Каждому своё Часть 2

Во внутренний дворик, окруженный со всех сторон глухими кирпичными стенами, оба приятеля вышли, заметно пошатываясь. Строй из сорока пяти женщин молча стоял у стены. Чуть в стороне от него, по стойке смирно застыли четверо мужчин в полосатых робах узников.

- Вот, Вилли, твой гарем, - пьяным голосом проговорил эсэсовец и, пошатнувшись, широким жестом указал на женщин. - Все твои. Но сначала позволь мне устроить небольшой спектакль.

- Дав-вай, - икнув, подхихикнул Вилли.

- Эй, самки! - заплетающимся языком проговорил эсэсовец и хлестанул себя по сапогу стеком. - Кто говорит по-немецки, шаг вперед!

На пару секунд повисла гробовая тишина, и из строя нерешительно вышла женщина лет двадцати семи.

- Ты... - эсэсовец запнулся. - Ты говоришь по-немецки? - он с недоверием уставился на женщину.

- Да, - робко по-немецки ответила она.

- Хорошо, - согласился эсэсовец, - переводи. Но если что не так... - немец выразительно провел стеком по горлу женщины. Убью лично. Поняла?

- Да, - кивнула женщина.

- Хорошо. Отойди, - пробубнил ей немец и оттолкнул ее в сторону.

Эсэсовец обвел строй взглядом. Заприметив одну из женщин, он подошел к ней.

- Имя? - спросил по-немецки эсэсовец.

- Имя? - тут же по-польски спросила переводчица.

- Хелена, - ответила молодая женщина.

Немец осмотрел ее с ног до головы, и стеком приподнял подол ее платья. Эсэсовец кивнул самому себе, и велел пленнице выйти из строя. Затем ударил просвистевшим стеком по заднице женщины, и закричал приказ ей в лицо.

- Лечь на пол! - непонятно почему вдруг тоже закричала переводчица.

Пленница тут же бросилась на землю и распласталась на животе.

- А ты, - немец поощрительно посмотрел на красивую переводчицу, - задери юбку, и все время три себя между ног.

- Слушаюсь, - поспешно отозвалась женщина, и, схватившись за край длинной юбки, задрала ее на живот, а второй рукой залезла к себе в промежность.

- Молодец, - улыбнулся немец и потрепал переводчицу по щеке.

- Гут. Гут, - поощрительно прогнусавил он, и вновь, пошатываясь, пошел вдоль строя.

Он остановился против одной пленницы. Внимательно осмотрел ее и шагнул дальше. Через пару шагов он вновь замер, внимательно разглядывая хорошо сложенную, изящную женщину, чье очарование не могли скрыть ни страх, ни платье с чужого плеча, ни одурманивший мозги немцев алкоголь.

- Ты, - вперил в женщину палец эсэсовец, - иди сюда.

Переводчица, не отстававшая ни на шаг, и теребящая свою женскую промежность, тут же повторила фразу по-польски.

Женщина вышла. Немец взял ее за плечи и повернул кругом. Осмотрев ее внимательно со всех сторон, как рассматривают выбираемый в магазине товар, он дал знак лежащей на земле подняться, и подойти к нему. Когда обе женщины оказались рядом с ним, он заметил, что они чертовски похожи, будто сестры. Эсэсовец поставил женщин спиной друг к другу и померил их рост. Убедившись, что он практически одинаков, эсэсовец кивнул стоящим поодаль четверым заключенным.

Халдеи в серо-полосатых робах узников, как цепные псы, только и ждавшие команды хозяина, мгновенно сорвались с мест. Подлетев к женщинам, они схватили каждую с двух сторон за руки, и подвели к офицерам. Эсэсовец чуть заметно кивнул, и его слуги, схватив женщин за одежду, тут же сорвали ее, так что в разные стороны полетели с хрустом разорванные лоскутья женских нарядов. В мгновение ока обе красотки были обнажены. Заключенные с какой-то садистской изощренностью до боли заломили пленницам руки за спиной, и туго стянули тонкие запястья узкими ремнями.

- Начинайте, - медленно, с ленцой проговорил эсэсовец. Но глаза, выдававшие его нетерпение, при этом вспыхнули неестественным огнем экстатического возбуждения. Рабы пинками загнали голых связанных женщин на высокие чурбаки, стоящие под виселицей, и, поставив несчастных лицами друг к другу, накинули им на шеи веревочные петли.

- Что ты хочешь сделать? - быстро трезвея, спросил Вилли у приятеля. - Зачем их вешать? Хорошие девочки. Может быть, их лучше того... отыметь? - И Вилли сделал недвусмысленный жест тазом.

- Не жадничай, Вилли, - отмахнулся от него эсэсовец, поглощенный приготовлением к казни. - Вон их у тебя сколько. Еще наимеешься. А сейчас не мешай, - он отвернулся от приятеля, заложил руки за спину и уставился на голых женщин, которых приговорил к повешению.

Женщины же, не выдержав напряжения, вдруг завыли в голос. Сначала одна, глядя на обнаженную подругу по несчастью, тихо заныла. И тут же, не выдержав, зарыдала вторая. Они так и выли - по-бабьи надсадно, когда на их шеях затягивали петли, когда между их ногами привязывали длинную широкую доску, так что к каждому углу доски за щиколотку оказалась привязана одна нога. Они выли, когда эсэсовец взмахнул рукой, и серо-полосатые бросились выбивать из-под ног у женщин тяжелые чурбаки. И даже, когда они повисли в воздухе и пытались нелепо дрыгать скованными необычным образом ногами, даже тогда они продолжали истошно и надсадно выть.

И только тогда, когда эсэсовец уселся между женщинами на привязанную к их широко разведенным ногам доску, их вой перешел в сдавленные хрипы и вскоре затих. Вилли видел лишь, как судорожно сжимались и разжимались тонкие пальцы связанных за спиною рук одной из повешенных, когда эсэсовец начал раскачиваться на своих изуверских качелях - взад-вперед.

Эсэсовец раскачивался на телах двух молодых женщин, явно получая от этого удовольствие. Между тем танкист смотрел на эту сцену и не мог прийти в себя от увиденного. Да, он ехал сюда именно развлекаться. Но такого он и представить себе не мог. К этому он готов не был. Он смотрел на лица женщин, еще несколько минут назад бывших красивыми. Теперь же они посинели. Красивые черты стали перекошенными. У одной из повешенных - у той, что лежала плашмя на земле, - вывалился наружу язык. А ее длинные густые, светлые волосы развивались от ветра, когда ее тело все сильнее раскачивалось взад и вперед.

Вилли смотрел на эсэсовца, который, ничуть не смущаясь, играл, покачиваясь, с упругими грудями повешенных женщин. Щелкал их по соскам, мял и оттягивал эти молодые, нежные груди. Он с наслаждением запускал руки меж широко разведенных, стройных ног, теребил гладко выбритые женские промежности. И засовывая целиком свою кисть между пухлых женских половых губ, копошился в еще горячих влагалищах, пытаясь ухватить пальцами матку. Вдруг он заметил совсем уже потерявшегося приятеля и громогласно произнес, заплетающимся языком:

- Вилли, дружище, иди сюда! Что ты там стоишь? Вспомни детство, покачайся на качельке! - и он похлопал ладонью, которая еще секунду назад находилась в женском влагалище, по широкой доске. - Спорю, что на таких красивых, стройных качелях, ты еще не качался... - эсэсовец загоготал. Он смеялся так заразительно и открыто, что Вилли, против своей воли, улыбнулся и тоже начал смеяться, но тут же поперхнулся и закашлялся.

Видя, что с другом что-то не то, эсэсовец слез с качелей и, подойдя к Вилли, обнял его за плечи:

- Ты что, дружище? - он посмотрел танкисту в глаза. - Ты что, Вилли? Что ты? Ты этих самок, что ли, пожалел? Да брось ты! Они ведь только для этого и оставлены. Иначе они уже давно бы вылетели пеплом в трубу... Иди, садись, - подвел он растерянного танкиста к весельной качели. Он усадил его на доску. А затем сам опрометью ринулся к строю женщин, выдернул за волосы первую попавшуюся молоденькую девушку, одним движением разорвал на ней платье, и, голую, взяв за шею, с силой швырнул к ногам приятеля.

- Соси! - зарычал он ей, тыча перепуганную девушку лицом в живот Вилли.

- Соси! - истерически, в тон хозяйскому приказу, выкрикнула по-польски переводчица, все также продолжая теребить свои половые губы.

Девушка судорожно, трясущимися руками принялась расстегивать пуговицы на ширинке серых галифе. А эсэсовец хлестал ее наотмашь стеком по хрупким плечам, спине, заду. И лишь когда член танкиста погрузился в девичий рот, эсэсовец прекратил бешеную порку. Еще пару раз, для порядка, он стеганул ее по нежной коже, покрывшейся багровыми рубцами, и отошел на шаг, любуясь пикантным зрелищем.

Девушка старалась изо всех сил. Ее изящная головка плавно, но быстро ходила вверх и вниз. И член танкиста, постепенно приходящего в себя, воспрял, налился кровью и со сладостным чмоканьем исчезал в упругом колечке алых девичьих губ.

- Ну как, Вилли, - спросил эсэсовец, - хороша чертовка? - Он отошел еще на пару шагов, заложив руки за спину и выпятив уже хорошо заметное брюшко, усердно перепоясанное новым блестящим ремнем. Он любовался фигуркой коленопреклоненной девушки, юные грудки которой дерзко выпирали, дразня его пуговками темных сосков. Немец стоял и блаженно улыбался. Затем подошел к девушке сзади и, наклонясь, принялся рассматривать ее девичий половой орган, видневшийся двумя пухленькими складочками меж розовых ягодиц.

- Вилли, - обратился он к танкисту, закатившему от удовольствия глаза. - Когда будешь кончать, предупреди меня. Не хочу пропустить столь знаменательного события.

Вилли ничего не ответил. Он был слишком занят. Эсэсовцу, тем не менее, долго ждать не пришлось. Вскоре Вилли взревел, как раненый зверь, и, схватив девушку за голову, всадил член ей в глотку и прижал голову к паху. В туже секунду струя спермы ударила в горло девушки. Она захлебнулась, закашлялась и отпрянула от танкиста, отталкиваясь от него руками.

Эсэсовец же будто только этого и ждал. Он мгновенно подскочил к ней сзади и с размаху ударил ее носком начищенного до блеска сапога по так манившим его девичьим половым губам. От неожиданно сильного удара бедняжка врезалась лицом в ноги танкиста. Тот инстинктивно оттолкнул ее от себя. А эсэсовец, хохоча, но все больше заводясь и зверея, стал избивать ногами корчившуюся перед ним на земле юную красавицу. Причем старался попасть ногой либо по упругим грудкам, либо по промежности, а когда удавалось, то он со смаком, с громким придыханием наносил удары по милому девичьему личику, которое за пару минут превратилось в распухшее кровавое месиво. Когда же он сам выдохся, то кликнул своих серо-полосатых подручных. И они, шустро подбежав, принялись вчетвером, с остервенением пинать уже бесчувственное тело.

Вилли хотел было помешать этому. Но блаженная слабость взяла свое. Да и солидная доза выпитого коньяка сделала свое дело. Он так плюхнулся на качели, что хрустнули шейные позвонки у обеих повешенных женщин. Вилли в удивлении поднял голову на одну из них. И вдруг, не ожидая сам от себя подобного поступка, похлопал повешенную ладонью по голому плоскому животу. Он криво ухмыльнулся, осматривая качающееся тело, заглянул женщине между ног, оттянул ей пальцами половую губу и вдруг спросил у приятеля:

- А ты сам то их трахать собираешься?

Эсэсовец, не оборачиваясь к нему и продолжая смотреть, как четверо потерявших человеческий облик узников пинают уже мертвое тело некогда красивой девушки, переламывая и дробя ей все кости, ответил, плохо скрывая нетерпение оттого, что его отвлекают от столь восхитительного зрелища:

- Да, да, Вилли. Не мешай. Всему свое время. Впрочем, - он резко развернулся к танкисту, - ты хоть сейчас можешь забрать любую, или любых... Это, как тебе нравится... И отправляться в постель. А я предпочитаю еще повеселиться на свежем воздухе, что и тебе советую.

- Ладно, ладно. Не кипятись, - пошел на попятную Вилли. - Я с тобой. И готов досмотреть твое представление до конца, чем бы оно не кончилось.

Но эсэсовца прорвало. Вмиг посерьезнев, он подошел к танкисту и, взяв его за руку, заставил подняться на ноги. А затем вдруг заговорил без всякой примеси пьяного трепа:

- Вилли, дружище, я ведь не такой кретин, чтобы не понимать, что здесь происходит. Я ведь далеко не дурак, чтобы верить в россказни об избранности арийской расы. Я прекрасно понимаю, что эти бабы и все те, кто ежедневно отправляется в газовые камеры, такие же люди, как и мы с тобой. Ты можешь себе представить, что это значит - убивать каждый день по две тысячи человек? Нормальных, умных, ни в чем не уступающих тебе людей?

Эсэсовец замолчал ненадолго и продолжил:

- А вот я понимаю. Я каждый день чувствую их боль. Я чувствую их страх, отчаяние, панику и дикую жажду жить. И что мне со всем этим делать? Что? Я тебя спрашиваю?! Броситься их спасать? Или броситься вместе с ними в газовую камеру? Но я же немец, Вилли! И мы победители. А они побежденные. Не я придумывал этот мир, но я в нем живу. Я чувствую их боль. И что я могу поделать с нею? Вот я и наслаждаюсь их болью. Я пью ее, как жизненный нектар. А иначе все теряет смысл. Иначе, зачем мы затеяли всю эту мировую бойню, если она не приносит нам удовлетворения? И если не жить этой болью в удовольствие для себя, то значит все это зря. Да? И значит, наш Фюрер..., - тут эсэсовец осекся, и как-то странно улыбнувшись, прокричал:

- Наслаждайся, Вилли! Наслаждайся своей арийской властью над рабами и рабынями Третьего Рейха.

Эсэсовец достал из кармана фляжку с коньяком. Отпив несколько глотков, он вытер ладонью губы и протянул фляжку Вилли.

- За любимого Фюрера! - провозгласил тост эсэсовец.

От такого тоста невозможно было отказаться. Вилли принял флягу, опрокинул ее в открытый рот и громко сглотнул ароматную крепкую жидкость. Его тут же чуть не вырвало, но он пересилил себя и с отчаянным азартом, выкинув вперед руку в нацистском приветствии, заорал:

- Хайль Гитлер!

- Хайль! - отозвался эсэсовец. - А что, Вилли, не устроить ли нам танцы? - спросил он.

- О, нет, - стал отказываться танкист. - Я сегодня столько выпил, что - даже на танке, прямо ехать не смогу. Какие уж тут танцы.

- Да нет. Ты не понял. Танцевать будут они, - эсэсовец указал на строй безропотных женщин, - а мы будем оценивать, - он интригующие замолчал, - и наказывать, если кто-то будет нерасторопен.

- Ничего не говори, Вилли, - эсэсовец, видя, что танкист хочет что-то возразить, сделал останавливающий жест, - сейчас будут танцы.

- Эй, ты! - подозвал он одного из серо-полосатых, - бегом ко мне в кабинет, скажешь дежурному, что я приказал принести патефон и пластинки. На все тебе пять минут. Разобьешь патефон или пластинки отправишься в трубу. Выполнять!

И узник, стоявший перед ним навытяжку, с зажатым в руках полосатым чепчиком, сломя голову бросился к выходу из дворика. Эсэсовец подошел к строю и гаркнул:

- Кто умеет танцевать - шаг вперед!

Переводчица перевела на польский, но из строя никто не вышел.

- Так, - сжимая скулы от гнева, произнес эсэсовец. Он подошел вплотную к строю и уставился на женщину лет тридцати. Она опустила глаза и втянула от страха голову в плечи.

Эсэсовец взял ее за волосы, приподнял ей голову и посмотрел в лицо. И тут же не сдержавшись, ударил ее в лицо кулаком. Женщина вскрикнула - из разбитого носа у нее полилась кровь. Женщина закрыла лицо руками. Эсэсовец же швырнул ее на землю. Пнул ногой в поясницу и заставил лечь на спину, а потом просто наступил ей ногой на горло и надавил.

Женщина тут же забыла про разбитое лицо. Она ухватилась руками за сапог и попыталась снять ногу с горла. Но вскоре захрипела, тело ее забилось в конвульсиях. Она стала дрыгать ногами в попытке отползти, но сил явно не хватало. Эсэсовец смотрел, как она извивалась на земле, как задралась ее юбка, как она в агонии шевелила голыми стройными ногами, как приподнимался и опускался ее до красноты выбритый лобок.

Через пару мгновений она затихла. Тогда эсэсовец приподнял ногу и с силой вновь опустил каблук сапога на женское горло, а затем повторил это снова и снова, пока в шее что-то не хрустнуло.

- Подойди, - позвал эсэсовец переводчицу. Та приблизилась.

- На корточки, к ноге! - приказал ей немец.

Женщина присела на корточки у его ног.

- Продолжай тереть, - велел ей эсэсовец, когда женщина убрала было руку у себя между ног.

- Слушаюсь, - ответила она. И с новой силой принялась тереть свои органы.

Эсэсовец поставил ногу на горло только что удавленной и, опустив руку на голову переводчицы, принялся теребить ее волосы, как треплют шерсть дрессированной собаки.

- Если сейчас не найдется пять добровольцев на танцы, я буду убивать вас одну за другой.

Переводчица, сидя скорчившись у его ног, дрожащим голосом перевела приказ. Вновь возникла небольшая пауза, и вдруг из строя стали выходить женщины. Всего около десятка. Эсэсовец подошел к каждой. Осмотрел их с ног до головы и отобрал пятерых из них. Он оставил лишь женщин с красивыми большими грудями. Им он велел раздеться догола и остаться в одних туфлях.

Пока женщины снимали одежду, появился заключенный с патефоном в руках. Эсэсовец установил аппарат на доске качелей и поставил пластинку. Крутя ручку завода пружины, он проговорил:

- Танцуем польку. И чтобы сиськи прыгали, как бешеные. Переводи точно! - предупредил он переводчицу.

Пока она объясняла невольным танцовщицам, что от них требуется, немец опустил иглу на пластинку. Но вопреки ожиданиям женщин, из патефона, вместо польки, понеслись с шипением звуки нацистского марша.

- Начали! - не своим голосом заорал эсэсовец. - Танцевать! Или шкуру спущу!

И тут одна из женщин, высокая, стройная, с хорошими бедрами, с тонкой талией и с длинными стройными ногами, вышла вперед и запрыгала полечку. Ее красивое лицо с тонкими чертами, было сосредоточено, губы слегка приоткрыты, большие карие глаза широко распахнуты, а длинные, густые темно-русые волосы встряхивались при каждом движении. Она с прискоками плясала перед эсэсовцем, а он пожирал глазами ее красивое, голое тело, и трясущиеся, колыхающиеся и бешено подпрыгивающие увесистые груди.

Несмотря на несовпадение ритмов, танцевала она восхитительно. Остальные же танцовщицы то и дело сбивались с ритма и останавливались. И каждый раз эсэсовец, дико крича, заставлял их начинать заново, и ставил пластинку сначала. Переводчица чуть не сорвала голос, выкрикивая команды вошедшего в раж эсэсовца:

- Ну, ты! Сильнее сиськами тряси! Шибче, шибче, поганые суки!

Когда же пластинка все-таки закончилась, женщины еле стояли на ногах от изнеможения. Их лица покраснели. Их груди вздымались и опускались, когда они, с шумом вбирая воздух, старались отдышаться. Эсэсовец же обратился к танкисту:

- Ну, что, Вилли, слово за тобой. Кто из них заслуживает наказания?

Однако, Вилли, уже осоловевший от алкоголя и всего того, что предстало его глазам за нынешнее утро, лишь отмахнулся.

- Иди к черту, - сказал он. - Делай, что хочешь.

- Ладно, приятель, не буду тебя мучить. Отдыхай. Тем более что тут есть более интересные предметы, которыми стоит заняться немедленно.

- Ты, - указал он пальцем на хрупкую женщину, которая чаще всего сбивалась во время танца. - Уважаемое жюри в лице меня считает, что твой танец отвратителен и достоин смерти.

Он дал знак рабам - и женщину тут же схватили двое. Эсэсовец подозвал старшего из заключенных и что-то тихо сказал ему. Тот, выслушав, кивнул и начал отдавать распоряжения своим подручным. Те, выполняя приказ, спустили на следующей виселице веревку через блок и, подведя женщину под перекладину, связали в тугой узел веревку и длинные, распущенные волосы несчастной. Затем потянули за другой конец веревки и подняли женщину в воздух за волосы.

Бедняжка истошно заорала от боли и вцепилась руками в веревку. Но когда снизу под ней установили длинный стальной острый штырь на подставке, с перекладиной посередине, женщина начала истерически визжать, так, что у всех присутствующих заложило уши.

Несмотря на это, серо-полосатые схватили женщину за ноги и широко развели их в стороны. Пленница принялась дрыгать ногами, пытаясь вырваться из лап палачей. Но у нее, естественно, ничего не вышло. Между тем, один из узников широко раздвинул пальцами половые губы приговоренной, так что открылся розовый вход в ее влагалище.

По команде эсэсовца, внимательно наблюдавшего за всем этим, женщину начали постепенно опускать промежностью на металлический штырь. Бедная хрупкая красавица, казалось, сошла с ума от крика и ужаса, охвативших ее, когда холодный металл коснулся ее полового органа. Казалось, что кричать громче уже невозможно. Но чем глубже входил штырь в ее нежное лоно, тем истошнее она кричала.

Но вот наступил момент, когда острие адского копья что-то с глухим хрустом прорвало в ее внутренностях. Крик тут же оборвался, а из проткнутого влагалища полились струи густой, почти черной крови. Женщина перестала дергаться. Руки и ноги ее обвисли. Глаза закатились в смертельной муке. Серо-полосатые же продолжали насаживать женщину на вертел до тех пор, пока окровавленное острие не прошило ее тело насквозь, и, пройдя через горло, не показалось у несчастной мученицы изо рта. Лишь тогда тело уже мертвой женщины опустилось промежностью на перекладину и застыло в строго вертикальном положении, задрав к небу голову с открытым в немом крике ртом. Эсэсовец был в восторге.

- Вот, Вилли, про это и говорят - будто кол проглотил! - он заржал и, смеясь, обошел насаженную на штырь женщину кругом.

- Боже! Сколько крови... - вдруг сказал он, взглянув на землю под штырем. - Никогда бы не подумал, что в таком тщедушном тельце может быть столько крови. А, кстати, Вилли, ты никогда не видел инвалида по мужской части?

Но Вилли, сраженный последним зрелищем, находился в полуобморочном состоянии. Эсэсовец, правда, этого не заметил и продолжал:

- Наверняка ведь ты видел, как мужику отстреливает член пулей или осколком. Война есть война. А вот этим тварям, - он указал на женщин, - вечно везет. И под взрывы они лезть ни за что не желают. За них, видишь ли, мужчины должны отдуваться. Но сегодня я покажу тебе инвалида и по женской части. Спеши видеть редкое зрелище!

Он поманил пальцем красотку, которая столь вдохновенно танцевала для него польку. Женщина не поняла его слов. Но ждать от этого тирана ничего хорошего не приходилось. И женщина, молча мотая головой, шаг за шагом попятилась от него. Тогда немец крикнул подручным, и женщину подвели к нему силой. Двое заломили ей руки. Еще один, взяв за волосы, зафиксировал ей голову. Эсэсовец протянул руку к шикарной, чуть отвислой под собственной тяжестью груди женщины, помял эти два теплых, мягких, столь аппетитных комка женской плоти, приподняв сначала одну, а затем вторую грудь на ладони, прикинул их вес.

- Какие сиськи у этой мерзавки, - облизнув губы, произнес он в восхищении, и достал из кармана довольно внушительный боевой нож.

- Нет! Я Вас умоляю! Не надо! - взмолилась женщина. Но эсэсовец не слушал ее. Он не спеша ухватил левую грудь пятерней, изо всей силы сжал ее и как можно сильнее оттянул. За тем он приставил снизу нож и тремя плавными движениями отсек эту аппетитную часть женского тела. Женщина взвыла от боли и в истерике забилась в руках державших ее рабов.

- Держите крепче, скоты! - со злобой крикнул им эсэсовец. - Если она вырвется, я вас самих кастрирую!

Узники еще сильнее зажали руки и голову женщины, и эсэсовец с наслаждением отрезал ей вторую грудь. Хлынувшая кровь забрызгала его мундир, но он не обратил на это внимания. Он лишь вытер лезвие ножа об густые волосы изуродованной красавицы, и убрал нож обратно в карман. Женщина, между тем, лишилась чувств от болевого шока.

- Отпустите ее, - разрешил немец.

Узники бросили женщину на землю. Она упала на спину, раскинув руки. Эсэсовец посмотрел на тело, и на валяющиеся рядом с ним окровавленные куски мяса, бывшие недавно восхитительной женской грудью. За тем он поставил ногу на зиявшие на груди женщины раны, и растер их сапогом, как растирают истлевший окурок.

- Перестань! - вдруг не выдержал Вилли. - Хватит! Меня тошнит от всего этого!

Он подбежал к эсэсовцу, обхватил его сзади руками и оттащил от изуродованного тела. Но эсэсовец оказался сильнее. Он вырвался из объятий танкиста и, не разбирая что к чему, врезал ему прямой удар кулаком в челюсть. Танкист отлетел в сторону и плюхнулся на спину. А эсэсовец, подбежав, изо всей силы пнул его под ребра. Танкист задохнулся, скорчился и затих, ловя ртом воздух. Эсэсовец упал перед ним на колени, схватил за лацканы мундира и, встряхнув, приблизил его лицо к себе.

- Ты так ничего и не понял, Вилли, - заговорил он. - Это агония. Мировая агония. И не мешай мне, Вилли. Не мешай. Я подохну с этим миром. Но сначала я хочу увидеть, как подохнет он.

Он с силой тряхнул танкиста, и словно куль муки отшвырнул его в сторону:

- Отправляйся спать, Вилли. Ты устал, дружище. Ты прав. Нечего тебе здесь делать. И девок возьми. Сколько тебе нужно? Две? Три? Пять?

- Эй! - сидя на земле, обернулся он к перепуганным женщинам, и, тыча в первых попавшихся, командовал. - Ты, ты, ты и вот ты - ко мне!

Затем он велел им через переводчицу поднять пьяного танкиста на руки, и в сопровождении одного из серо-полосатых отправил прочь.

- Хайль Гитлер! - грустно отсалютовал эсэсовец, когда повисший на руках женщин танкист попытался что-то сказать.

- Ну, мои аппетитные самочки, а теперь займемся делом, - многозначительно проговорил эсэсовец, когда процессия с пьяным танкистом скрылась за воротами дворика.

- Всем раздеться! - громко скомандовал эсэсовец, широко расставив ноги и уперев руки в бока.

- Ну, живее! Всем раздеться! - совсем уже свыкшись со своей ролью, торопила женщин переводчица. Она смирилась со своим позорным положением. Но лицо ее было бледным, как полотно, от всех тех ужасов, в которых она была вынуждена участвовать. Ее тонкая изящная рука уже чисто механически двигалась между ног, а половые органы, растертые чуть не до мозолей, казалось, уже совсем потеряли чувствительность.

Женщины же, наученные всем предыдущим опытом неволи, не смея ослушаться, стали снимать с себя платья, блузки, юбки. Молоденькие девушки, раздевшись, старались прикрыть свои юные девичьи интимные места руками, и в надежде хоть какой-то защиты, украдкой поглядывали на более старших женщин. Те же, в свою очередь, сгорая со стыда, молча задирали подолы своих платьев, молча снимали платья с себя, и бросали их на землю. Чем они могли помочь юным девушкам, когда не могли защитить даже самих себя?

Раздевшись, они стояли, опустив головы, стараясь не видеть даже собственных голых тел, налитых грудей с яркими сосками и совершенно гладких, без единого волоска лобков.

Когда все женщины остались без одежды, последовала новая команда:

- Кругом! Нагнуться!

- Ниже! Ниже! - орал на них эсэсовец до тех пор, пока не добился того, чтобы каждый половой орган каждой из наклоненных женщин был виден между их ягодиц, как на ладони.

Тогда он пошел вдоль строя, наклоняясь и рассматривая промежности у наиболее понравившихся ему женщин. Отвешивая время от времени пинки носком сапога по половым органам узниц, хлеща их стеком по задницам и спинам, он не спеша прохаживался взад и вперед.

Заметив, что одну из девушек трясет от немыслимого напряжения и страха, он подозвал своих слуг, и те зажали девушку в согнутом положении. Эсэсовец присел рядом с ней на корточки, похлопал ее по округлым ягодицам, помял упругие отвисающие к земле грудки и, сняв перчатку, раздвинул девушке пальцами ее нежные половые губки.

- Боже! - в деланном восторге воскликнул он. - Какая нежная плоть!

Ущипнув девушку за клитор, он спросил:

- Ты девственница - или нет?

Переводчица, наклонясь к самому лицу девушки, перевела вопрос. И не успела та ответить "Да", как немец вломился в ее нетронутое влагалище всей пятерней.

Девушка вскрикнула от боли и забилась в руках держащих ее мужчин. А из ее влагалища сначала закапала, а потом, когда эсэсовец резко выдернул руку, и полилась алая кровь. Эсэсовец стряхнул кровь с ладони и, ухмыляясь, направился дальше.

В конце концов, немец выбрал себе юную красавицу лет семнадцати, и, взяв ее за волосы, повел к качелям. Остальным женщинам разрешено было подняться.

Эсэсовец грубо уложил девушку спиной поперек доски и, кликнув еще четверых женщин, велел им держать свою избранницу за руки и за широко разведенные ноги. Сам же расстегнул ширинку галифе и достал свой огромный, напряженный, весь в синих жилах налитых кровью, член.

Он оттянул крайнюю плоть, и, подойдя к девушке, начал тереться маслянистой головкой члена об ее половые губки, с каждым движением все больше погружая член в расщелинку между двумя пухлыми розовыми складочками. И вдруг, сам не выдержав этой сладостной пытки, резко воткнул в девственное влагалище свое внушительное орудие. Девушка вскрикнула, но ее голосок боли потонул в рыке все убыстряющего темп эсэсовца.

- Давай! - бешено двигая тазом, заорал он.

Один из серо-полосатых понимающе кивнул, подскочил к головке девушки и накинул ей на шею кожанную удавку.

- Держите крепче, суки! - прорычал эсэсовец женщинам. - Отпустите - с живых шкуры спущу!

А сам, замедлив темп, стал потихоньку водить членом во влагалище девушки.

По мере того, как удавка все сильнее затягивалась на девичьем горле, ее и без того узенькое влагалище сжималось еще сильнее, доставляя изуверу массу наслаждения. Он просто упивался, глядя то на девичьи половые органы, разрываемые его членом, то на синеющее, перекошенное от удушья лицо умирающей девушки. Когда же она, агонизируя, стала трепыхаться в руках державших ее женщин, немец, победно закричав, кончил ей прямо в матку. Он, не вынимая члена из влагалища, дождался, пока из стройного девичьего тела не выйдет последняя капля жизни.

Затем он сел на качели рядом с телом мертвой девушки и велел одной из женщин вылизывать его обмякший после сумасшедшего оргазма член. А всем остальным приказал подойти поближе и тереть друг другу письки.

Когда он достаточно возбудился созерцанием юных дев, копошащихся в половых органах зрелых женщин, и красивых женщин, поглаживающих тонкими пальцами розовые девичьи промежности, то дал команду серо-полосатому подручному, и тот передал хозяину тяжелый длинный кнут из бычьей кожи.

- Поиграем в догонялки! - выкрикнул эсэсовец. Он вскочил с качелей, ударом ноги в лицо опрокинул ласкавшую его член женщину и со стоящим, как кол, членом, бросился на толпу несчастных рабынь.

Он размахивал кнутом, и, не разбирая, наносил удары по обнаженным женским телам. Как не были скованы страхом женщины, они тут же бросились врассыпную. Но бич все равно находил свои жертвы, оставляя на красивых девичьих лицах, на спинах, на восхитительных женских грудях, на ногах, и где только возможно багровые кровавые рубцы. То и дело среди убегавших от неминуемых обжигавших ударов женщин раздавались стоны и крики боли. Настигнув бедняжку, эсэсовец начинал с остервенением хлестать ее наотмашь, а когда уставала рука, начинал избивать ногами. А когда и это показалось ему недостаточным, то он вынул из кармана нож, и настигнув очередную жертву, просто кромсал ее острейшей боевой сталью.

Сбивая с ног или хватая за волосы, он вонзал клинок в лица женщин, в глаза, в шеи, перерезал горло, кромсал груди, вонзал нож под лопатки. Когда на ногах не осталось ни одной пленницы, он достал из кобуры пистолет, и стал посылать пулю за пулей в шевелящиеся, стонущие фигуры изувеченных узниц. Подойдя к одной юной девушке, которая выглядела не старше четырнадцати пятнадцати лет, он задержался с выстрелом. Он стоял над ней, обнаженной, лежащей на спине с разметанными по земле густыми, длинными волосами, и смотрел, как она прерывисто, с хрипами вдыхает воздух, закрывая окровавленными ладошками рану под правой грудкой. Потом прицелился и выстрелил ей в сердце. А в довершение, взяв в руку торчащий из ширинки член, обдал желтой струей ее юное лицо, остановившиеся глаза, приоткрытые губы, хрупкие плечи, девичью грудь.

Уходя со двора, он прошелся по телам растерзанных узниц, и отдал команду серо-полосатым:

- Трупы в печку. Пепел рассыпать по двору. Всё.

На следующий день оба приятеля прощались молча. Эсэсовец проводил Вилли до станции. Солдаты погрузили чемоданы танкиста в вагон. Он взошел на подножку и посмотрел на эсэсовца. Тот протянул было руку для прощания, но, видя, что Вилли не отвечает, поднял ее ладонью вверх в приветствии и негромко сказал:

- Хайль Гитлер!

Следующая их встреча состоялась лишь спустя два с половиной года, когда все нацистские газеты вопили о неудавшемся покушении на фюрера. Гебельсовская пропаганда кричала: "Горстка продажных военных решила украсть у немецкого народа победу. Эта кучка отщепенцев хотела лишить нас нашего любимого фюрера. Но, к счастью, провидение хранит нашего вождя. Фюрер не пострадал. Большинство зачинщиков заговора уже схвачены, и вскоре будут преданы справедливому суду. Да здравствует великая Германия! Хайль Гитлер!".

В лагерь поезд прибыл точно по расписанию. Уже за пятнадцать минут станция была оцеплена автоматчиками с собаками. Эсэсовцы с дубинками сгоняли по деревянным сходням прибывшую партию заключенных.

- Мужчины - направо! Женщины и дети - налево! - плевался рублеными фразами орущий репродуктор.

Когда все были выгружены, и мужчин начали строить в колонну, один из них одетый в потрепанный германский мундир без знаков различия, заметил офицера в чине оберштурмбанфюрера СС, вальяжно прохаживающегося вдоль шеренги выстроенных женщин. Вдруг эсэсовец обернулся и стал внимательно вглядываться в колонну уводимых мужчин. Заметив человека в оборванном офицерском мундире, он остановил колонну и подошел к пленному.

Щуря красные, воспаленные глаза, он как будто что-то хотел припомнить. Но на его одутловатом, сером лице ничего не отразилось, когда он совершенно без эмоций, голосом безумно уставшего человека вдруг произнес:

- Вилли? Ты... Здесь. Да, конечно, - эсэсовец замолчал на мгновенье, и вдруг сказал:

- Что, Вилли, не захотел ты быть немцем? Да. Трудно. Чертовски трудно быть победителем. Что ж, каждому свое, Вилли. Каждому - свое.

Эсэсовец опустил голову, махнул старшему колонны рукой и пошел прочь от уводимого к печам крематория приятеля.