Маришка Часть 4

Стон боли вырвался у Маришки сквозь крепко стиснутые зубы. Тролль держал девчонку на весу, крепко зажав в ладонях ее левую грудку. А другая рука его мяла и тискала ее промежность. Маришка рванула руки в стороны. Но браслеты только до крови врезались в ее запястья. Однако и магическая паутина на ее интимном местечке оказалась крепкой, не поддалась. Вот только мять и тискать ее нежную плоть ничуть она троллю ничуть не мешала.

– УУУУ, – девушка громко застонала от страшной боли. Ее большие половые губки словно в тисках сжали.

– Не, Оглоед. Сюда не тиснешь. Ты ее с заду попробуй.

– Рачком-с нагинай! – гоготали орки. Они расположились у решетки камеры со всеми удобствами. Даже бочонок пива откуда-то приволокли. Табуретки колченогие. Кружки глиняные. Все честь по чести. Основательно. И от этой основательности у Маришки от ужаса скрутило низ живота. Значит, эти скоты предвкушали зрелище долгое и интересное. Тролль отпустил ее грудку. Но на землю не поставил. За волосы схватил. От боли у девушки искры из глаз брызнули. И тут к забаве присоединился второй тролль. Начал тыкать ее пальцами под ребра. Больно. Но самым страшным для девушки было даже не это. Она раскачивалась на весу. И все время натыкалась на детородные органы этих чудовищ. Огромные, набухшие, бугристые, твердые, они искали вход вглубь ее тела. Маришка жалобно плакала от унижения и беспомощности. Кусала истерзанные губки. Пыталась сдерживаться. Это было страшно, чудовищно, несправедливо. Они не должны были делать с ней такое! В книжках, которые она так любила, мужественные героини одним взглядом усмиряли орды разбойников. Достаточно было просто гордо вскинуть голову. И злодеи пристыжено расползались в разные стороны. Почему же с ней то все по-другому? Это так подло и гнусно!

– О. У Крысобоя-то как набух-то! Счас засандалит сучонке.

– Титька мелка, – чудовищная ладонь, крепкая, как наждак, снова стиснула ее нежную грудку. И начала выворачивать ее. Сжимая так, что кожа чуть не лопалась. Маришке показалось, что ее сосок сейчас взорвется от напряжения. На мгновение красная пелена перед глазами рассеялась, и девушка увидела прямо перед собой огромную рожу с оскаленными желтыми клыками.

– Мамка, млеко есть? – злорадно прищурившись гаркнул Крысобой. Маришку обдало смрадным дыханием. А потом язык, шершавый как доска, проехался по ее набухшему сосочку.

– Дырка узка, – при этих словах девушка завизжала и засучила ножками. Словно острая и корявая палка вошла между ее ягодичек. Оглоед засунул в нее свой указательный палец и ковырялся внутри ее тела. О Боги! Маришка каждый раз вздрагивала от омерзения, когда к ней прикасались грязные лапы этих чудовищ.

– Не, Оглоед, так не засадишь, – один из орков деловито наполнял кружки пенным черным пивом, – пущай Крысобой сучонку за волосняк подержит. А ты ее так. ХА! ХА!

Видать, он показывал что-то руками. Потому что тролль уронил ее. Маришка упала на каменный пол и больно стукнулась правой коленкой, уже разбитой о камни двора. Но боль в коленке была ничто по сравнению с болью от унижения. Девушка попыталась откатиться в сторону. Но Крысобой придавил ее своей ступней к полу. И Маришка захрипела от жуткой тяжести.

– Ну, во, Оглоед, показываю ще раз. За ноги ее берешь так. Во как я табуретку. Потом ХА так резко в стороны. ХА так дрыном… И засадил.

Маришка услышала треск ломающегося дерева.

– Урод, млин. Ну, и на гхыр было табуретку ломать? Счас и сиди на ней сам.

– Да лано, млин. Делов-то.

Тяжесть с ее поясницы исчезла. И Маришка вновь почувствовала, как ее за волосы поднимают вверх. Она рванулась, забилась изо всех сил. Чем вызвала у своих мучителей злорадный гогот. Две огромных лапищи охватили ее ноги у самого паха. Большие пальцы тролля впились в ягодицы. Так что его плоские когти прорвали кожу. А потом… Ее ноги резко рванули в стороны. Как на шпагат. И… Толстый кол с хрустом сзади врезался в ее тело. Маришка взвыла так, что должны были рухнуть каменные своды. И в следующее мгновение такой же толстенный ствол Крысобой вбил в ее рот. Глубоко. До самого горла.

– Обана! В два смычка княгиньку отымеют! – веселью орков не было предела.

Свет померк. Багровые клубы перед глазами. Пламя факелов взорвалось обжигающими искрами. Она должна была потерять сознание. Должна была и не могла. Боль и унижение были настолько чудовищными, что они не давали девушке сорваться в колодец блаженного забытья. Крепостной таран легко сокрушил и порвал ее узкую заднюю калиточку. И теперь мял, долбил, крушил, раздирал нежную плоть в глубине ее юного тела. А еще один страшный, вонючий кол рвал ей рот. Каждый удар, каждый толчок причиняли ей чудовищные страдания. Для этих мучений не было слов. Мир рухнул и раскололся на тысячу мелких осколков. И каждый из них впился в ее обнаженное, беззащитное, обесчещенное тело. Тролли рвали не только ее плоть. Они терзали ее душу. Маришка только беззвучно плакала. А огромные волосатые чудовища долбили худенькую шестнадцатилетнюю девчонку. Их бугристые, напряженные поленья входили в юное тело резко, с силой, терзая упругие девичьи мышцы. Раньше Маришка и помыслить не могла, что в мире существует такая немыслимая, непереносимая боль. Огромные лапищи тискали и мяли ее. Тролли наваливались на нее своими огромными, многопудовыми тушами. Девчонке иногда казалось, что сейчас они пробьют ее насквозь и столкнутся своими чудовищными инструментами. Она с трудом втягивала воздух через нос. Рот ее был растянут до предела, так что ныли мускулы. Боль как потоп, захватила, залила ее всю, не оставив ни одного укромного уголка в ее распятом, опозоренном теле. Огромная дубина тролля глубоко вошла в ее горло. Так, что она даже вздохнуть не могла. Девчонка судорожно забилась. Мышцы ее непроизвольно сжались. И то чудовище, которое обрабатывало ее сзади, довольно заурчало. А когда ей встало совсем невмоготу, и она задрожала в страшных судорогах, Крысобой чуть вытащил свой чудовищный корень. Девушка жадно втянула носом воздух. Но тут полено вновь полезло в нее. И, чтобы остановить его жуткий напор, она начала сопротивляться, облизывать его языком. От боли и унижения она плакала. А тролли только довольно урчали.

– Ну, чё, я поссать отойду. Пивка притащить ще?

– Тащи.

– А я компанию составлю? Травки вон кисетик притаранил. Заодно и посмолим. Тут долго еще? Зеленым давно баб не приводили?

– Да с полгода наверное уже. Все лето точно уж. А я ссать не пойду. Я этой княгине в рот нассать хочу. Благородных, мля, ненавижу.

Голоса орков доносились до Маришки как через ватную подушку. Ей казалось, что тролли терзали ее уже вечность. А потом им на смену придут орки. И этой пытке не будет конца. И все, что она могла сделать – это изо всех напрячь растянутые до предела челюсти. Чтобы стиснуть, впиться зубами в этот живой и упругий таран. С таким же успехом она могла грызть дерево. Но она делала это. Раз, второй, третий. Зубы стискивали могучий ствол. И… Тролль вдруг откинулся и захрипел. И в ее рот хлынул горный обжигающий поток. Она хотела выплюнуть эту жидкость. Но этот зверь просто зажал ей нос. И, чтобы получить хоть одну граммулечку воздуха, она должна была глотать, глотать, глотать этот неиссякаемый водопад.

– Слышь, Крысобой, ты это, плесни семени-то чуток. Сучка-то эта, вишь, глотать не шибко хочет. А я тебе потом мясца свежего принесу. Заместо баланды. Сам знаешь, семя троллье – бабы любят. Морду намажут – морщины пропадают. Опять же для ран пользительно.

– А то. Давай.

Орк притискивается мордой к самой решетке, тянет к троллю какую-то миску. Тяжелый удар, и звон металла. Словно колокол корабельный ударил. Кулак чудовища врезался в железные прутья, чуть не смяв их. Если бы не они – орка в живых бы уже не было. А так надзирателя просто смело. А так он визжал и катался по полу, руками охватив кровоточащий нос. Два его товарища с шумом вскочили с табуреток, расплескав остатки пива из кружек.

– Сладка халявка? – ухмыльнулся зубастой пастью тролль. – Закон забыл? Отсосал – получи.

Крысобой вытащил свой инструмент изо рта девушки. Да и нос отпустил. И Маришка, наконец, смогла глотнуть воздуха. И закричать, закричать, закричать. Криком пытаясь вытолкнуть, заглушить впившуюся в нее боль.

В этот момент кончил и второй тролль. Живот девушки вздулся так, словно она арбуз целиком проглотила. Тролль сбросил ее со своего полена. Но продолжал держать за ноги. Вниз головой. Тело девушки вздрагивало от бессильных рыданий. Спина ее, ягодицы, бедра были измазаны кровью и семенем троллей. Да и лицо, шея, плечи, куда били тугие струи, словно коркой стянуло.

– Все. Кровища кончилась.

Тролль бросил девушку на пол. Оба чудовища с довольными мордами поплелись на свое место. Потом спокойно уселись и откинулись на стену. Факелы чадили и трещали, роняя капли горящего масла. Маришка лежала на грязном, загаженном полу, на животе. Не в силах даже поджать ноги. Истерзанная, измученная. Внутри нее словно огонь развели. Лучше бы ее выпотрошили. Наверное, тогда она испытывала бы меньшую муку. Сколько она так пролежала – девушка не знала. Как и не знала, почему до сих пор жива. Да и зачем? После такого чудовищного унижения лучше и не жить. Камень пола пил, высасывал, как вампир, жар ее юной плоти. Она вздрагивала от холода. Непроизвольно. Стоило хоть чуть-чуть пошевелиться, как ее пронзала острая боль. Слезы застилали глаза.

– Сюда ползи, сучка княжеская, – ухмыляющийся орк, – ссать на тебя буду.

Обессиленная, измученная девчонка только слабо застонала.

– Ладно, сучара. Счас ты у меня по-другому запоешь.

Орк просунул свою алебарду между прутьями и ткнул Маришку в бок, оставляя глубокую, кровоточащую царапину. Девушка только дернула скованными за спиной руками. Она даже прикрыть не могла свое беззащитное обнаженное тело.

– Шевелись, сучка, шевелись!

Орк ударил ее еще раз. Еще злее. Острие вошло еще глубже, вспарывая в ее теле настоящую рану. Алая кровь брызнула на каменный пол.

Девушка попыталась подняться… Подогнуть колени. Приподняться. Со стоном. С натугой. Но боль волной окатила ее. Накрыла с головой. Ноги разъехались, и она рухнула на пол, больно ударившись грудками о камень. Тоненько и жалобно вскрикнула.

– Сюда ползи, эльфа, – по попке больно ударил камушек. Тролль метнул его метко, – пятки мне лизать будешь.

Выбор между двумя скотами был не велик. Но из последних сил Маришка откатилась поближе к троллю. Так, чтобы быть вне досягаемости острия алебарды. Орк пытался ткнуть ее еще раз. Да длины острия уже не хватило.

– Пятку лижи. Нежно, – ухмыльнулся Оглоед. Он был повыше и побольше Крысобоя. И шерсть у него была с рыжим отливом. Старше может быть?

– Да, господин, – тихонько прошептала девушка, но так, чтобы ее было слышно. Так, чтобы не заметили, что она спрятала что-то во рту. Осторожно обнаженная девчонка прикоснулась носом к потрескавшейся и грязной пятке. Не все ли равно, что язык, что нос. Поверхность-то твердая. Как рог. Дави – не дави. Бесполезно. Щупала, задыхаясь от вони. И только между пальцев у тролля кожа была нежной и мяконькой. Маришка вытолкнула языком тонкий и длинный осколок кости, так удачно подвернувшийся ей. Крепко-крепко зажала его зубами. А потом с силой всадила его в нежную зеленую шкурку. И быстро откатилась в сторону. Чтобы не затоптали.

Рев дикой боли. Живая мохнатая гора каталась по полу, тщетно пытаясь выдрать маленькую занозу своими огромными неуклюжими пальцами. Крысобой радостно гоготал, бухая своим огромным кулаком по колену. Весело ему было.

– Убью! Сучка! Убью тя насмерть! Эльфа сраная! Порву! – рычал взбешенный Оглоед. Маришка откатилась и забилась в угол камеры. Поджала коленки к подбородку. Спинкой вжалась в стенку. Реветь Оглоед перестал. Ранка-то небольшой была. Подковырнул занозу каким-то каменным осколком. Кончик-то большой остался. Да и орал он больше от неожиданности, чем от боли.

– Ну, все готовься, сучка. Убивать тя буду.

Горой он надвинулся на сжавшуюся в комок испуганную девчонку. Лапу запустил в волосы. Рывком вздернул на уровень глаз.

– Убью! – проревел он в лицо Маришке, та только поморщилась от жуткого смрада.

– Убей, – девушка твердо, не мигая, смотрела в его глаза. – Не убьешь – спи в полглаза. Горло перегрызу.

– Сломаю, сучка, – рявкнул тролль.

– Сломаешь, – Маришка попыталась дернуть головой, и чуть зашипела от жуткой боли. – Сломать – сломаешь. Согнуть – не согнешь.

Тролль ударил девушку головой о стену. Сильно. Разве что череп не хрустнул. Маришка только застонала сквозь стиснутые зубы. Удар сложенными пальцами под ребро. Потом кулаком в грудь. Так что ребра застонали, и весь воздух вылетел из легких. Теперь она даже крикнуть не могла.

– Милые семейные игры. Не помешал? – девушка с трудом приподняла веки. Глаза ее, всегда такие дерзкие, веселые, теперь были наполнены такой мукой… Брат Григорий даже смутился.

– Спасибо вам, добрые люди, – поблагодарил он охранников. Орки притащили для него тяжелое резное кресло. Монашек опустил зад на кожаные подушки, устраиваясь поудобнее. Тролль прекратил бить тело девушки о стену. И недоуменно смотрел на нового зрителя. К огню факелов прибавилось два светящихся шара. Брат Григорий не хотел упускать удовольствия от интимных подробностей развлечения.

– Обед сытным был. Утицу ваши повара готовить умеют, – он довольно сложил пухлые ручки на брюшке, округлившемся под рясой. Удобно откинулся на спинку.

– Чё надобно? – угрюмо спросил развалившийся у стены Крысобой, лениво ковыряясь в зубах.

– Совет вам потребен, братья. Вижу эльфа вам крепкая досталась. Снаружи не возьмешь. Верно, она сказала: сломать сломаешь, а согнуть не согнешь. А вот согнуть-то надобно.

– Совет – хорошо, – кивнул огромной головой Оглоед. Тряхнул Маришку так, словно хотел ей кости в пятки ссыпать.

– Девку – не согнешь. Ее сперва бабой сделать надо. Изнутри взять.

– Зенки разуй! – хохотнул Оглоед. – Гля, паутина. Сыми ее попробуй.

Тролль повернул девушку так, чтобы монах видел сверкающие нити, густой серебряной сетью скрывающие интимное девичье место. Маришка, которую держали за волосы, вздохнуть боялась сильно. Думала, что скальп у нее сейчас оторвется.

– Сама сымет. Ведьма эльфская всегда от своей ворожбы избавиться сможет. Помочь ей только в этом надобно, – каждое слово проклятого монаха как гвоздь вбивалось в тело девушки. Острый холодный металл. И тон у него изменился. – Цепь с крюком видишь? Подвесь на него эльфу. За паутинку. А вот и жаровеньку нам несут добрые орки.

Только сейчас девушка сообразила, что же это были за приближающиеся по коридору удары. Ножки тяжелой чугунной жаровни бились о каменный пол. Дверь в камеру отворилась с противным скрипом. Шестеро орков, надрываясь, притащили жаровню. Чугунные ножки в виде львиных лап. Потом тролль поднес ее поближе и с лязгом спустил с потолка цепь с железным крюком. Она еще пыталась не стонать, когда острый железный крюк впился в паутину. Порвать ее он не смог. Только натянул серебряные нити. Но нити-то были врезаны в ее самую нежную и интимную девичью плоть. Прямо в живое мясо. И когда на девичье местечко пришлась вся тяжесть ее тела… Когда под спиной она почувствовала нарастающий жар раскаляющейся железной плиты… С ее губ сорвался такой крик, который и камень мог заставить заплакать. Эхом, маленькой испуганной птичкой заметался он под каменными сводами. Замирая, затихая, постепенно теряясь вдали. Чтобы не обжечься, Маришка должна была прижимать к спине скованные руки. Она, всего на мгновение, прикоснулась к железной плите. Словно к раскаленной сковородке. И теперь на ее обожженных мизинцах вздувались кровавые пузыри.

– Не рвется, – тролли озадаченно смотрели на девчонку, подвешенную над жаровней за свое самое сокровенное местечко. Нити паутины были намотаны на крюк. Жаровня медленно накалялась. Крысобой пошуровал в углях железным прутом на деревянной рукоятке. Чтобы угли жару еще больше давали. Орки не забыли ни прутья, ни клещи, ни длинные стальные иглы. И теперь они с интересом, пуская слюни от возбуждения, ждали, когда же тролли пустят их в ход. А жаровня была большая. Маришка даже ножки свои длинные боялась в коленках согнуть. Чтобы пяточки не поджарить. А так висеть было еще больнее.

– Обождать чуток надо. Плод – он созреть должен. Видать не в полную муку княгинька вошла, – монаху принесли серебряный кубок с легким розовым вином. И он с удовольствием потягивал его. Глоток за глотком. От жара на теле девушки выступили капельки пота. Грудки напряглись. Сосочки затвердели.

– Не жарко, Мариночка? – ехидно осведомился брат Григорий. – Висеть-то удобненько?

Девушка только тихонько застонала сквозь стиснутые зубы.

– Гордыня – тяжкий грех, – ухмыльнулся монашек. Потом повернулся к оркам. – Ну-ка, клыкастые, брысь отседова.

Топот кованых сапог по коридору. А потом повисшее в воздухе заклинание Мертвого Уха. Чтобы не подслушивали.

– Значит так, сучка. Паутинка – штучка, конечно крепкая, спору нет. Да вот только вещей вечных не бывает. Когда мука твоя совсем лютой станет – ты ее сама сбросишь. Не магией – инстинктом. Ну а потом Оглоед и Крысобой с тобой вволю натешатся. Порево недавнее тебе нежной лаской покажется. Попку тебе славненько порвали. Смотрел в шарик – любовался. Это один вариант. Теперь второй. Сапоги у меня грязные. Вылижешь их до блеска – возьму как щетку сапожную. Вещь необходимая в дороге. Да и вообще по жизни. В столицу со мной поедешь. А сюда шлюшку даргскую посадят. Много их телом своим без лицензии торгуют. Есть у меня и другое предложение. Местами поменяться. Может ты не одна против Императора дурное удумала? Ну, Эланию Переверзеву, подружку свою, ты не сдашь, конечно. Хотя я бы с ней с удовольствием пообщался в интимной обстановке. Но может, кто другой поспешествовал тебе в злодеяниях против короны? Герта Венгерова, к примеру. А муками твоими она от себя подозрение отводила. Или Лайменис. Что он, гад, удумал, такое непотребство с девицей творить. Имя молви, и сразу в камеру отдельную пойдешь.

Маришка раскрыла рот, силясь что-то сказать. Но с губ ее сорвался только тихий стон.

– Не слышу, сучка, громче, – довольно ухмыльнулся брат Григорий.

Девушка простонала чуть сильнее.

– Ась? – издевательски приложил монашек ладошку к уху. – Что-то мы там говорим княгинюшка?

Он поднялся с кресла, сладко почесывая под рясой поясницу. Подошел к решетке поближе.

– Я слушаю тебя внимательно.

Маришка только рот раскрывала, как беспомощная рыба, вытащенная на берег.

– Ну-ка, зеленый, качни ее поближе.

– Зчас! – Оглоед больно стиснул икру девушки и качнул ее к решетке. Одну ножку Маришка не успела сразу поджать и щиколотка, а потом пятка, ударились о раскаленную жаровню. Боль в ее девичьем местечке была такой, словно в нее тысячу крючков вдели. А сейчас их начали вырывать один за другим, раздирая ее нежную юную плоть. Мучнистое лицо ее мучителя было совсем близко. Она давно копила слюну. Выманивала его поближе. Смачный плевок был меток.

– Значит, не хотим. Не дурак, догадался, – монах еще пытался держать себя в руках, но потом сорвался. – Вымя! Вбей ей стержень в вымя! В сосок! Раскаленный! Жарь суку! Ноги раздерни! И в жопу! В жопу засунь! Чтобы зашипело! Жарь сучку эльфийскую! Тварь! Мразь! СУКА!!! Но вначале подмышки, подмышки ей углями погрейте. А то заросло там все до безобразия.

Огонь плеснувший под руки она еще терпела. Невыносим был только жуткий смрад паленых волос. Но вот когда первый раскаленный до красна стержень вспорол ее правую грудку… Тогда Маришка поняла, что кричать она может гораздо сильнее, чем раньше.

А монах продолжал орать:

– Ну? Не слышу? Говори! Имя, Марина, имя! Кто это? Венгерова? Глубже, глубже втыкай, да проверни, проверни, пока не остыл.

Жах! Теперь раскаленный железный прут с размаху опустился на ее левую грудку. Вдавив, вмяв ее до самой кости. Жуткая боль от удара. Страшная, чудовищная боль ожога, запах паленого мяса. Ее мяса! Ее нежной юной плоти! Что они делают с ее грудками? Зачем! Не надо! Ну, пожалуйста!

А потом еще рывок от удара, когда нити рвут и снова впиваются в ее девичье местечко. Но ведь так просто избавиться от нее. Так просто. Монашек вон подскажет. Да и она сама уже чувствовала, что еще немного… И уже не будет сил терпеть эту лютую муку. И она сама сбросит эту проклятую паутинку. Но тогда начнется самое страшное.

– Вспомни, Венгерова? Ну? Вспомни, как она хотела развести насекомых в твоем вымени. Это побольнее железного прута. И куда как подольше. Ну? Скажи. Скажи «Да». И все сразу кончится. Прут другой возьми, зеленый. Этот остыл уже. И другую, другую дырку рви.

Острие вонзается в правую грудку. Ее отбрасывает в сторону. Она болтается на ниточке. Как смешной шарик йо-йо в руках у странствующего жонглера. Туда сюда, туда сюда. Вот только шарик со всех сторон оплетен. А она держится только одним своим, самым нежным местечком. Держится над этой страшной, обжигающей жаровней.

– Скажи «Да», Мариночка. Просто скажи «Да». И эта сучка сразу же займет твое место. А ты будешь сидеть здесь. Рядом со мной. Тебя перевяжут. Дадут одежду. Нальют подогретого вина. Просто скажи «Да».

– Нет… Нет… Нет… – шепчут искусанные, покрытые коростой, опухшие губы девушки. – НЕТ!!!

– По ребрам, по ребрам ей пройдись. Да посильнее, с хрустом! И по вымени вреж! Да сильнее рви, сильнее, чтобы клочья паленые полетели!

– Нет… Нет… Нет…

– Господин охранник, пожалуйста, пропустите меня. Я только на минуточку. Передачку подружке передам, и все! – Ланка умоляюще взглянула на охранника-орка, прижимая к груди большой узелок.

– Не велено, – лениво цыкнул клыком орк, глядя сквозь девушку.

– Ну, кем не велено, кем? – Ланка наклонила голову. Так унижаться перед каким-то охранником. Вертухай проклятый. Она ведь только передачу передаст, и все. Хлебушек там, мяса кусочек маленький, пара луковиц. Суп не во что налить было. Пока он в тарелке в комнате стоял. Банки не нашлось, но к ужину она ее обязательно найдет. Чтобы и супчику Маришке отнести, и кашки, и картошечки с рыбкой.

– Ректором не велено. Кем же еще. Иди к ректору, благородная госпожа. Он скажет, али бумажку какую для Смотрителя черкнет – пущу. Мое дело маленькое. А так – не велено.

– Так я же студиозус! Как вы смеете меня не пускать! – Ланка рассерженно топнула сапожком.

– Да легко. Иди-ка ты, девка, отседова. Пока не случилось чего. Сюда и преподы-то по указивкам заходят. А студиозусов вообще в год по чайной ложке.

– А я могу поговорить со Смотрителем?

– Можешь. Пятьсот золотых тангарских тугриков у тебя есть?

– Пятьсот? Золотых? Тангарских? – Ланка даже взвизгнула от невообразимости этой суммы. – Да у нас всему Легиону зарплату меньше платят! Да ее же нести тяжело!

– Ну, девка. Тебе цена названа? Хошь плати, не можешь – иди себе подобру-поздорову.

– А… А если я вам дам… лично? Вот. У меня есть, – она протянула орку тощенький кошелек.

– Ох, девка. Взять бы взял, да мне потом руку отрубят. Которая на денежку позарилась… Да и клан весь с работы похерят. Никак не можно. Ежели другое там чё – слюна гидрина, паутина, яд риганоский – это завсегда пожалуйста. А передачку – не велено.

– А я вам за голенище сапога опущу.

– Тогда ногу, – ухмыльнулся орк. – Пятьсот золотых будет – приходи, поговорим.

Пятьсот золотых. Мысль о немыслимости, невообразимости этой суммы просто убивала. Тем более тангарских. Они же имперской золотой куны раз в десять поболе будут. И золото в них лучше. Ланка и в глаза-то таких денег раньше не видывала. Она посмотрела на кованные двустворчатые железные ворота. Клёкот, шум, вонь. И тут, откуда-то из глубины до нее донесся такой крик… Голос Маришки она узнала безошибочно. И столько в нем было боли и муки.

– Что вы с ней делаете? Пусти меня, гад, пусти! – она бросилась на орка, сжав кулачки. Но первым же ударом оцарапала пальцы о шип бронзовой пластины. Крик, полный неимоверный муки, снова вырвался из вонючего подземелья. Орк оттолкнул ее. Несильно. Но девушка едва на ногах удержалась.

– Ах так, ну ладно! – яростно сдвинув брови она отскочила назад. Губы ее шептали заклинание. Пальцы уже сплетались в боевую фигуру.

– Э! Девка, ты это, не дури! – орк угрожающе вскинул алебарду, а пальцы его уже нащупали метательную звезду.

– Стоять! – гаркнуло Ланке прямо в ухо. И чьи-то пальцы с силой охватили ее запястье. Она попыталась дернуться, обернулась. Госпожа Клара де Рижжак, их классная воспитательница, стояла и сурово смотрела на нее.

– Сволочи! Какие вы все сволочи! – у Ланки дрожали губы от обиды. Нужно было убить этого проклятого орка! Они там мучают Маришку, а ее не пускают! И кто – госпожа Клара! Ланка всхлипнула, глотая рыдания:

– Там Маришка, а вы, вы…

Она вырвала руку и бросилась прочь. И снова крик боли и муки донесся до нее. «Пятьсот золотых. Пятьсот золотых» Одна мысль, только одна мысль пульсировала в ее голове. Она должна достать деньги. Достать во что бы то ни стало!

Ждать, пока дверь откроется полностью, Клара не могла. Протиснулась между створками. Новый жакет, обтягивающий крепкую грудь, весь в копоти вымазался. Проклятый орк слишком долго возился со своим рычагом. Наверное, ему мешала кровь, хлещущая из сломанного носа. Пытался не пустить ее! Ее! Но грязь на одежде Клара даже не заметила. Вихрем пронеслась она по широкому коридору.

– Госпожа… – брат Григорий только начал подниматься со своего резного кресла. Страшный удар ногой в живот заставил согнуться его пополам. Если бы не заговоренные кожаные доспехи под рясой, Клара бы ему точно внутренности отшибла. Монах свалился на пол, изрыгая изо рта недавний обед. Удар кулака в затылок припечатал его мордой в собственную блевотину.

– Приятного аппетита, брат Гриша, – ласково произнесла молодая женщина, теперь уже подошвой вдавливая морду монаха в кислую жижу. Потом наклонилась пониже и прошептала:

– Удавлю скота!

Тролли замерли. Раскаленные железные прутья на толстых деревянных рукоятках жаром рдели в их руках.

Замок распахнулся от одного взмаха магического жезла.

– Ха! Ишо одна сучка! – радостно осклабился Крысобой, делая шаг к двери в камеру. Его огромная мужская гордость радостно напряглась в ожидании добычи. Он уже замахивался раскаленным железным прутом.

– Фаррак! – Клара даже не посмотрела в его сторону – боевое заклинание искрой ударило чудовище в пах. Тролль согнулся и завыл, схватившись за свою мужскую гордость. Но она вдруг прямо на глазах начала резко съеживаться в размерах. Крохотная зеленая гусеница упала на пол и быстро-быстро поползла по нему, пытаясь укрыться в трещинах между камнями.

– До полуночи не поймаешь своего червяка, бабой станешь, – Клара сказала, как отрубила. Крысобой взвыл от ужаса, рухнул на колени и принялся ловить шустрое насекомое. То, проявляя чудеса быстроты и ловкости, заскользило по щелям в камнях.

– А тебе, скот, особое приглашение нужно? – женщина резко обернулась к Оглоеду. – Или тоже червячка половить хочешь?

– Нет, госпожа, – угрюмо молвил тролль и отступил в угол.

– Куда пополз, тварь? Жаровню убери. Живей! Иначе я в тебя железо засуну.

Тролль с натягом потащил за собой тяжеленную жаровню. Клара подбежала к Маришке и бережно, очень бережно сняла ее с крюка. Сбросила на землю собственный плащ. Зеленый бархат лег на грязный, забрызганный кровью пол. Положила на него израненное обнаженное тело. Завернула бережно. Раны девушки кровоточили. Она жалобно стонала. Ожоги, следы ударов раскаленных прутьев, юные грудки, истерзанные безжалостным железом.

– А вы что стали, уроды? – Клара рявкнула на выглянувших из-за угла орков. – Носилки сюда! Быстро! Мухой метнулись!

Может и вправду у вертухаев крылья выросли. Но через минуту уже появились кожаные носилки. И четверо орков, роющие от усердия землю копытами. Лишь бы не рассердить грозную госпожу Клару.

– Аккуратно. Аккуратно. Положили. Вместе. Взяли! И понесли.

Выходя из камеры, Клара еще раз отвесила смачный пинок по жирной заднице брата Григория. Тот еще только пытался встать на колени. Монах лишь жалобно хрюкнул и снова ткнулся мордой в пол.

Ветром донеслись орки до двери. Маришка лишь тихонько стонала при каждом шаге. Больно, как же ей было больно!

– Далеко собрались, госпожа Клара? – у лестницы наверх, скрестив руки на груди, спокойно стоял могучий тангар.

– К лекарю, господин Рарнир. Уйдите с дороги.

– Вы, пожалуйста. А пособие необходимо вернуть на место. Его запрещено выносить из бестиария без личного приказания господина ректора, – голос гнома был могуч и спокоен. Как утес.

– У вас будет это указание! А сейчас – прочь с дороги!

– Не будет, – так же спокойно ответил тангар, – господин Ди Дагросса уже дал свои распоряжения. Извольте взглянуть. Вот здесь. "Отдельная камера – не обязательно. Мер по защите здоровья – не применять. Сохранность жизни – не обязательна" Его рукой писано, госпожа Клара?

– Да… – тихонько выдохнула женщина. Мало что осталось от ее решимости.

– В таком случае – идите. Я буду ждать вас обратно вместе с разрешением. А пока я верну пособие на свое место.

– Нет! – Клара вскинула голову. – Нет, Рарнир, сын Гартона. Я, Клара де Рижжак обращаюсь к вам с просьбой поместить эту девушку в отдельную камеру. Я… Я умоляю вас, господин Рарнир.

Тангар устало вздохнул. Что он мог сказать этой женщине? Глоток холодной воды, после чашки настоящего кофе только подчеркивает благородный вкус напитка. У этой девочки было шестнадцать лет счастья. Ценила ли она его по достоинству? Вряд ли. Счастье – оно как воздух. Когда есть, его не замечаешь. Внимание привлекают досадные мелочи. А ведь мешочек со счастьем дается человеку один раз. При рождении. Его можно потратить сразу. В один день. А можно растянуть на долгие годы. Впрочем… Счастье можно взять и в кредит. Вот только процент по нему бывает слишком страшен.

– Благими помыслами вымощена дорога в Хельм. Я давно уже не тангар, госпожа Клара, и вы это знаете. Впрочем… Отдельная камера для пособия не противоречит условиям содержания. Пойдемте, я покажу вам свободную…

Маришка не теряла сознания. Ни на минуту. Ни когда ее грудки терзали раскаленными штырями. И ее упругие юные мышцы шипели и рвались под напором раскаленного докрасна железа. Ни когда ей раздернули в стороны ноги и втыкали иглы в пах. А они шипели, соприкасаясь с ее мясом. Тролли втыкали их даже туда, в самое ее женское естество, вкалывая их между нитями серебряной паутины. Штыри терзали ее половые губки. Не пытаясь втиснуться между ними. Она так и осталась девственницей. Слабое утешение. Ведь боль была не самым страшным. Страшным было то, что она сама продлевала ее. Она могла сбросить с себя паутину. Но цеплялась за эти раздирающие ее тело серебряные нити. А нити рвали, терзали ее лобок и половые губки. А ведь нужно было только расслабиться. Отпустить свои путы. И упасть на раскаленную плиту. Но она бы даже не обожглась. Длинный и тонкий стальной штырь, почему-то сунутый в угли острием вверх. Он так удобно входил под ее левую лопатку. И она знала, знала, что он не врежется в кость. Он войдет точно, навылет пробьет ее трепещущее сердечко. И все. Боли уже не будет. Кто посчитает это самоубийством? Умерла во время пыток. Выход из строя учебного пособия из-за неправильной эксплуатации. Только она сама. И она не могла этого сделать. Она изо всех сил продолжала цепляться своим интимным местечком за крюк, каждое мгновение причиняя себе немыслимые страдания.

Сейчас боль, вдоволь натешившись ее израненным, истерзанным телом, отдыхала. Лишь изредка всплескиваясь то в одной точке, то в другой. Ржавые пилы с тупыми зубьями рвали ей грудки. Буравчики вкручивались в нежные воротца лона. Когда этих всплесков становилось больше, она чуть слышно стонала. Кричать уже не могла. Голос сорвала, да и сил уже не было. Носилки, плащ, госпожа Клара… Зачем? Ее опять куда-то несут.

– Вот это свободная камера.

– А это что за мокрая гниль на полу?

– Солому раз в месяц менять положено. Первого числа. Сегодня девятнадцатое.

Женщина посмотрела с мольбой на тангара. Тот только головой покачал и кивнул оркам.

– Уберите мокроту. Свежей соломки подстелите. Две охапки.

– Четыре! – скомандовала Клара, – и сена сухого свежего.

– Одна охапка-то положена, господин, – орк очи долу потупил, – сами же потом чарки воскресной лишите.

– Несите, – тангар рукой махнул, потом повернулся к женщине. – Зря вы это, госпожа Клара. Не лезли бы в это дело. Судьба, она каждому изначально прописана. Не пытайтесь ее изменить. Не удастся. А обмануть попробуете – только хуже будет.

– Человек свою судьбу сам пишет, – обрубила женщина, – а это что там за вода льется?

– Ну, пить-то надобно. Сверху вода, снизу место отхожее. Сверху опять же воздух свежий. Почти.

– Вода? – женщина с сомнением посмотрела на странную жидкость, льющуюся тонкой струйкой, – а…

– Руками-то не трогайте. Вода. Из канавы сточной. Сегодня дождя-то не было. Вот гадость одна и льется. Дождик пройдет – чуток обождать, почти свежая будет.

– Вы издеваетесь надо мной?

– Над вами – нет. А для пособия оно в самый раз будет. Есть ведь еще подо рвом камеры. Там вода почище будет. Оно и понятно, сквозь землю идет, фильтруется. Зато в разных местах с потолка капает. Посырее там. Опять же мокрицы, пиявицы. Соломки сухонькой уже не постелешь. Враз мокрой станет.

Классная наставница отвернулась, чтобы скрыть слезы. Сдавленный всхлип.

– Не надо, госпожа Клара. Здесь лучше, чем у троллей, – тихонечко произнесла Маришка, – спасибо вам и господину Смотрителю.

Шуршание соломы. Маришка почувствовала, как ее перекладывают с носилок. Орки. Рука одного из них пошарила под плащом. Потискала ее истерзанную железом грудку. Злорадная усмешка оскаленных клыков. Госпожа Клара уйдет. А орки останутся.

– Больше указаний не будет, госпожа Клара?

– Будут! Наручники с нее снимите. А потом оставьте нас.

– Как будет угодно. Горшочек этот возьмите только. Дабы еще раз себя просьбами не утруждать.

– А что это?

– Мазь лечебная. Чтобы по грязи накладывать. И еще один совет напоследок. Уходить будете – плащик заберите свой.

– Это еще зачем?

– Примета такая. Вещь в камере корни пускает. А потом и хозяина за собой притягивает. Так что – заберите плащик, когда уходить будете.

– Ну, это я решать буду. А в суеверия глупые я не верю.

– Давай вначале вот так, Мариночка, повернись, на животик. То, что снаружи, потерпеть может. Главное – чтобы внутри все цело было.

– Не надо, госпожа Клара. Я… Я сама. Зачем вы. Я же грязная… Особенно там. Они. Мне…

– Ну-ка! Рот закрыла. Грязная она. Там мы все не чистые. Я, когда как ты была, в лазарете работала. Такие раны лечить приходилось. Солдата притаскивают, а у него все внутренности наружу. Да еще с утра самого под палящим солнцем лежал. Мухами весь облеплен. Так… Посмотрим что тут нам тангар дал… Хм… Вполне пользительно будет. Ну, а теперь тут у тебя что… Ох... Больно было? Прости. Глупый вопрос.

Маришка только всхлипывает. Больно, это не то слово. Ей и сейчас больно. Словно углей внутрь насыпали. Но под пальцами госпожи Клары боль отступает. И мазь. Она как глоток воды для пересохшего горла. Успокаивает. Холодит. Обволакивает.

– Да… Ну, все что есть, это не смертельно. О Боги, что же ты должна была чувствовать! А вода мне все-таки понадобиться. Дерьмо из сточной канавы пусть они сами пьют. А я тут тебе родничок сделаю. Раз ров есть – значит, и роднички где-то прячутся. Вот он маленький. Вот он хорошенький. Вот тебя-то мы к нам и пригласим.

Маришка услышала скороговорку заклинаний. Потом музыкой пропели руны, наносимые на стену. А затем раздалось нежное и ласковое журчание крохотного родничка.

– Ну, а теперь, повернись и присядь, моя девочка. Дай я тебе личико умою. Вот так. Вот так. И водичкой напою…

– Холодная… – Маришка пила с наслаждением. Вода была не холодная – ледяная. Зубки от нее ломило. Зато, после первого же глотка, во рту стало свежо и морозно. И никакого вкуса этого… И она чувствовала, чувствовала, как это глоточек идет внутри нее. Смывая, очищая, освежая ее. Какая же она вкусная, эта простая, свежая вода.

– Холодненькая. Пей. Кружечку я тебе оставлю. Ну а теперь грудками твоими займемся… Ну сосочки не задеты. И на том спасибо.

– Ууу, – Маришка застонала, когда первый мазок лег на обожженную рану. Но потом стало легче. Много легче. Почти хорошо.

– Вот так. Теперь закутайся в плащ и лежи. Отдыхай. Сил набирайся. И не переживай. Заживут твои раны. Если можешь, постарайся заснуть. Сон – он лучший лекарь.

– А… А вы? – растерянно выдавила из себя Маришка. Страх, что сейчас она снова останется в этой тюрьме одна… Вместе с этими жуткими троллями и орками. Весь этот ужас навалился на нее с такой силой, что она еле крик сдержала. "Не уходи. Ну, пожалуйста, останься", – глаза девушки молили. И, чтобы спрятать эту мольбу, она закрыла их. Разве она могла просить о чем-то? Как же ей было плохо.

– А я пойду, Мариночка. Дел еще очень много. Сегодня тебя уже никто не тронет. Пойду, умолю Ноэрто. Если уж этому суждено случиться, то хоть бы не мучили тебя. Не бойся. Я завтра обязательно приду. Они будут знать, что ты не одна. И не тронут тебя. Хорошо?

Клара присела на корточки и нежно погладила Маришку по головке. Она с трудом сдерживала слезы.

– Мариша, – классная наставница тяжело вздохнула. Прежде чем уйти, нужно было решить еще один важный вопрос. Важный и очень страшный. И лучше было не откладывать это на потом. – Я должна тебя попросить об одной очень тяжелой вещи. Совет будет выбирать работу. Чтобы ты выбрала для себя? Я понимаю, это жестоко. Но… Мне нужно знать твое мнение. У тебя ведь, по существу и выбора нет. Я хотела… Но сейчас это уже не важно. Единственное, где мы сможем потянуть время – это меч Ла Кладона. Но больше полугода нам вряд ли удастся протянуть время. Врать я тебе не хочу. Но даже несколько месяцев могут многое изменить. У тебя будет надежда.

– Я хочу родить Дракона. Госпожа Клара, когда вы встретитесь с господином ректором, я прошу, чтобы вы передали ему это.

– Что? Тебе плохо? Какого дракона? Ты что? Лайменис придурок и маньяк. Прачки уже простыни его стирать отказываются. Он же рукоблудством каждую ночь под одеялом занимается. Это же бред, а никакое не заклинание.

– Госпожа Клара, – Маришка, еле сдерживая стон, приподнялась и слезла с плаща, – возьмите плащ, пожалуйста. Чтобы он корни не пустил. И передайте господину ректору, что я хочу родить Дракона.

– Но почему?

– Потому что все мое счастье осталось в прошлом. Кончилось. А дальше будут только боль и муки. Пусть они продлятся только одиннадцать дней. Можно, и я задам вам вопрос, госпожа Клара?

– Да, конечно. Спрашивай.

– Почему вы пришли ко мне, госпожа Клара? Зачем я вам нужна? Меня же больше нет. Я не человек. Я учебное пособие. Тренажер для отработки заклинаний.

– Потому что я горжусь, что у меня есть такая ученица, как ты. Сегодня ты победила двух огромных троллей. Кто еще может таким похвастаться? И для меня ты всегда будешь княгиней Марией Ланской. Я человек, а не скот. Я свое мнение по указке сверху не меняю. Надо мной пастухов нет.

– Возьмите, пожалуйста, плащ, госпожа Клара. Я уже чувствую, как он пускает корни.

– Ты же всегда так холода боялась, Мариночка.

– А теперь не боюсь. Холод – он боль успокаивает.

Клара схватила плащ и выскочила из камеры. Щелкнул, закрываясь, замок. Женщина плакала. Пока ее никто не видел – это было можно. Потом она снова должна стать сильной. Ну, она покажет этому Ди Дагросса!

Девушка, чуть прикусив губку, присела, прислонившись спиной к холодному камню стены. Наклонила голову и начала расчесывать пятерней свои роскошные волосы. Нужно было заплести косу. Иначе волосы просто обрежут. Ласково и успокаивающе журчал родничок. Клара заботливо набрала кружку и оставила ей воды. Не нужно будет подниматься и ползти. Вони от сточной канавы она уже почти не чувствовала. Привыкла. В подвале везде воняет невыносимо.

Клара не поняла ее решения. Маришка вначале и сама не могла понять, почему это из нее выскочило. Только теперь начала догадываться. Ей не пережить тридцатое снежня. Она не понимала, откуда пришло это Знание. Но знала это точно. Ей осталось жить только одиннадцать дней. Или, если повезет, чуть меньше. И эти дни будут страшными. Но… Маришка хотела ребенка. И как объяснить это госпоже Кларе? У нее ведь самой не было детей. Да, конечно, это будет не ребеночек, а гомункулус. Странное существо, которое не проживет долго. Ей не дадут его обнять. Не дадут прижать к груди. И они убьют его. Рассуют внутренности по колбам и сосудам, чтобы потом показывать студиозусам. Но она хотела родить. Хотела уйти из жизни матерью, а не изнасилованной подстилкой. Странное и нелогичное желание…Ее все равно заставят это сделать. ОН настолько уверен в своих силах, что даже не захотел предложить ей Договор. ОН считает, что ей все равно некуда деться. Что ж. Возможно, ЕГО будет ждать сюрприз.