмаргуша из кладовой стащила? Вроде под плащом и не видно. Хотя Ларка – не самая слабая из магинь. Посильнее Ланки будет. Ей и одного ванда тоненького хватит.

– Мать у меня шлюхой портовой была. Не здесь. В Тардоссе. Слышала, может? Копи у нас мраморные. Камень такой красивый… Лазоревый с голубыми прожилками. Только у нас и добывают. Только мать на хлеб честно зарабатывала, а я на первый взнос на колледж – по черному собирала. Купчину в кабаке снимешь, а потом, в комнате уже – макового отвара ему в вино. Мне четырнадцать было. А толстячки лысенькие на детское тело падкие. Работа стремная, если понимаешь. Еще ведь и стражников ублажать надо. А там я под такие молотиловки попадала… Вспомнить страшно. Счас на мужиков вообще смотреть не могу.

Маришка напряглась. Она и парням-то десятилетним никакого сопротивления оказать не могла. А Лариска-то посильнее их была. Ну, ей-то что от нее нужно? Госпожа Клара была святая провидица. И не нужно было отказываться от ее яда. Топот мальчишечьих ботинок.

– Вот, госпожа Рейсинг. Ваш бутерброд и грог. А вы скажете госпоже Римме, что мы тут ваши распоряжения выполняли?

– Скажу-скажу, Стасик, не волнуйся.

Ларка смотрела, как поваренок быстренько метнулся на кухню. А Маришка отвернулась. Откуда только слюна во рту взялась? Запах мяса, горячего вина со специями… У нее живот свело от голода, и комок к горлу подкатил. И холод. Проклятый холод, он навалился на ее обнаженное худенькое тело всей своей силой, пробирая до самых костей. Всего лишь один глоток, совсем-совсем маленький глоточек горячего грога. Ну, хоть бы чуть-чуть согреться. Маришка сглотнула слюну и тихонечко всхлипнула.

– А мне сегодня бакалавра Ученый Совет присвоил. По всем дисциплинам гоняли. Измордовали страшно… – Лариска криво усмехнулась и дернула плечом, – странно, да?

– А меня сегодня свежевали. Сдирали кожу. Резали на куски и кормили моим мясом Крысиного Короля. Каждому свое. Все твои мечты сбылись сегодня? – тихонько произнесла Маришка. Голос у нее был хриплым. Горло болело от постоянных криков.

– Мечты? – на глазах Ларки слезы заблестели. – Поешь? Это я для тебя заказала.

– Ректор приказал?

– Ага. Я приказ сегодня переписала и на доску объявлений присобачила. С тобой приказано обращаться с особой жестокостью. Тот, кто будет тебе помогать, будет не только сурово наказан в административном порядке, но и очень рискует своим посмертием. А… Насрать. На. Кусай.

Когда живот сводит от голода, а в ближайшие двое суток еды не предвидится… А перед самым твоим носом висит сочный бутерброд, в котором и мясо, и сыр, и хлеб, и зелень… В общем Маришка впилась в него зубами. Хоть один кусочек. А потом еще один. И еще глоток обжигающего, горячего грога, от которого тепло по всему телу. И который так легко отгоняет боль. И скоро у Лариски и кружка была сухая, и крошек на ладони не осталось.

– А Ланка твоя дура, – вдруг бросила Маришке Ларка, – если бы Рарнир мне свой кинжальчик подсунул – я бы его точно ухойдохала. Прости меня, Маришенька, я хотела за тебя спрятаться. Я амулеты трогала. И разбудила Их. Теперь они голодны и злы… А умирать так страшно…

Лариска повернулась и побежала. И уже от плаца бросила:

– А мечта… Я никогда ни о чем не мечтала. Только планировала и добивалась. Пока тебя не увидела. Как же я вам с Ланкой завидовала… Вот тут у меня мечта и появилась. Сестрой твоей хотела стать. И сейчас хочу. Глупо, правда?

Ларискин грог грел Маришку до самой темноты. Целых два часа. Но потом боль и холод навалились на девушку с новой силой. Мечта… Странно, раньше Маришка мечтала о многом и часто. А сейчас вот вообще не могла вспомнить о чем. Мечты – это для тех, у кого есть теплые постели. Маришка видела, как в комнатах студентов зажигаются огни. Там, где ее приковали, была видна только маленькая часть общежития. Ее комната (Маришка горестно всхлипнула) и комната Ланки были с другого конца. Они так и остались темными и холодными. Наверное. А вот в остальных она видела свет. Красные отблески горящих каминов. Пляшущие огоньки свечей. Разноцветные магические шарики. Маришка только тяжело вздохнула. Йорген придумал для нее изощренную пытку. Голая, беспомощная, прикованная к столбам, каждой клеточкой своего тела она ощущала холод бесконечно долгой осенней ночи. И эта пытка еще ведь только начиналась. На западе, над воротами колледжа, еще не успела догореть полоска вечерней зари. А другие были там, в хорошо протопленных комнатах, у горящих каминов, безразличные к окружающему их теплу, воспринимающие его как должное. Штора отдернулась на втором этаже. Девушка в длинном платье подошла к окну. Маленькая чашечка кофе. Маленький глоток. Аттон Шаттен. Маришке показалось, что она легонько помахала ей левой ручкой. «Спокойной ночи». Маришка не видела ее, но могла поклясться, что на губы Шаттен искривлены в холодной презрительной усмешке. Девушка подняла голову к небу. Снег уже прекратился. И в клочьях туч были видны три почти полных луны. И они были уже так близко друг к другу.

– Мля, ну и где этот старый пиндос?

– Да хрен знает, где его носит.

– Ну, давай без него княгиньку отчехвостим!

Маришка вздрогнула. Какие-то темные тени кучковались за ее спиной. И их было много. Кучера, скотники, повара, плотники, столяры, дворники, сторожа. Она и не подозревала раньше, что их так много. Что они хотят от нее? Маришка зажмурилась. Глупый вопрос. Конечно же, они хотят ее. Такая возможность поиметь княгиню. Да еще юную и симпатичную. Хотя, в темноте это большого значения не имеет.

– Во млин! А тыква еще нахрена?

– Гавнецо из жопки вымыть. По чистому ее и пендюрить приятнее.

– Млин! Чистоплюй какой нашелся. Да орку счас пымаем какую – все начисто слижет.

– Ша! Гавнецо – не гавнецо, а хрен его знает, чем этот урод ей в заднице ковырялся. Когда он дрын этот деревянный из нее выдернул – с него там все капало. Ядовитое, наверное.

Маришка почувствовала, как в нее всунули что-то длинное и гибкое. Прямо между ягодиц и глубоко. А потом внутрь ее тела ударила струя воды. «Хорошо хоть теплая», – мелькнула у нее мысль. Мужики ходили кругом, щипали, мяли, дергали. Похохатывая, обменивались мнениями. А она стояла, крепко зажмурившись. Глупые мечты. Сейчас она мечтала быть одна в своей камере. Своей камере. О Боги, какая насмешка Судьбы. Ее живот раздулся. Как у беременной. Шланг выдернули, а ей нанесли страшный удар кулаком. Прямо в солнечное сплетение. Она еще капала, когда в нее втиснули что-то длинное, твердое и скользкое.

– Раздолбанная жопка-то у княгини.

– Еще бы. Орки баяли – ее Оглоед и Крысобой в два смычка херачили.

– Счас смажем – сузится. Очко – как у куренка маленькое станет.

– Мля! Ну, хрен ли копаться! Давай уже! Не травень! Зябко!

– Не суетись, Клоп. Подсохнуть чуток должно. Тогда жопку у нее как надо стянет.

Не боли Маришка боялась, привыкла уже к ней. Да и рот свободен – покричать в волю можно. Когда кричишь, боль через крик выпустить можно. И не позора. Какой уж тут позор, когда с нее уже мясо на корм резали. Как вещь ее пользовали, вот что больше всего задевало. Не говорили совсем. Лучше бы уж били.

– Ну, чё, Линь? Опробуешь княгиньку первым?

– А то, – пробасили из-за спины. Маришка почувствовала, как ей раздвинули ягодички, – попка у княгиньки сочненькая. Прожарилась хорошо.

Мужики захохотали. Толстый и длинный кол одним ударов вошел в глубь ее тела. Маришка застонала и выгнулась, пытаясь уйти от своего мучителя. Но его руки легли ей на бедра и еще глубже насадили на огромное мужское украшение. Проклятая мазь сделала ее попочку снова узкой, и ей было больно, очень больно. Маришка вскинула голову и закричала.

– По руслу пошло! – хохотнули за спиной. Девушка забилась. Ей казалось, что ее сейчас проткнут насквозь.

– Оба на, смотри, как в животе ялда ходит!

Одна из огромных ладоней мучителя легла Маришке на живот. Там, где была содрана кожа. И начала поглаживать толстый гриб головки. А сильные, как клещи пальцы впились в ее опухшие и замерзшие, изрезанные сосочки. Мяли их, сдавливали, теребили. Пока на девичьих грудках не задрожали свежие капельки крови.

– Га! ГА! ГААА!! – три последних толчка были самыми мощными. И потом Маришка почувствовала, как ее наполнило. Она еще всхлипывала, отходя от предыдущего раза. А сзади к ней уже пристроился очередной мучитель. И теперь его пестик начал взбивать в ней масло. Во второй раз уже легче. Маришка чувствует, как что-то теплое и липкое капает из нее. Да и инструмент немного поменьше. Хотя стенки скважины его плотно обжимают. Ее тискали. Жали. Выкручивали нежное мясцо. И она вынуждена была вскрикивать, изображая страсть. Иначе ее начали бы хватать за изувеченные руки. И тогда уже пытка была бы смертной. Потом был третий. Четвертый. А дальше девушка уже и не считала. Или сбилась со счета. Только глухо стонала, когда очередной толчок был особенно болезненным.

– Ну, что-то княгинька у нас совсем снулая стала. Подмахивать совсем перестала.

– Брезгует, сучка благородная.

– Могет, устала чуток? – хохотнул кто-то, – счас я ей пивка дам хлебнуть.

– Зчас прям! Совсем охренел? Пиво на нее переводить. Вон я тута треххвосточку новую сплел. Обтрепать треба.

– Так кожу сзади-то посечешь всю в кровь. Изгваздаем одежку то.

– А я ее по передку.

– По передку девку трехвосткой даже кат не сечет… – задумчиво бросил кто-то. Маришка не знала, сколько там народу. Но, судя по голосам, мужиков еще оставалось много. Очень много. Она жалобно всхлипнула.

– Так господин ректор сами приказали, чтобы с пособием пожестче обращались.

– По морде только не бей. Глаз еще выбьешь ненароком – потом греха не оберешься, что личину попортили.

– Да ну что я, совсем без ума, дядько Треблин? Ну-ка, княгинька, вымячки свои выкати посильнее. Чую шибко они с моей плеточкой хотят познакомиться.

Маришка так и не раскрыла глаза. Только сжалась, услышав резкий свист. Воздух рвался под тремя витыми шнурами. Трехвостка врезалась в ее тело. Маришку словно молния ударила. Яркий свет, взорвавшийся перед глазами, ослепил ее. Кровь кровавым водоворотом захлестнула девушку. Она еще как-то пыталась изгибаться в своих оковах, когда второй удар выбил из нее дыхание. Словно огромный зверь рвал ее тело своей чудовищной лапой с тремя когтями. Боль от третьего удара уже не успела ее обжечь. Сейчас у нее не было кляпа из кислотного дерева, и никакие руны не удерживали ее сознание в реальном мире. Маришка с тихим стоном скользнула в блаженный омут забвения. Тьма без чувств, без боли, без сновидений. Но даже сквозь тьму беспамятства она чувствовала терзающее ее тело удары.

А потом она поняла, что что-то глотает. Кашляет и глотает. А сзади ее долбят, долбят и долбят.

– Ну хва. Присосалась. Так на тебя, сучка, и пива не напасешься.

Маришка жадно облизала губы.

– Вторая смена пришла, – еще одна рука жадно потискала ее истерзанные грудки. А сзади в нее вошло очередное шершавое полено. Она теряла сознание еще раза два. Или три. Но больше ее не били. И пива тоже не давали. Просто пользовали, как бревно на распилке. Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда…

В очередной раз она пришла в себя оттого, что кто-то нежно гладил ее по лицу. Маришка тяжело приподняла веки. Сашка. Александр Шу Михневич.

– Час Волка, маленькая. Я пришел за тобой. Собирайся.

Маришка почувствовала, как ее оковы раскрылись и ее подхватили сильные мужские руки.

– И все-таки, господин ректор, я бы хотел вернуться к рассмотрению моего предложения, – пан Йорген был предельно настойчив. Совещание в рабочем кабинете ректора началось уже глубокой ночью. Ди Дагросса целые дни был занят какими-то странными делами. Его постоянно не было в колледже, он встречался со смотрителями кладбищ, принимал у себя каких-то темных личностей. И постоянно пропадал в своей секретной лаборатории. Ждать его пришлось долго. Баронет откровенно дрых, развалившись в массивном кресле у камина. Лайменис тоже клевал носом, вздрагивал, когда его будил шум голосов, несколько мгновений настороженно прислушивался. А затем снова начинал тяжелую борьбу со сном. Брат Гриша осоловело смотрел на дно стакана через тонкий слой темно-коричневого бренди. Медитировал. Однако не уставал наливать себе снова и снова. И к разговору едва прислушивался. А Йорген был настойчив.

– Я считаю, что для успешного проведения эксперимента нам необходимо хорошенько разработать влагалище пособия. Причем на всю глубину и, естественно, с проведением дефлорации. И я не понимаю, почему вы отказываете нам в этом. Хотелось бы прояснить для себя вашу позицию по данному вопросу, господин ректор.

– Но, Память о Первом Самце…– пытался было пискнуть встрепенувшийся Охло. Ди Дагросса только устало отмахнулся от него.

– Господин Лайменис, оставьте эти лженаучные бредни шаманам. Нет никакой Памяти о Первом Самце. На летние каникулы съездите к своему дружку баронету и убедитесь сами. Не сомневаюсь, что у де Гланси введено ничем не ограниченное Право Первой Ночи. Знаете что это такое?

– Ну…

– Это значит, что девушка из вассальной семьи, вступившая в возраст половой зрелости или раньше, по желанию, обязана предоставить себя барону для проведения дефлорации. И если вы думаете, что это происходит в возрасте пятнадцати – шестнадцати лет, то есть когда вступают в брак, то глубоко ошибаетесь. Это и двенадцать, и десять, и восемь лет. Никому не хочется вместо баронской пиписки получить между ног толстый и шершавый осиновый кол. Да и вира за целку полагается – лес порубочный для дома, или коровка. Так что можете не сомневаться – все целки в окрестных деревнях порваны славным родом де Гланси. И, исходя из вашей теории, все крестьяне должны быть похожи на вашего дружка баронета. Реальная действительность вас разочарует. Детишки похожи на своих папашек, ну или на соседей, на худой конец.

Пан Йорген фыркнул. Лайменис испуганно вжался в кресло. Понял, что не вовремя влез.

– Но вы ушли от сути моей просьбы, господин ректор.

– Пан Йорген. Я не понимаю, чего вы опасаетесь, и почему вам так хочется лишить Ланскую девственности. Считаете, что девочисть – это ее стерженек? Вам мало всего остального ее тела?

– Мы совершаем Ритуал. Мы кладем на Алтарь девственницу и лишаем ее жизни жестоким способом через ее женскую природу. Она может воззвать к Арсаннаэль, и ее просьба может быть услышана.

– О Боги! – эльф только головой покачал и брезгливо хмыкнул. – Ну вот от вас, пан Йорген, я никак такой глупости не ожидал. Магия – наука точная. И в ней не место всяческим суевериям. Религия – это инструмент политики, или просто средство получения денег магами-недоучками. Если маг наложит на поле заклинание плодородия, а оно урожая не даст, что с магом будет? В лучшем случае без денег останется. А то ему крестьянство местное еще и все ребра пересчитает. А если та же бездарь наденет на себя рясу жреца? Результат будет прямо противоположный. Грешен ты, сын мой, обидел Бога Индру. Давече мне десяток яиц принес – так одно ведь тухлое попалось. Вот и осерчал Бог. Так что хороший урожай – жрец в прибыли, а плохой – тоже не в убытке. Поэтому и сказочки про Богов – для крестьян поберегите. Боги – они, конечно, есть. Но счастье смертных в том, что их просьбы остаются без ответа. Сохраняется иллюзия свободы воли.

– И все-таки, господин ректор, вы не ответили мне, – Йорген плеснул себе половину бокала бренди, чуть развел его соком арранзи, заклинанием заморозил несколько кубиков льда и уронил их в бокал. Показал, что разговор будет долгим, и он не отступит.

– Ради вас, пан Йорген. Исключительно ради вашего душевного спокойствия отказываю вам. Вы проделали большую работу. И уверен, что Ученый Совет согласится с моим мнением. Вы достойны звания магистра. Равно как и ваши подмастерья – звания бакалавров. Однако вы вбили себе в голову, что обязательно должны сломать эту девчонку. И путь к этому лежит через ее девственность.

– Да. Это именно так. Мне не нужна магиня, распятая в центре магического круга.

– Пан Йорген. В ваших руках оказалась изнеженная шестнадцатилетняя девчонка, которую никто и никогда до этого пальцем не трогал. Ее, всю жизнь окруженную лаской, негой, роскошью, уважением, поместили в нечеловеческие условия, подвергли чудовищным пыткам и унижениям. И ни вы, ни те, кто был до вас, не смогли сломать эту девушку. У меня нет объяснения подобной выносливости. Однако рискну сделать вывод, что потеря тоненького клочка кожи для нее уже ничего не изменит. Вам не удастся сломать ее ни дефлорацией, ни пытками полового органа. Это будет вас злить, вы можете увлечься. И попросту привести пособие в негодность. Разорвать, к примеру, шейку матки. Сорвете эксперимент. Лишите себя и своих подмастерьев вполне заслуженных званий. Исследователь обязан быть беспристрастен и не должен идти на поводу у своих желаний. Поэтому я вынужден вам отказать, пан Йорген, исходя из ваших же интересов.

– И все-таки… – закончить Йорген не успел. В комнате вдруг появился синий шар. А в нем лицо Шаттен.

– Господин ректор. Осмелюсь доложить, намечаются крупные неприятности. Пособие собираются украсть. Я попытаюсь их задержать, но мне нужна помощь…

– Да, конечно, госпожа Аттон, – эльф кивнул головой. Шар погас.

– Странно, – пан Йорген отстегнул с пояса боевой ванд, – никогда не подозревал, что проекцию способна выполнить студентка второго курса.

– Это не проекция, пан Йорген, – эльф делал гимнастику для пальцев, – у нее есть коммуникатор. Сложное технологическое устройство. У нее много таких безделушек. Бедняжка, похоже, выполняет задание технологической цивилизации.

– Что? – спросил Йорген, пиная барона в лодыжку и встряхивая за грудки Лаймениса, пытаясь придать им нормальную форму. Брат Гриша перебирал в кошеле запечатанные сургучом боевые свитки. – Почему бедняжка?

– Технологические цивилизации не существуют долго. Двести, триста лет, ну максимум пятьсот. Противоречит существованию биологического вида. Детенышей должно рождаться много, а выживать мало. Тогда каждое следующее поколение будет сильнее предыдущего. А технократы неизменно начинают развивать медицину, бороться за жизнь каждого. И очень скоро начинают выживать все, даже самые слабые дети. Последующие поколения рождаются все слабее и слабее. Да и ресурсов им всегда и на все не хватает. Видели бы вы, какой тут мир был у орков. Какую цивилизацию они создали. Дома в тысячи этажей, межконтинентальные дирижабли, несущие сотни аэропланов. Линейные корабли, одним залпом способные уничтожить Дарг. А сейчас это животные, загнанные в тундру и болота. Зато очень сильные и крепкие. Пошли. Нам сюда. Господину Михневичу должны были показать этот проход…

Маришка почувствовала, как ее взвалили на плечо. Повисла она совершенно безвольно. Сил не осталось. Вот только ей было очень приятно лежать на этом крепком мужском плече. И чтобы сильная рука удерживала ее за бедро там, совсем близко к этому месту. Приятно, но все-таки она не могла не спросить:

– Зачем, Саш, зачем ты это делаешь? Зачем я тебе, такая? На мне же места живого нет…

Она даже всхлипнула.

– Да, ну это…Типа люблю я тебя, дуру. А то, что поизмывались над тобой – это моя вина. Баба сама себя защищать не должна. В детстве отец за нее в ответе, в молодости – муж, а в старости сын. Ниче. Укушу в шейку – все срастется. Время – оно все лечит. Ну а кто обижал тебя… Глотки порву… Так… Счас сюда, между этими сараюшками. Осторожненько, головку не поднимай. Ворота низкие.

Они уже бежали со двора. Вернее бежал Сашка. Быстро и легко, как зверь. А Маришка подпрыгивала у него на плече.

– Отцу-то твоему плохо будет, – снова всхлипнула Маришка.

– Так пусть решает, кто ему дороже – сын, али Император. Он меня не уважил. А у меня своя башка есть, чтобы думку думать. Я уж нашел в Дарге кого надо. Столько людей нужных по кабакам шляется – страсть. Счас из колледжа выберемся – никто нас не найдет. Тут такие катакомбищи под городом – тыщи лет строили. Их и не знает никто до конца.

Схрон. Безопасность. Сильная спина мужчины, твоего мужчины, за которую всегда можно спрятаться. И конец, конец всем ее страданиям и мучениям. Маришку окатило такой радостью, что даже дыхание перехватило от счастья. Она вдруг услышала, как бьется ее сердечко. Тук. Тук. Тук. И их с Сашкой счастье длилось ровно десять ударов.

Девушка вдруг почувствовала, как летит в пустоту. И под ее животом уже не замшевая куртка, а густая шерсть зверя. Михневич прыгнул молча, как черная молния. И только потом до Маришки донесся язвительный вопрос Аттон:

– А куда это вы… ААААА! – потом раздался грохот, что-то свистнуло. Треск ломающихся костей и хриплое бульканье. И все это за доли секунды. Маришка рухнула на землю, едва успев сгруппироваться. Но не до конца. Она упала прямо на сломанную руку и на мгновение от чудовищной боли порвала нити реальности. Но омут забытья длился недолго. Когда она открыла глаза, Сашка с окровавленной мордой уже совершал очередной прыжок. А рядом с ним лежало распростертое тело Аттон с вырванной гортанью. Сашка бежал к ней. Но сзади, откуда-то из темноты, выступили черные тени. В руках ректора уже тлело сиреневым огнем боевое заклинание. Откуда у нее взялись силы – Маришка и сама понять не могла. Она только и успела крикнуть:

– Беги! – а сама стрелой метнулась наперерез эльфийской магии. Грязная ругань на древнем языке. Липкие толстые нити, облепившие ее со всех сторон. И визг Михневича, получившего в бок шаровую молнию. Он еще летел в прыжке. Но град булыжников, как лавина, сбил оборотня с ног, смял, покатил по земле. Каменный дождь, так называлось это заклинание. А Маришка билась, билась в своих липких путах. Но паутина только затягивалась все сильнее. Синее колдовское пламя объяло волка с ног до головы. Он снова пытался прыгнуть, уже взмыл ввысь, хотя передняя лапа уже была перебита. Огромная магическая стрела ударила его в грудь. Прямо в полете. И волк рухнул, точно на крышку каменного колодца. Под ударом тяжелого тела лопнули гнилые доски, брызнули в разные стороны щепки, облаком поднялась труха. Еще несколько мгновений он пытался зацепиться лапами за камень. Когтями пытаясь впиться в мокрый булыжник. Маришка, на мгновение встретилась с ним взглядом. Шу Михневич вдруг снова принял облик человека.

– Я все равно приду за тобой, – прохрипел он. Потом его пальцы соскользнули с края. Тяжелый чавкающий удар донесся со дна колодца. Маришка завыла и забилась, не обращая внимания на нечеловеческую боль.

– Отец нам не простит смерть сына, – задумчиво протянул темный эльф.

– Ну… Оборотни живучи, может еще не все… – брат Гриша пожал плечами.

– Там внизу колья. Добрые крепкие осиновые колья, с навершиями из червленого серебра. Да и упал он человеком. Он должен был уйти другим путем. Прямо в бестиарий. Посидел бы малехо в камере – охолонился. А теперь… не знаю, что будет.

Ди Дагросса шагнул к Маришке. Рывком схватил ее за волосы и вздернул вверх. Девушка застонала. Эльф не произносил заклинание, его губы словно выплевывали слова. Маришка вдруг почувствовала, как растаяла липкая сеть, опутавшая ее с ног до головы. А потом… Она вдруг поняла, что ее интимное местечко больше не защищено паутинкой. От осознания своей полной наготы и беззащитности девчонка еще попыталась дернуться и закрыться. Но ручки ее, так страшно искалеченные, отказывались слушаться. Эльф сдернул с пояса боевой жезл и с силой, зло всадил его вглубь Маришкиного тела. Навершие, вырезанное из цельного рубина, острием распороло девочке левую половую губку. И Маришка изогнулась и закричала, чувствуя, как камень рвет нежную плоть внутри ее самого интимного девичьего местечка. А потом заклинание искры вышибло из нее дыхание.

Эльф брезгливо отбросил ее. Как грязную вонючую тряпку. И девушка беззвучно корчилась на грязной земле, беспомощно раскрывая рот, пытаясь подтянуть колени к животу. В нее словно клубок диких пчел засунули.

– Ну что ж, пан Йорген. Половой орган этой сучки в вашем полном распоряжении. И я хочу, чтобы она испытала им все.

Ди Дагросса был вне себя. Еще немного, и он бы просто убил эту сучку, эту малолетнюю шлюху. Сколько мужиков вокруг нее хвосты пораспускало. Нет. Она не отказала никому. Всех держала на коротком поводке. И этого идиота Михневича. Ну, кто ожидал от этого куска мяса, что она еще и прыгать может. Ее же измордовали до полусмерти. Вся дворня, вся обслуга в зад оттрахала. Если бы она не подставилась под закл паутины, Михневич был бы жив. Счас бы упрятали идиота в камеру, пока Ритуал не совершился. Потом бы повыл – повыл, да и успокоился. А папашка его из благодарности сапоги бы лизал. Да и дело бы со смертью Шаттен удалось бы замять. Ее вообще мало кто знает. Документы какие-то невразумительные, но за учебу сполна заплатила и ладно. Он бы замял – колледжу лишний плюс. А теперь из-за этой сучки Михневич-старший и Дарг, и колледж в порошок сотрет. А то, что Император вольному городу геенну огненную устроит – в этом сомневаться не приходилось. И в разговоре личном Владыка об этом намекал. Сучка. Грязная похотливая сучка. И еще почти целая неделя до ее казни. Ну почему эта девка до сих пор не сдохла?!

Эльф подошел к телу Аттон. Клыки оборотня практически оторвали ей голову. Рука сжимала какой-то предмет. Ди Дагросса с трудом разжал холодеющие пальцы. Тяжелый предмет. Прекрасное качество металла. Чем-то на арбалет ручной похож, только без поперечной луки и тетивы. Значит, метание стрелы происходит за счет других принципов. Нужно будет разобраться с этим поподробнее. Как и со стилизованным пауком на рукоятке. Да и в вещичках погибшей стоило покопаться хорошенько. Ночь обещала быть бессонной. А от ворот уже бежали, размахивая своими факелами, сторожа.

Маришку пнули по почкам. Раз, другой, третий. Пока она не начала кричать при каждом взмахе ноги баронета. Он бил ее не в полную силу. Просто заставлял встать. А когда понял, что это не удастся, просто намотал косу на руку и вздернул вверх… Маришка рыдала. Тихонечко, сил уже не было. Но плечи вздрагивали, слезы так и катились из глаз. На ногах она держалась с трудом.

– Ну что, сучка, теперь самое время узнать тебя во всех подробностях, – ухмыльнулся ей в лицо Йорген. А потом он влепил ей увесистую пощечину, так что голова девушки дернулась. Но она не почувствовала ни боли, ни унижения. Потом ее пинками погнали обратно в бестиарий. В подземных лабиринтах Йорген ориентировался не хуже Смотрителя. Полусонный орк с факелом едва успевал за ним. Темная камера. В ней еще не успели повесить магические светильники, как Йорген ударил Маришку в солнечное сплетение. Заставил согнуться в три погибели, а потом зверски, спиной швырнул прямо на каменный пол. Это помещение, казалось, было вырублено прямо в скале. Пол здесь был неровный, клыками вверх торчали куски камня. Их острые грани впились в девичью спину. Ее закинули руки за голову, приковав их к массивному кольцу. Потом баронет каблуком ударил в промежность. Раз, второй, третий, пока девушка не развела ноги в стороны. Их тоже приковали к кольцам. Таматурк принес и бросил на пол мат из морской травы. Прямо между ее широко разведенных бедер. Она могла корчиться на холодных голых камнях. Но им-то нужно было устроиться поудобнее. Баронет еле сдерживался. Кувалда в его штанах поднялась в полной боевой готовности. Он чуть ли не поскуливал от нетерпения. Близко посаженные глазки заблестели. Из уголка рта желтой тягучей струйкой текла слюна.

– Ну что, баронет, застолбите первым шурфик? – ухмыльнулся Йорген.

– Ага, – радостно оскалился Таматурк, путаясь в завязках штанов. Маришка была сейчас лишь призраком той гордой, неприступной и озорной красавицы, которую он знал. Обожженное, избитое, истерзанное, грязное тело. Но она была желанна. О Боги, как она была желанна для него. Девушка, беспомощно распятая на камнях пола, даже не пыталась дергаться. Сил уже не было.

– Помнишь, сучка, как я тебе на первом курсе предложение делал? А счас я тебя отымею без всякой свадьбы!

Беспомощность, беззащитность девушки возбуждала его. Деревенские хоть хныкали, ножки сдвигали. А эта и закрыться не могла. Таматурк смачно плюнул на большие половые губы девушки. Растер пальцами слюну, тиская, сжимая, выкручивая упругие нежные дольки. Маришка застонала от невыносимой боли и унижения. Ее ведь обожгли там. И сейчас кожа слезала под толстыми пальцами баронета. А он засовывал их глубже, больно царапая сухое лоно. Парень горой навис над ней. Маришка смотреть не могла на его огромный, набухший корень с красной, раздувшейся от прилива соков, головкой. От Таматурка разило чесночной колбасой и перегаром. Она отвернулась и зажмурилась, не в силах вдыхать эту вонь. И тогда баронет навалился на нее. Девушка почувствовала, как что-то огромное, толстое вошло между ее половых губок, туго раздвинув их. Инстинктивно она дернулась, пытаясь избавиться от этого злобного червя. Но баронет зарычал и одним страшным ударом всадил в нее свою кувалду. Маришка взвыла. По сухому. Как же это больно, когда тебя дерут по сухому. А Таматурк стервенел и зверел от каждого толчка, вбивая и вбивая свое полено все глубже и глубже в девичье тело. Ему нравилось это чувство всевластия над этим худеньким, беспомощным, беззащитным существом. Он до крови мял ее истерзанные, израненные грудки, выкручивал сосочки. Зубами впился в беззащитную шейку, прямо над ошейником, прокусил кожу, стискивал зубы до тех пор, пока не почувствовал солоноватый вкус крови.

Маришка извивалась под ним. О Боги! Какую же жуткую казнь она выбрала для себя. Таматурк работал с яростью взбесившегося кабана. Девчонка извивалась под ним. Не умом, инстинктом понимая, что нужно стиснуться, сжать его толстую, возбужденную дубину. Сжать своим истерзанным, кровоточащим влагалищем. Вечность. Этот поршень мог работать целую вечность. Она знала, что такое вечность. Чудовищный гранитный блок, с которого раз в тысячу лет вытирают пыль нежным шелком. И пока Таматурк терзал ее лоно, Маришка знала, что прошла уже вечность. Гранит истаял горстками песка. И этот песок струился внутри нее, обжигающий, сухой, колючий. Он терзал ее изнутри, раздирал в лохмотья нежную плоть, обдирал до костей живое мясо. А потом ее лоно до краев наполнилось обжигающей, разъедающей ее кислотой. На ее лицо упало несколько капель. Баронет стоял над ней, широко расставив ноги, и стряхивал свой опавший пестик.

– Ну, подвинься, монстер. Теперь я ее попробую, – Йорген легонько толкнул баронета. Тот отошел, пряча свою ялдобину и затягивая завязки на кожаных штанах. Плюхнулся на стул. Выщелкнул затычку с пивного бочонка. Нацедил себе кружку, вылакал залпом.

– Горлодерка, млин. На сорочьем дерьме настоянное, – сплюнул на пол и нацедил себе следующую. Потом развалился и, с чувством исполненного долга, принялся наблюдать, как плющат Маришку. Его дружок сильно саднил и чесался. Нелегкое это дело, быть первопроходцем. Поленцу тоже немало достается. Правда, девка при этом во сто крат больше боли испытывает. Баронет посмотрел на распластанную на камнях Маришку и довольно усмехнулся. Будет знать, как де Гланси отказывать!

Йорген специально уступил баронету титул первооткрывателя. Своего малыша он жалел и терзать его о терку сухого влагалища не собирался. А вот теперь можно было и погонять своего коника по узкой тропке. Он разделся полностью. Девку нужно всей кожей чувствовать. Маришка только чуть застонала, глядя на его жилистое мускулистое тело. На ее палаче оставались только тяжелые сапоги и ремни с металлическими заклепками, перекрещенные на теле, опоясывающие талию. На его руках были перчатки без пальцев. С тяжелыми острыми бляхами, прикрывающими костяшки пальцев, и шершавой, как наждак, кожей морского вепря на ладонях. Такой перчаткой можно было вырвать боевой нож, с силой сжав острие лезвия. На мужской гордости Йоргена тоже красовалась кожаная сбруя с металлической клепкой. Маришка затрепетала, как загнанная волками лань. Жалобно всхлипнула. Ее и так жгло огнем после первого раза. У Йоргена ведь и так украшение не маленькое. Зачем же на него ремни то с бляхами надевать?

Йорген опустился на мат на одно колено. Его пальцы ощупали девичью промежность, лобок, помяли половые губки. Маришка испуганно дрожала. А Йоргену нравилось впитывать вот так, пальцами, ее боль, страх, унижение.

– И где тут у нас твоя шишечка удовольствия? – он, не торопясь, раздвинул большие половые губки девчонки. Его пальцы, как клешни схватили, сжали маленький Маришкин клитерок. Девушка выгнулась и застонала. Йорген потерся об него головкой своего малыша.

– Ну, вот мы и познакомились поближе, маленькая. А сейчас пришло время узнать тебя вплотную.

Маришка беззвучно плакала, вздрагивая и дрожа всем телом. Йорген рухнул на нее всей своей массой. Его влажный язык, как слизень, прополз по окровавленной шейке девушки, облизал ее щеку. Хуже, чем слизь от гнусных мокриц, Маришка чуть не задохнулась от омерзения. Но через мгновение все чувства поглотила страшная боль. Таран Йоргена врезался в ее Первые Воротца. Когда острая стальная заклепка раздирала ее клитор, Маришка успела, наверное в сотый раз, пожалеть, что вообще родилась на свет. Но самым страшным была даже не лютая боль. Животный инстинкт заставил ее выгнуться и раздвинуть бедра как можно шире. Так, чтобы ему ничто не мешало терзать ее лоно. Так эту животную боль можно было хоть как-то вытерпеть. Но палач понимал, что она раскрылась навстречу его копью. Понял, что она приняла его, как женщина. И жадно пользовался этой властью. Он рвал и терзал ее, каждым толчком причиняя Маришке страшную, запредельную муку. И она должна была, вынуждена, помимо своей воли изгибаться, подлаживаться под его удары. Становиться с ним одним целым. Она не хотела его, не могла его принять, но, помимо ее человеческой воли, Йорген зарождал в ней страшное, животное, всепоглощающее чувство наслаждения. Ее тело не подчинялось ей. Оно жило своей жизнью. Маришка рыдала, плакала, билась, извиваясь в своих оковах, пыталась сбросить, исторгнуть из себя своего мучителя. Но с каждым движением сладкая волна поднималась в ней все выше и выше, порабощая, захлестывая с головой. Она и не заметила, как он выдернул из нее свой шкворень. Так и билась в оковах, изгибаясь в судорогах от чудовищного оргазма. Он сделал ее животным. Она даже пыталась ловить мокрую головку его инструмента. Чтобы облизать. Оргазм на несколько мгновений смыл с нее боль. Но потом волна всепоглощающей муки накрыла девушку с головой.

– Не хотите попробовать, брат Гриша? – ухмыльнулся довольный донельзя Йорген.

– Отчего же не попользовать отроковицу. Дело сие зело для здоровья и души пользительно…

Монах Серого Ордена деловито устроился на мате и задрал подол рясы. Крепенький корешок с хлюпаньем вошел в Маришкину дырочку. Это было просто никак. Что-то елозило ее между ног. Даже половым губкам девушки, ободранным в кровь, это было не больно. Пока брат Гриша не схватил ее за шею. Умело, ловко, пережимая пальцами сонную артерию. Маришка выгнулась, высоко подняв истерзанные грудки. Пыталась вдохнуть воздуха. Но пальцы монаха сжимали ее крепко, как стальное кольцо. Она еще немного потрепыхалась. Силенок у нее совсем не осталось. Так, жалкие крохи. Но потом тьма начала затапливать ее сознание. Тело расслабилось, стало легким, как пух. А стенки влагалища резко сжались, со всех сторон обжимая тоненький стилос монаха. Он кончил. Вытащил свой уже вялый отросток, стряхнул капли девушке на живот.

– Думаю стоит оставить Теоретика наедине с его лубовию, – хохотнул Йорген, – можно пойти проветриться и покурить на свежем воздухе.

И Охло остался с Маришкой наедине. Все, как он в тайне мечтал. Она – обнаженная, прикованная, беспомощная. И он – такой сильный и властный. Он стоит между ее широко разведенными ногами, и его боек с каждой секундой становиться крепче и толще. Его взгляд властный, налитый силой и желанием. А ее глазки умоляют о пощаде, пытаются его разжалобить, просят о милосердии. И вот он входит в нее... Как господин и повелитель. В реальности дело обстояло несколько иначе. Маришка была измордована до последней степени. И он понимал, что не выдержал бы и сотой доли мучений этой девчонки. Да, она была беспомощна. И чтобы причинить ей лютую боль, достаточно было лишь слегка попинать ее переломанные ручки. Вот только ему это власти не прибавляло. Она, даже в таком положении, была сильнее его.

Лайменис облизнулся, сглотнул комок, подкативший к горлу. Затеребил завязки штанов. Ну, вот же она. Совершенно голая, с широко разведенными ногами. Ее тело соблазнительно, даже сейчас, после стольких пыток. Может быть еще соблазнительнее. Вот она, эта заветная пещерка, влажная, сочащаяся соком, такая манящая. Сколько раз он мечтал о ней ночами, играя со своим бойком под одеялом в разные игры. Он встал на колени и спустил штаны. Маришка отвернулась, чтобы не видеть этот хлипкий отросток с повисшим носиком. Охло потрогал ее. Помял половые губки, потрепал обожженный лобок, пытаясь привести себя в нужное состояние. Потом заботливо погладил себя правой рукой, потеребил за кончик. Закрыл глаза. Так было гораздо привычнее и легче. Все равно ведь никто не видит. Можно достичь нужного состояния, а потом засунуть, пока не опал. Маришка брезгливо следила за его манипуляциями. В общем, Охло слишком увлекся своими фантазиями. Несильно обрызгал ей грудь и живот, а потом, спохватившись, начал засовывать своего вялого червячка в нее. Но червячок быстро свернулся в мокрый и крохотный пупырышек, так непохожий на дубину из его грез.

И тогда парень принялся избивать Маришку. Молотить по ее лицу своими сухонькими кулачками, в кровь разбивая искусанные губы. Пинать под ребра, бить носком ботинка в промежность. Со злобой давить каблучком изрезанные, истерзанные грудки, специально налегая на сосок, вдавливая, сдирая его металлической подковкой.

– Так-так, и что тут у нас происходит? – Маришка услышала язвительный голос Йоргена. Раскрасневшийся как свежесваренная креветка Охло отскочил от нее. Словно его застали за чем-то постыдным.

– Ну, сучка, – Йорген подошел к девушке поближе и легонько пнул ее в щеку, – и как тебе наш Теоретик? Как всегда облажался?

Баронет злорадно хохотнул. Брат Гриша брезгливо скривил губы.

– Чего молчишь, сучка? – Йорген пнул Маришку сапогом в лицо посильнее. – Язык проглотила?

– Не хуже всех вас отработал, – устало прошептала девушка.

– Что? – Йорген брезгливо скривился. – Что ты сказала, сучка? Не хуже меня отработал? А ну-ка быстренько сказала, что соврала, и что Теоретик просто дрочнул тебе на животик. И сразу пойдешь баиньки. Иначе счас мои подошвы до блеска вылижешь!

Маришка могла только отвернуться и крепко зажмуриться. Йорген наступил ей на ухо. Девушка взвыла от боли.

– Что орешь, сука? Давай! Говори, что соврала.

– Я уже сказала, – простонала Маришка, – два раза повторять не буду.

– Ладно, – процедил Йорген, – пеняй на себя, сука. Ты сама напросилась. Брат Гриша! Если я не ошибаюсь, женщина, вступившая в добровольную связь с четырьмя мужчинами одновременно, именуется проституткой. Попросту говоря – шлюхой. Проституцией в вольном городе Даргонлайне запрещено заниматься без лицензии. Я все верно говорю?

– Точно так, пан Йорген, – довольный монах сложил ручки на животике и благосклонно кивнул.

– У вас есть выбор, княгиня, – Йорген наклонился над Маришкой, – показать нам свою лицензию на занятие проституцией, отказаться от своих слов, или понести заслуженное наказание. Напомню вам, что шлюх в Дарге наказывают по детородному органу. Ибо это их рабочий инструмент. Итак, я жду вашего решения.

Маришка молчала. Даже когда получила очередной пинок сапогом по лицу.

– За свои слова нужно отвечать. Пригласите княгиню возлечь на козлы. На спинку, естественно.

Таматурк и Охло освободили девушку от кандалов. Отволокли к козлам. У Маришки уже не было сил идти. Бросили спиной на продольный брус. Она застонала только один раз, когда ей выкручивали изломанные руки, чтобы втиснуть их в кожаные петли под не струганным бревном. Ремни с заклепками больно врезались в раздробленные запястья. Потом ей раздернули в стороны ноги, заставляя охватить ими задние стойки козел. Щиколотки всунули ременные петли под продольным брусом. Туго затянули ремни. Еще один ремешок накинули на ее тонкую шейку, заставляя изогнуться дугой, высоко приподняв свое интимное местечко. Она была вынуждена напрягать все свое стройное, гибкое тело. Иначе бы просто задохнулась. Очередные ремни больно врезались в ее ноги под коленками. Теперь их оттягивали назад, к голове, заставляя ее бедра бесстыже раздвигаться. Она сама должна была выпячивать свое интимное местечко вперед, навстречу ударам. А под конец между ее ягодичек засадили «железного ежика». Железную трубу, с торчащими из нее острыми обрезками проволоки. Сама поза причиняла девушке страшную боль. Чтобы не задохнуться, она была вынуждена изгибаться дугой, бесстыже раскрывая и выпячивая вперед свое самое нежное местечко. Но опираться при этом она должна была на железный ершик, который при каждом рывке врезался в нее все глубже и глубже. И ременные петли на щиколотках ее ножек. А жесткие ремни с железными заклепками уже через несколько движений содрали с нее кожу. Она даже не могла расслабить свои половые губки. Сама должна была их напрягать и сжимать, чтобы уж совсем не раскрыться перед своими мучителями.

– Как трогательно милы ваши Первые Воротца, княгиня. Как они нежны и беззащитны, – Йорген потрепал Маришку своей перчаткой по половым губкам. Жесткая шершавая кожа по обожженной нежной плоти. Потом он подошел к голове девушки, наклонился, заглянул в полные муки глаза:

– Я все никак не могу понять, зачем тебе это нужно? Ты же все равно подохнешь. Твой труп вывесят на площади, рядом с трупами воров и убийц. И через пару дней тебя все забудут. И ты, вместе со всем своим благородством, уйдешь в темное, бесконечное и вечное Ничто, откуда нет возврата. А твое гнилое, полуразложившееся мясо тело выбросят на свалку, на радость крысам и бродячим собакам. У тебя даже могилы не будет.

– Мертвые сраму не имут, – прошептали Маришкины губы.

Йоргена при этих словах словно хлыстом по лицу ударили. Он побледнел и отшатнулся, почувствовав липкий, удушающий страх, змеей впившийся в его сердце. Вот только причину этого леденящего кровь ужаса он понять не мог. Где-то он уже слышал эти слова. Вот только где? С трудом он взял в себя в руки, вытер со лба холодный пот.

– Ты бы лучше думала, как умереть без мучений. Дружка-то твоего больше нет. Никто тебе не поможет. Но у него-то, в отличие от тебя, хоть могилка будет. Ладно. Раз хочешь по пизденке розгами получить – так и быть, обеспечим тебе такое удовольствие. Розги у нас крепкие, вон в бочоночке мокнут. Да и мы уже подустали с тобой возится. Так что получишь сейчас десять ударов. Сосчитаешь их, как положено, и пойдем отдыхать.

– Я не буду считать, – обреченно прошептала Маришка. Ни в чем и никогда нельзя помогать палачам!

– Будешь. Будешь. Еще как будешь. Потому что иначе мы тебя без счета будем сечь. До тех пор пока считать не начнешь.

Маришка только всхлипнула. Она всегда думала, что девушек нельзя бить по этому месту. Их вообще бить нельзя, но… Но сейчас она уже на многое смотрела совсем по-другому. Значит, придется пройти и через это.

– Таматурк. Бери-ка синюю розгу. Да рукавицы, млин, надень, придурок! Все ладони обожжешь. Она же жжется почище крапивы. Там стрекала ядовитые. А ты вон, Охло, красненькую бери. Да тоже, смотри, в рукавицах. Пусть сучка вас наощупь определяет.

Баронет захохотал. Маришка услышала свист рассекаемого воздуха, и звонкий стук капель об пол. Таматурк и Лайменис стряхивали розги.

– Приступайте, – Йорген отошел и устало опустился на стул.

– Ну, что? – ухмыльнулся брат Гриша. – Не удалось сломать девушку?

– Да эта дура еще вкус розог не прочувствовала. Синильная розга – штука страшная… Да и красненькая – не слабо бьет. Это же не обычное дерево.

Маришка прислушивалась не к их разговорам. Она сжалась от ужаса. Это ведь только кажется, что Йорген почти ничего от нее и не требовал. Уступить ему – значит перестать быть собой. А баронет не торопился ее бить. Девушка почувствовала, как ее больших половых губок коснулся деревянный прут. Легонько, совсем чуть-чуть. Но и это прикосновение заставило ее жалобно закричать. Какая там крапива! Словно раскаленный добела прут прошелся по ее интимному местечку. Она дернулась. Но ее поза практически не оставляла ей свободы.

– Не нравится сучонке, – ухмыльнулся баронет. А потом Маришка услышала свист рассекаемого воздуха. И ей показалось, что мир раскололся пополам. Удар вмял ее в козлы, глубоко насаживая на железный ершик. Ремень врезался в шею, перекрывая доступ воздуха. И она даже крикнуть не могла, чтобы избавиться от чудовищной боли. Она рванулась, сдавленно глотнула, пытаясь наполнить легкие. Но тут ее ударил Охло. И эта боль была ничуть не слабее предыдущей. Ее обожженные предыдущей пыткой половые губки были практически без кожи. Рубцы легли по ним крест на крест. И боль от страшных розог только нарастала с каждым мгновением. Как сквозь вату до нее донесся свист опускающейся розги. Девушка изо всех сил рванулась в сторону. Но ее половые губки представляли собой такую удобную и беззащитную мишень, что промазать было просто невозможно. Таматурк лишь довольно усмехнулся и положил сильный, с оттягом удар по ее левой половой губке. И вновь ремень впился ей в шейку, перехватывая крик в самом начале. А Лайменис еще добавил удар по паху. Рука, наверное, дернулась. Маришка поняла, что если она сейчас не закричит, то боль разорвет ее тело на мелкие кусочки. Изо всех сил она толкнулась вверх, чтобы глотнуть живительного кислорода. И уже в самом конце почувствовала, что толкалась она навстречу очередному удару. И она забилась на козлах. Жесткие ремни рвали ее кожу, глубоко впивались в живое мясо. Но эту боль она даже и не чувствовала. А потом на нее обрушился еще один удар. И еще. И еще. Ей удалось закричать только один раз, раздирая криком горло. Но и этот крик длился всего несколько секунд. А потом очередной удар снова вмял ее в козлы. А потом она уже не могла ни кричать, ни трепыхаться. И только жалобно вздрагивала, когда на ее окровавленное, опухшее интимное местечко опускалась очередная розга.

Йорген поднялся и подошел к ней. Магия, заключенная в бронзовых пластинках у основания козел, не давала несчастной потерять сознание. Однако девушка могла просто задохнуться. Сил, чтобы держать тело в напряжении, у нее уже не было. И он немного ослабил нашейный ремень. Так чтобы Маришка могла дышать. Не полной грудью, но все-таки. А Таматурк продолжал молотить по беззащитному интимному местечку девушки. Лайменис клал свои удары куда реже и слабее.

– Хватит, – скомандовал, наконец, Йорген, присел рядом с Маришкой на корточки, провел тыльной стороной ладони по щеке, стирая холодный пот. Потом спросил:

– Ты думаешь, все закончилось? Я все равно заставлю тебя считать. Но я сегодня добрый. И мне не хотелось бы окончательно испортить твое дупло. Поэтому просто скажи «десять»…

А у Маришки даже не было сил говорить. И она только чуть-чуть мотнула головой:

– Нет, – тихонечко прошептали ее губы.

– Ну и дура, – брезгливо бросил Йорген, – попейте пока пивка, ребятишки. Княгинька напрашивается на вторую смену.

Пока баронет и Лайменис расслаблено развалились на стульях, прилаживаясь к бочонку с пивом, похрустывая подсоленными сухариками, Йорген подошел к столу с приспособленьями. Выбрал два бронзовых зажима на цепочках. Не торопясь, подошел к беспомощной девчонке. Монах смотрел за ним с явным интересом. Как челюсти капкана защелкнулись на опухших, окровавленных половых губках девушки. А потом за цепочки их так легко было растянуть в стороны. Йорген взял баночку с мазью. Его палец, как червяк, протиснулся к нежному розовому бутончику. Малым половым губкам Маришки тоже досталось. Несколько раз розга ложилась точно по ее щелке. И эта боль была страшнее всего. А теперь палач намазал чем-то ее клитерок, спрятанный в глубине тела.

– Минут через пять твоя шишечка вылезет наружу. И ты завоешь от неудовлетворенного желания. Мы подождем, пока она не покраснеет. И только потом угостим тебя снова розгами.

Маришка уже понимала, что ее ждет. Она и эту-то муку выдержала с трудом. И сил у нее совсем не было. А вынести хоть один удар по клитору – это было совсем невозможно… Она выдержала пять. И только потом Йорген перехватил очередной замах Таматурка. Подскочил к девчонке, вылил ей в рот какую-то жидкость из серебряной фляжки. Зажал нос, чтобы заставить ее проглотить. Все тело Маришки было покрыто хрусталиками прозрачного предсмертного пота. Ее сердечко уже отказывалось перекачивать кровь. Набухло и готово было лопнуть. Но умереть ей не дали. Только выдернули окровавленный ершик из попки и чуть ослабили путы. Дали отдохнуть. Совсем чуть-чуть. Чтобы выдернуть ее из потустороннего мира, где нет боли.

Когда Маришка застонала и зашевелилась, Йорген снова присел над ней на корточки.

– Ну? Шевельни губками. Скажи «десять».

– Нет… – снова прошептала девушка.

– Жаль. Могла бы и отдохнуть.

В руках палача оказалась банка с цветными крупинками.

– Перец, брат Гриша. Обыкновенный перец. Красный, черный, зеленый, желтый. Разный. Едкая смесь.

Лопаткой щедро Йорген начал втирать жгучую смесь в Маришкино влагалище. От лютой боли девушка тихонечко завыла. Лучше бы в нее свинца раскаленного залили.

– Голову вон туда поверни, – Йорген сам дернул Маришку за ухо, – видишь брус треугольный на цепях висит. Там наверху зубчики. С кляпом из дерева саар ты уже знакома. Отдыхать ты сегодня-завтра будешь на этой штуке.

Маришка только глаза закрыла, чтобы не видеть его блеклые холодные зрачки.

– Поднимайте ее, – коротко бросил Йорген подмастерьям. Стоять девушка уже не могла. Ее отволокли к брусу. Посадили сверху. Растянули ноги в стороны, защелкнув кандалы на содранных в кровь лодыжках. Воротом подтянули дерево вверх, так, чтобы острая иззубренная грань вошла между ее опухших, кровоточащих половых губок. Руки заломили назад, заставляя тело чуть наклониться вперед. Так чтобы на зубья больше клитором налегать.

– Ну, все, княгиня, прощевайте, – Йорген ернически поклонился, – отдыхайте себе спокойненько. Сегодня нас можете уже не ждать. А вот в воскресеньице, после завтрака, мы вас навестим снова.

Когда до Маришки дошло, что ей нужно будет сидеть на этой пиле больше суток, она тихонечко заскулила. В ее влагалище, как в зев камина, каждую секунду подбрасывали новые дрова. Перец терзал его растянутые, треснувшие стенки. Кислотное дерево, хуже, чем наждак, натирало ее опухшие, кровоточащие половые губки. А деревянные зубья, как клыки, впились в истерзанный клитор. Она могла вытянуться на носочках и чуть раскорячиться. Тогда дерево прилегало к ее телу неплотно. И боль еще можно было терпеть. Но и здоровой девчонке было бы невозможно выстоять в такой позе хотя бы несколько часов. А ее мучили непрерывно уже больше суток, не давая ни секунды передышки. А порка выбила из нее последние крохи сил. Приподняться на носочках она могла на минуту-другую, не больше. А все остальное время приходилось сидеть на этом страшном брусе. Маришка только тихонечко выла, не в силах сдержаться. Кричать сил уже не было. Боль в промежности и влагалище усиливалась каждую секунду. И, чтобы хоть чуть-чуть уменьшить ее, девушка елозила туда-сюда по деревянным зубьям. Понимая, что не первая это делает. Вершины клыков были закруглены, стерты другими, кто сидел здесь до нее. Вырвать себе клитор, растереть мясо до вен, до артерий, порвать себе жилы и истечь кровью. Только бы не жить, только не терпеть эту лютую муку!