Бордель в концлагере Глава 9. Рахиль

Через пару дней вечером мы обслуживали очередную часть с фронта. Как обычно, мы с Лией показали со сцены нашу любовь, коронный номер. Я кончила, кричала, завела мужиков. Им так понравилось, что, когда меня вели к дивану – нас с Лией взяли на разные диваны – я увидела, как Руту заставили на столе дрочить себя. Она жутко стеснялась, краснела всем телом, уговаривала их не делать этого, но послушно терла себе письку, сидя на столе и широко раскинув ноги. Меня ебали десять мужиков, но теперь я ничего особенного не чувствовала. Иногда я кончала, если ебали двое или трое вместе.

Все шло, как обычно, когда вдруг раздались крики с соседнего дивана – там ебали Рахиль. Потом – визг Рахили. Меня прекратили ебать два мужика, я только почувствовала возбуждение, но они отпустили меня и бросились туда. Я тоже встала и подошла, заглядывая через спины.

На полу сидела Рахиль, ее лицо было в крови, руки завернуты за спину, их держал офицер. Комбинация висела клочьями, даже черные чулки были разорваны. На диване лежал мужик с окровавленной грудью.

– Ссука, ножом пырнула Хартмана! – кто-то объяснял подошедшим, что случилось. Рахили досталось ногой по ребрам, хорошо, что все были голые.

Подошел Фишер, он всегда наблюдал за порядком в зале.

– Помогите кто-нибудь, оттащим это дерьмо вниз, запрем в подвале. Я доложу штурмбанфюреру Миллеру, он решит, что с ней сделать.

– Расстрелять тут же!

– Это слишком мягко для нее. Господин Миллер придумает что-нибудь построже. Тащите!

Я со слезами проводила их глазами (“Ведь она говорила, что убьет! Надо было отговорить ее... Что теперь с ней сделают?”).

Раненого перевязали и увели куда-то. Рана оказалась неглубокой – нож был со стола, не острый.

Я думала, что на этом вечер закончится, но все выпили, и пришлось продолжить еблю. Больше я ни разу не кончила, из головы не выходила Рахиль.

В спальню мы попали только утром, часов в семь. Никто не разговаривал, все были подавлены. Особенно мы – я, Лия, Яночка, Рута. Ведь мы вместе уже три месяца, мы одни остались из нашего эшелона.

В двенадцать пришел Фишер, мы поднялись, зевая, выстроились у кроватей.

– Быстро привести себя в форму, одеться. Ногти, раскраска и клизма – вечером. После завтрака построиться в коридоре, – он вышел.

Пока мы писали, какали, принимали душ, одевались, в голове вертелись мысли о Рахили (“Нас поведут смотреть, как ее запорят до смерти. Господи, спаси ее! – в нашей семье не верили в бога. Я тоже не верила, но, когда была маленькая, часто просила: Господи, если ты есть, помоги мне, пожалуйста! И вот теперь я опять попросила помочь бога, в которого я не верила. А кого еще просить? Никто нам не поможет...”).

После завтрака нас вывели на задний двор. Он был маленьким, просто широкая дорога, по которой нас водили на еблю. Посредине были вкопаны ворота, так мне показалось (“Виселица! – обожгло меня. – Это виселица, ее повесят!”).

– Сейчас приведут преступницу, которая подняла руку на немецкого офицера, фронтовика. Ей мало того наказания, которое я вынес, однако помучиться ей придется. Я хочу, чтобы вы все, жидовские бляди, видели, что бывает с преступницами, – Миллер махнул рукой.

Из дверей вывели Рахиль. Ее вели двое солдат, совершенно голую, руки были связаны за спиной. Третий тащил стул и ведро. Подвели к виселице (“А почему же нет петли?”), развязали руки, один встал на стул и стал привяывать руки к перекладине, ближе к углам (“Значит, не вешать. Наверное, все-таки пороть”). Потом растянули ноги и привязали к столбам. Рахиль не сопротивлялась, отрешенно смотрела куда-то вдаль. Послышался топот сапог, из-за поворота показалась колонна солдат. По команде они выстроились напротив нас, уставившись на наши письки.

– Сначала она получит пятьдесят ударов розгами (“Сначала? Это не все? Что он еще придумал?”). Бейте по спине, по жопе, по животу. Не портите сиськи и пизду!

Двое взяли из ведра розги, встали – один спереди, другой сзади – и по команде Миллера со свистом опустили розги на тело Рахили. Я зажмурила глаза, только слышала счет Миллера, свист розог, сначала стоны, потом визг Рахили.

– Пятьдесят! Пока хватит! Пускай солдат! – я открыла глаза. Рахиль обвисла на руках, голова свесилась на бок, глаза были закрыты. Весь живот был как одна открытая рана, кожи совсем не осталось. – Облей ее водой! – солдат окатил ее из ведра, и она подняла голову.

Командир повел солдат строем к Рахили (“Где я его видела? А, это тот садист, который порол Рахиль, кажется... Гюнтер! Но он же из фронтовой части? Вот сволочь, устроился подальше от фронта”). Их было не меньше сотни, все на ходу доставали хуи из штанов (“Ее еще ебать будут! Целая сотня! Что придумал, скотина! Никогда не забуду ему!”).

Рахиль не проронила ни звука, пока последний из них не отошел от нее. Раскрытые глаза смотрели в никуда (“Она жива! Теперь все? Ну, отправит в солдатский, там тоже живут...”).

Но это было не все.

Солдат подошел к какой-то палке, торчащей рядом с опорой виселицы, и стал поливать ее из бутылки.

– Это острый кол, солдат поливает его маслом. Сейчас мы посадим преступницу жопой на этот кол, кто захочет – сможет ебать ее или пороть. Вы будете смотреть на это, пока она не подохнет (“Что? На кол? Это же... в Турции, что ли, когда-то сажали на кол. Ведь сейчас двадцатый век! Что же это делается? – у меня поползли мурашки по телу”).

Рахиль отвязали, один подхватил ее под мышки, другой под коленки, и поднесли к колу. Подтянули колени к груди и насадили попой на острие, спиной прислонив к столбу. Поддерживая спину, нажали на плечи. Рахиль завизжала, схватилась руками за кол, руки скользили, ноги судорожно пытались достать до земли, но не доставали примерно на метр. Она все ниже садилась на него. Солдаты завели ее руки за столб сзади и связали их. Теперь она не могла даже отклониться в сторону.

– Не смотрите, девочки! – я сжала руки Яны и Лии.

– Всем смотреть! Глаза не закрывать!

Тут к визжащей Рахили подошел тот самый Гюнтер (“Садист!”), встал на стул и попытался всадить в нее свой хуй. Рахиль изворачивалась, пытаясь удержаться и не сползти ниже, и мешала ему. Тогда он надавил на ее бедра, она опустилась сразу сантиметров на десять, перестала перебирать ногами, и он смог попасть. При каждом его качке она опускалась на несколько сантиметров. Рахиль визжала уже охрипшим голосом, под ней образовалась лужица крови. Глаза были закрыты.

Гюнтер кончил, заправил хуй в штаны.

– Кто еще хочет? – обратился он к солдатам. Вышли трое. Все повторилось, только последнему не понадобился стул – ноги Рахили уже доставали до земли, только не держали ее, колени подгибались, связанные сзади руки сползли ниже попы. Но голову она держала прямо, значит, сознания не потеряла (“Лучше бы потеряла! Какая же это боль!”).

Гюнтер взял в руки розгу и стал сечь ее. Сначала сзади, потом спереди, стараясь попасть по соскам и раскрытой писе. Рахиль громко хрипела, при каждом ударе кол погружался все глубже, она уже почти стояла на коленях (“Докуда же он достал? Наверное, конец уже в груди...”).

Ее опять окатили водой. Рахиль открыла глаза, обвела нас мутным взглядом, захрипела, изо рта брызнула розовая пена, потом хлынула струя крови. Я с ужасом увидела, как оттуда появилось красное острие.

По телу Рахили прошла судорога, голова откинулась назад, из раскрытого рта торчало острие кола.. К ней подошел врач (“А этот откуда? Почему он не помог ей, он же врач!”), пощупал пульс, поднял веко.

– Констатирую смерть осужденной!

– Уберите падаль! Уводи солдат! А вы, бляди жидовские, запомните – так или еще хуже будет с каждой, кто посягнет на жизнь немецкого солдата! В бордель, готовьтесь к вечерней работе!

После того, как мне растянули дырочки бутылками, Миллер больше не ебал меня. Я только показывала любовь с Лией, раскрывала ее дырочки для него и других. Меня ебали его гости. Я перестала получать удовольствие от мужских членов. Я, конечно, все равно часто и бурно кончаю, но после этого остается только горечь. Что-то во мне надломилось.

Наверное, скоро я буду не нужна Миллеру. Значит, жить мне осталось недолго. Мне почему-то все равно, буду я жить или нет… После смерти Рахили мне вообще все стало безразлично. Зачем жить, чтобы ублажать этих ублюдков? До сих пор я держалась ради Лии, но теперь я поняла, что она справится и без меня. Да и помочь ей я ничем не могу.

Лия и Яна маленькие, они еще долго будут нужны Миллеру, в крайнем случае, отдаст их кому-нибудь, у него уже многие просили. Они выживут и без меня.

Иногда я думаю, что тоже кого-нибудь зарежу, но вспоминаю мучительную смерть Рахили, и вся моя решимость пропадает.

Может, Франк... Он, вроде, неравнодушен ко мне. А если в душе он такой же ублюдок, как все... И что вообще он может сделать... Может, когда-нибудь я додумаю эту мысль до конца…