Посланницы Каллема Часть 9

– Наконец-то мы одни, – удовлетворённо произнёс Антоний.

Я видела его в перевёрнутом виде. Сапоги Антония находились на уровне моего лица, мои пятки – на одной высоте с его шеей. Печь, как и два дня назад, пылала оранжевым огнём, покрывая вещи в камере пыток налётом меди. Флорин сегодня не составил нам компанию, чему старый палач, похоже, был только рад. По крайней мере, в прошлый раз он не позволял себе такой довольной засахаренной улыбки, доходящей до тощих ушей. Подбоченившись, Антоний смотрел на меня, как ребёнок на дорогую игрушку, подаренную родителями.

Сегодня палач решил внести разнообразие в интерьер и притащил в комнату большой деревянный крест на стержне, который позволял ему свободно вращаться вокруг вертикальной оси. Когда я вошла, Антоний без лишних слов подтащил меня к этому сооружению, сорвал одежду и стал пристёгивать руки и ноги к перекладинам креста. Минут через пять я оказалась снова обездвиженной – защелки плотно сомкнулись на голенях и запястьях, распяв меня с вытянутыми руками и ногами. Довольно цокнув языком, Антоний крутанул крест, и я стала вертеться вместе с ним, закрыв глаза. Голова оказывалась то внизу, то вверху. В конце концов, когда меня стало основательно подташнивать от мельтешения пламени сквозь веки, он остановил вращение и прикрутил зажим на стержне, зафиксировав меня в положении вниз головой. Я украдкой попыталась пошевелить кистями рук, но железо тут же предупреждающе врезалось в кожу.

– Милорда сегодня не будет, – сообщил мне Антоний, неспешно перебирая инструменты, разложенные на жаровне. – Он очень занят, и сказал, чтобы я сам над тобой поработал.

Мне показалось, что на последней фразе он мне заговорщицки подмигнул.

– Милорд сказал, чтобы сегодня я не заканчивал с тобой, пока ты не расскажешь всё, что знаешь.

Похоже, Флорин решил взяться за меня всерьёз. Я поджала губы, чтобы унять возобновившуюся дрожь в челюсти. Два дня. Такая малость!.. Если вытерплю сегодня, то останется последний день... Флорин не будет меня убивать, я пока слишком ценна для него. Во всяком случае, я так надеялась.

Другой вопрос, буду ли я рада, что продолжаю дышать на исходе второго дня.

– А я вижу, милорд уже успел попортить твоё чудное тело, – Антоний с неудовольствием посмотрел на мою правую руку. – Грубо, конечно, очень грубо. Я предпочитаю работать с неповреждённым телом... ну, да ладно. Ты не хочешь ничего мне сказать? Милорд был бы весьма рад услышать новости о твоих сёстрах.

– Пошёл ты... – я выругалась.

Антоний присел возле меня и укоризненно положил сморщённый палец на мои губы:

– Ай-я-яй, деточка. Какие плохие слова знают твои губки! Даже я, убелённый сединами человек, стараюсь не произносить такое. Я огорчён твоим поведением. Очень огорчён. Хотел начать с чего-нибудь помягче, но за такой плохой поступок тебя, видимо, придётся наказать...

Он встал и зашаркал прочь, в угол комнаты. Его крупная, изломанная тень упала на стену, и я с замиранием сердца увидела, насколько тень похожа на зловещую фигуру, которая ночью нашёптывала мне в ухо, что я скоро увижу его лицо... и мне захочется уйти с ним.

Послышался металлический лязг. Я скрепила сердце, готовясь к худшему, но, оказалось, Антоний всего лишь взял в руки ведро с водой. Встав рядом со мной, он плеснул содержимое на моё тело. Вода была обжигающе холодной; разгорячённая кожа разом сморщилась, пошла пупырышками. Я едва удержалась от стона. Ледяные струи стекали с грудей и шеи на лицо, и я открыла рот, стараясь глотнуть как можно больше жидкости, прежде чем она утечёт на пол. Пить хотелось до одури. Из-за висения вверх ногами кровь прилила к голове, сделав её тяжёлой.

– От тебя плохо пахнет, – заботливо пояснил Антоний и поставил ведро на место. – А сейчас смотри... я покажу тебе подарок милорда.

Он бережно снял мятую серую ткань с низкого столика, который, оказывается, стоял в двух шагах справа. Под тканью угадывалось нечто большое и прямоугольное. Увидев, что это такое, я не пришла в восторг, в отличие от Антония, который ласково гладил своё сокровище, едва ли не целовал. Должно быть, в эти тёмные годы компактный электрический конденсатор действительно казался магическим предметом. На зелёной наклейке на корпусе была нарисована символическая молния, заключённая в красный треугольник. Тревожно-оранжевая надпись под молнией гласила: «ОПАСНОСТЬ! ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ! ». Как бы я ни старалась, я не могла заставить себя отвести взгляд от этой категорической надписи.

– Мне его подарил милорд за хорошую службу, – гордо сообщил палач. – Я использую его только в исключительных случаях... очень редко, когда дело того стоит.

Наверное, по его мнению, я должна была гордиться тем, что скоро ознакомлюсь с этим чудом техники вплотную.

Проворно размотав красно-чёрные провода, отходящие от конденсатора, Антоний наклонился надо мной, загораживая свет. Я увидела на концах проводов серебристые клеммы с острыми зажимами-«зубками» и инстинктивно попыталась отодвинуться, но лишь в очередной раз разодрала запястья. Антоний усмехнулся, глядя на мои потуги, и сомкнул одну из клемм на моём правом соске. Контакты вонзились в плоть, вызвав острую боль. Я взвыла, но даже в эти секунды отдавала себе отчёт, что скоро, когда включится ток, всё будет во сто крат хуже.

Вторая клемма разместилась на левом соске, а третью Антоний после раздумий, явно доставивших ему удовольствие, прикрепил на венчик клитора, раздвинув мне губки. Боль от проникновения железа была там сильнее – почти такая же, как от прижигания раскалённым прутом. Я завопила, извиваясь на перекладине. Вода и пот снова потекли ручьём, и я поняла, что Антоний этого и хотел, устраивая мне душ. Вода хорошо проводит электричество, разве не так?..

– Погоди, милая, зачем так кричать? – пропел Антоний, кладя руку на конденсатор. – Мы же даже ещё не начали...

Палец потянулся к рычажку-переключателю, расположенному аккурат над нарисованной молнией. Я задержала дыхание и обречённо зажмурилась. Впервые проскочила дрожащая, трусливая мысль: Оно того не стоит. Ничто на свете не стоит. Расскажи, расскажи им всё!

Разряда не было. После десятой секунды я осмелилась поднять веки. Перевёрнутый Антоний стоял над перевёрнутым конденсатором и разматывал последнюю, четвёртую клемму. Контакт имел какой-то странный, громоздкий вид – с двумя железными брусками, скрепленными винтом.

– Совсем забыл, – по-отечески улыбнулся он мне. – Я же намеревался отучить от сквернословия твой невоспитанный язычок.

Внезапно я с угрожающей ясностью поняла, для чего бруски вместо обычной клеммы.

– Нет, – всхлипнула я. – Нет...

Когда палач, перевернув меня вверх головой, поднёс клемму и плоскогубцы к моему лицу, меня обуял трепещущий, животный ужас. Всё остальное тело я давно не чувствовала своей собственностью – но лицо? Язык?! Я забилась в истерике, не слушая увещевания Антония открыть рот – совсем как в старые времена, только в тот раз это были щипцы для зубов. В конце концов, он коротким ударом в живот заставил меня судорожно втягивать воздух ртом и, улучив момент, поймал плоскогубцами кончик языка. Мне оставалось только издавать нечленораздельное мычание, когда он силой вытягивал язык изо рта и зажимал его брусками, вращая соединяющий их винт. По тому, как пот, попадающий в рот, стал более солёным на вкус, я поняла, что плачу снова.

– Что ж, – Антоний, возвратив крест в старое положение, по-хозяйски оглядел меня с ног до головы. – Кажется, теперь всё готово. Может, всё-таки передумаешь и скажешь милорду то, что ему нужно?

Я отчаянно замотала головой. Провод потянулся вслед за движением языка. Антоний вновь держал руку на рычажке.

– Очень жаль, – буднично сказал он. Раздался щелчок.

В первое мгновение у меня возникло очень странное чувство – словно меня с силой прижимает к деревянным перекладинам и в то же время подбрасывает вверх. Это почти эйфорическое состояние длилось недолго, какие-то доли секунды – зато то, что началось после него, было нескончаемо. Кожа на всём теле словно сошла с места, перекосилась в сторону, разрывая мышцы. Я увидела голубую искру, которая проскочила между клеммами, удерживающими язык. Там, где электричество проникло в язык, я ощутила отвратительный едкий вкус – словно лизнула карманную батарею. Ток прошёл через тело, и в нём разгорелась судорожная, пульсирующая боль. Мускулы сводило, отпускало и сводило снова. Волосы зашевелились, встали дыбом. В грудях и между ног будто разлилась кислота. Будучи лишённой возможности кричать, я могла только мычать и хрипеть.

Когда Антоний выключил ток, я осознала это не сразу. Тело продолжало жестоко лихорадить, и гудение в голове, мелькающее синими искрами, не прекращалось. Горький металлический вкус на языке сохранялся. Откуда ни возьмись, во рту образовалась слюна и потекла вязкими каплями по лицу.

– Ну? – голос Антония доносился как через ватный слой. – Будем говорить, или продолжим? Дальше будет только хуже. Милорд хорошо научил меня, как пользоваться лихорадочником.

Я отстранённо молчала, глядя на размытые светлые капли перед глазами.

– Как хочешь, красавица...

На этот раз ток был сильнее – должно быть, на обратной, не видной мне стороне конденсатора находился регулятор напряжения. Боль в мускулах, более или менее терпимая в первом разе, стала невыносимой. Глазные яблоки вспучились, вылезли из орбит, угрожая покинуть глазницы. Комната потемнела; в наступившем сумраке осталась гореть зелёным огнём только наклейка на конденсаторе, и оранжевые буквы подпрыгивали вверх с каждым разрядом: «ОпАсНоСтЬ вЫсоКоЕ нАпРяЖеНиЕ».

Антонию пришлось несильно ударить меня носком сапога по щеке, чтобы привести в чувство.

– Знаешь, на твоём месте я бы заговорил. Это ведь не предел, есть ещё несколько делений...

Не дождавшись ответа, он пустил разряд в третий раз. Я ушла в обморок где-то на седьмой секунде, но этого хватило, чтобы почувствовать слабый, но отчётливый запах гари и увидеть сизый дымок, вырывающийся у меня изо рта. В левой кисти, сведённой судорогой, раздался хруст. Сердце пустилось в бешеный пляс, не давая дышать. Я провалилась в темноту.

В той тьме мне было хорошо; поэтому, почувствовав, что сознание толчками возвращается ко мне, я стала противиться этому изо всех сил. Но холодная вода сделала своё дело, и вскоре я снова жадно глотала мутные струи, которые доходили до моего рта. Воды было меньше, чем в прошлый раз – и, открыв глаза, я поняла, почему. Пока я была без сознания, Антоний опять вернул меня в нормальное положение, головой вверх. Клеммы были убраны. Язык неуклюже болтался во рту куском замороженной говядины.

Антоний стоял возле печи и переминал в руке какую-то верёвку, свёрнутую в клубок. Половина лица находилась в тени, другая половина ярко освещалась красным огнём. Выглядел палач почти демонически, и в очередной раз меня посетила паническая мысль, что передо мной не человек, а монстр.

– А ты ещё ничего, – сказал он, увидев, что я открыла глаза. – Твоя сестра не выдержала и второго деления. Хлопнулась в обморок, как только я включил лихорадочник.

Он произносил слово растянуто, наслаждаясь звучанием каждого слога. Видимо, в его глазах конденсатор стал величайшим изобретением человечества, венцом творения.

– А теперь мы поиграем в одну игру, – Антоний поднял руку с клубком, и тот размотался со слабым жужжащим звуком. Плеть была не очень длинной, но эластичной. Я, не мигая, уставилась на разветвлённый конец с припаянными кусками железа. – Хорошая игра, мне нравится. Я буду считать вслух, а ты скажешь мне, когда решишь быть примерной девочкой. Идёт?

Он замахнулся плетью и щелкнул им в воздухе. Железные грузила ударились друг о друга с мелодичным звоном.

– Твоя сестра перенесла семнадцать ударов, прежде чем «уйти на покой». Посмотрим, как получится с тобой...

Первый удар плети попался в ложбинку между грудями. Ощущения оказались хуже, чем я предполагала: железо с присвистом врезалось в кожу, и я почувствовала себя, словно в меня пырнули остро заточенным ножом. Но раны на месте удара не осталось: лишь крохотное прямоугольное покраснение по форме грузила. Я выгнулась на распятии, насколько позволяли защелки и позвоночник.

– Раз...

Не успела я отдышаться, прийти в себя после первой волны прожигающей боли, как Антоний замахнулся снова. На этот раз плеть хлестнула меня по влагалищу.

– Два...

Несмотря на моё неудобное для сечения плетью положение, палач действовал мастерски, доставляя мне наивысшую боль и выбирая для удара самые чувствительные районы. После десятого удара я была осыпана красными отметинами как ребёнок, заболевший корью, но кровь по-прежнему нигде не выступила. Защёлки на запястьях ушли глубоко в мясо, и у меня появилась призрачная надежда, что рано или поздно острые края дойдут до вены и перережут её, избавляя меня от мучений. Сама я никак не могла потерять сознание, несмотря на непрекращающиеся вспышки боли. Антоний с расстановкой считал до пятнадцати... семнадцати... больше Канти не выдержала, расплывчато вспомнилось мне... двадцать ударов... тридцать...

После тридцать второго удара он остановился, тяжело дыша. Крупные капли пота стекали по лбу. Седые волосы влажно серебрились.

Моя голова бессильно упала на грудь. На теле не осталось живого места. В разуме пульсировала одна навязчивая мысль: Я не знала, что будет так больно... не знала, что так больно...

– Ну, как, продолжим? – ласково спросил Антоний после паузы. Я услышала жизнерадостный щелчок грузил и откуда-то нашла в себе силы замотать головой и выдавить из себя нечленораздельный протестующий хрип.

– Небось, отдохнуть хочется?

Слабое подобие кивка. Под веками летали багровые обрывки, иногда складывающие в буквы и слова. Каллем. Дейна. Меррак.

Меррак.

Я пока буду в Мерраке, со своими войсками. Вола тоже времени зря не потеряет, и вообще, она сама себе голова. Ты пока присмотри за Канти, но не забывай о деле... Меня она беспокоит. Ты понимаешь, о чём я. Её очень легко заманить в западню, я слышала, что принцы уже узнали о её слабостях... Флорин, во всяком случае...

– ... и будешь нежной со стариком?

Погрузившись в омут вызванных к жизни воспоминаний, я пропустила последние слова Антония. Кажется, он что-то спрашивал, что-то хотел от меня. Багровые буквы рассыпались в отдельные искры и погасли в темноте. В натопленной комнате повисло напряжение.

– Ну, тогда ладно, – сказал Антоний и сделал замах. – Я выбью из тебя всю дурь, шлюха...

– Я согласна!

Голос будто не принадлежал мне – задыхающийся, умоляющий и звенящий от потуги. Но раздумывать я не могла. Слишком важные я вспомнила вещи – слишком многое из того, что нужно Флорину. Мне требовалось время, чтобы спрятать в голове эти совершенно ненужные мне в камере пыток знания. Я не сомневалась: если Антоний начнёт сечь меня сейчас, я всё выдам с первого удара.

– Так-так, – я слышала самый слащавый из голосов, которыми обладал мой мучитель. – Девочка, наконец, решила взяться за ум?

– Я согласна, – повторила я, облизывая пересохшие губы.

– Умница, – нежно сказал Антоний и положил плеть на место. Я вздохнула с облегчением, но при мысли о том, через что мне предстоит пройти, в груди заныло. Впрочем, утешалась я, видя, как он подбирается ко мне с плотоядной усмешкой, мне это уже не впервой...

Сбросив с себя балахон и чёрные брюки, Антоний поворотом зажима расположил крест горизонтально. Теперь я лежала на мокрой спине и видела над собой грязный каменный потолок с чёрными трещинами.

Затем Антонию захотелось вставить в мой рот специальный загораживающий обруч, не дающий мне сомкнуть челюсти и отхватить половину его сокровища. Я застонала от боли, когда металлический обруч врезался в нёбо, покрытое миллионом ранок.

– Ну-ну, – успокаивающе сказал палач, кладя шершавые пальцы на мои груди с выжженными чёрными кругами на местах касания электродов. Я вскрикнула снова. Ощущение было такое, что в соски втыкают промасленные спицы. Антоний лишь сильнее сжал руки, скручивая груди. Из его рта сорвалась слюна и закапала мне на шею. Меня передёрнуло.

Господи...

Вряд ли я хоть одному мужчине показалась бы привлекательной и сколько-либо желанной в нынешнем виде – с истерзанным телом, вздрагивающая от боли при малейшем прикосновении, с разметавшимися от электричества волосами, и вся пропахшая солёным потом. Но Антония эти особенности, похоже, только возбуждали. Более того – если бы я была в каком-то ином виде, он, наверное, не смог бы совершить задуманное. Даже сейчас он разогревался полчаса, проникая в меня пальцем и протираясь промежностью о мои бёдра, прежде чем его член, переживавший лучшие времена, начал подниматься. А уж тогда он немедленно вставил его мне в рот. Язык ещё гудел от проскочивших через него вольт, но, по крайней мере, к нему вернулась подвижность. Я старалась отстраниться от происходящего: думать о Каллеме, потерянных воспоминаниях и сёстрах. Но это было делом довольно сложным, учитывая, что Антоний требовал, чтобы я не закрывала глаза и не отводила их в сторону, а смотрела ему на лицо. И громко причмокивала – это тоже было обязательным условием. Не желая себе лишних страданий, я послушно подчинялась приказам палача. А он продолжал щупать меня за всё, что попадалось под руку. Со временем я приноровилась: работала языком в строго определённом темпе, чтобы не дать излиться Антонию раньше времени.

Всё шло более-менее гладко, пока ему не захотелось проникнуть мне во влагалище. Боль там была сильнее во сто крат. Половые губы кричали благим матом при любой попытке вторжения – электричество прожгло их, превратив в открытые раны. Когда Антоний прикладывался к ним своим членом, я начинала пронзительно визжать, не видя света, и биться затылком о перекладину креста. После пятой или шестой безуспешной попытки сделать это палач махнул рукой и вернулся к моему рту. Может, у него имелись идеи насчёт использования заднего прохода (раз уж даже в моём воспалённом разуме отравленной искрой прошла такая мысль), но я была распята на кресте спиной вниз, а времени отстёгивать и переворачивать меня не было: член стремительно опадал, лишённый стимуляции. Мне пришлось трудиться около десяти минут, прежде чем к нему вернулась прежняя твёрдость. Язык и губы устали, отяжелели; рвотные позывы становились всё настойчивее, особенно когда Антоний проникал глубоко в горло и задевал язычок. Я поневоле ускорила ритм, чтобы завершить это затянувшееся унижение.

Он кончил мне в рот и пшикнул на меня, чтобы я проглотила всю выплеснувшуюся из него жидкость. Семени было немного, и оно было жидким; так что я сделала это без труда. Желудок, встрепенувшийся при глотательном движении, готовясь к приёму пищи, разочарованно свернулся в животе.

Выжав последние капли на мой язык, Антоний отошёл от меня и стал натягивать брюки. Его старое лицо показалось мне ещё более дряблым и морщинистым. Во рту оставалась липкая масса, которая не исчезала, сколько бы я ни глотала. Снова это мерзкое чувство, что тебя изваляли в грязи – лишили человеческого достоинства, превратив в послушную куклу-игрушку для собственных утех. Теперь он начнёт пытать меня дальше, как ни в чём не бывало. И чего я добилась, целый час удовлетворяя его старческую похоть? Спасения? Искупления от боли?

Времени, вот чего. Я закрыла глаза, чтобы не видеть осточертевшие трещины, похожие на паутину. Час передышки от электричества и плетей дал мне возможность собраться с остатком сил... если они ещё были. Дейна и ее армия в поселении под названием Меррак. Знание оставалось со мной, но теперь я питала слабую надежду, что смогу удержать его в себе.

Я себя переоценивала.

Я вытерпела, когда Антоний снова стал жечь меня раскалённым железом. На этот раз, в отсутствие «милорда», он делал это долго и не спеша, покрывая кожу идеально параллельными чёрными полосками. Я вытерпела, когда он стал деревянным молотом дробить суставы пальцев – на руках и на ногах. Спасительный болевой шок, после которого уже ничто не страшно, парил близко, я уже чувствовала себя улетающей в тягучее тёмное пространство... но продолжала чётко осознавать наличие боли, полыхающей белой молнией, когда Антоний откусывал большими горячими клещами кусочки плоти из моих грудей. Несчётное число раз меня вырвало (уже только кисло-вязкой слюной). Мочевой пузырь тоже зажил собственной, отличной от меня жизнью. Впрочем, в конце концов, наверное, опустел даже он...

Обморок – ледяные струи – слабое мерцание в зрачках – боль – обморок.

Прошло, наверное, много часов. Или дней. Или недель...

– Говори, сука, – цедил Антоний, погружая клещи в меня снова. – Говори, или я сделаю ещё хуже...

Сквозь пелену я ощутила, как, раздвигая половые губы, внутрь меня проник какой-то холодный и острый предмет... и начал раздвигать стенки, растягивая внутренние мышцы. Из меня вырвался агонизирующий стон. Я не могла больше терпеть. Никто не мог бы...

– Я... – прошептали мои губы, обращённые к потолку.

– Да? – Антоний наклонился надо мной чёрной тенью посреди ослепительной белизны. Мне приходилось прилагать огромное усилие для того, чтобы продолжать дышать, накачивая лёгкие. Склизкая холодная волна распространялась по животу, обнимая внутренние органы. Предмет продолжал давить на стенки влагалища, но выжидательно замер.

– Я... я... я расскажу, – прохрипела я. – Я знаю... я знаю, где она... Дейна. Я... скажу... только не... нужно больше... не нужно... я расскажу...

Я сломалась.