Солнце светит всем Часть 1

Новая игрушка

После отъезда сенатора в приграничье прошло десять лет. Став полным импотентом, бывший герой форума Тит Помпоний Флакк спился, и не принимал никакого участия ни в управлении имением, ни в обязанностях, которые были возложены на него императором.

Всем в имении заправлял Циннамус – вольноотпущенник. Время не пощадило и его. Черные волосы теперь напоминали густую свиную щетину, начавшую уже кое-где седеть. Стараниями Циннамуса имение обладало обширными угодьями: поливным огородом, ивняком для поставки корзин и розог, масличным садом, лугом, хлебной нивой, лесом, крепкими рабами и хорошенькими рабынями. Однако львиная доля доходов уходила на покрытие процентов с долгов господина и оседала в сундуке управляющего. За десять прошедших лет Циннамус не без помощи Торакса сумел скупить большинство долгов сенатора.

Когда-то Торакс, отправившись в первую торговую экспедицию, оставил на попечение Циннамуса свою беременную жену.

Роды двойни проходили тяжело, и на второй день в мучениях, вся в крови, жена Торакса умерла. Циннамус, услышав о ее смерти, ничуть не опечалился, будто бы ожидал того. Одно дело – жена. Совсем другое его дети. Он деловито, как и подобало управляющему, послал рабов зайти за новорожденными младенцами и найти им кормилицу.

Торакс вернулся из путешествия через много месяцев и застал только могилу: теперь у него есть дети, но нет жены. Два дня Торакс был один в пустом доме, закрылся и никого не хотел видеть. На третий день вышел и приказал, чтобы его дом был сровнен с землею и ничем не напоминал ему о прошлом.

Убедившись, что его приказание выполнено, явился к Циннамусу.

Торакс преподнес ему отчет о путешествии и деньги, которые задолжал вольноотпущеннику.

– Спасибо, что не дал моим детям погибнуть, – сказал он. – Мне снова в путь. Нужна ли моим детям кормилица?

– Не волнуйся, – на глазах у Циннамуса навернусь слезы, – я позабочусь о них сколько надо! И возьми назад свои деньги, я хочу и дальше оставаться с тобой в доле!

– Спасибо за доверие. Тебе же, мой спаситель Циннамус, – Торакс был тоже растроган, – я хотел бы рассказать, то, что услышал из уст мудреца в далекой Финикии. Оказывается, Вселенная с нашей планетой Земля не единственная. Каждый миг Вселенная расщепляется на огромное количество себе подобных. Где-то далеко, а может, близко есть такая же Земля, на которой живут такие же, как мы – путешественники, вольноотпущенники, рабы…

– Не может быть! – Циннамус, дальше виллы сенатора нигде не бывавший, был удивлен не на шутку. – Что и я где-то есть, и ты?

– Вполне возможно. Но там, как говорил финикийский мудрец, время другое. Оно либо отстает от нашего, либо обгоняет его.

Торакс посмотрел Циннамусу в глаза, пожал ему руку:

– Я на пристань – и в путь!

Никогда после Торакс не благодарил Циннамуса за то, он взял на себя все заботы о его детях. Это как бы подразумевалось. Однако с этого дня Циннамус не мог не обратить внимания, что он никогда не теряет в любой из деловых операций, которые проводил с Тораксом.

Их предприятие росло и процветало.

– Рабы должны работать и в дождь, и по праздникам, – говорил Циннамус, подсчитывая доходы имения.

Вольноотпущенник начинал карьеру с домоправителя, по существу надзирателя над рабами. Жена его устроилась ключницей, а заодно от своей женской щедрости, посвящала молодого господина в тайны Эрота. Циннамус безропотно смотрел, как его старшая дочь крутит шашни с молодым сыном господина, вел расчет «уроков», разбирал жалобы рабов и строго наказывал виновных. «У хорошего домоправителя рабы всегда в работе, – справедливо считал Циннамус, первым вставая с постели и последним ложась, – а дочь… Пусть лучше с сыном господина, чем с грязным, вонючим рабом. Приданное у нее есть и немалое, и замуж ее возьмут хоть с ребенком! » Как и положено домоправителю, Циннамус постоянно отчитывался перед хозяином. Работая от зари до зари, он знал, что у рабов на уме, но их недовольство пресекалось в самом зародыше. Его стараниями рабы были не только сыты, но и покладисты в работе. А как заставить сытых рабов или рабынь работать? Только розгой! Вот сейчас Исанкло, кухонная рабыня, в этом убедится! Надо же быть такой нахальной – участвовать в краже лакомств, приготовленных к обеду! Сегодня Циннамус ждал к обеду своего старого друга и компаньона Торакса.

Шембок и Исанкло

«Бедная моя попочка! – думала кухонная рабыня Исанкло, входя в кабинет Циннамуса, – чует мое сердце, парой оплеух сегодня явно не обойдется! »

– Лучше бы мне не рождаться на свет, – бормотала она, тихо закрывая за собой дверь, – ну да, я люблю сладкое, но это ведь не такой уж и большой грех!

Девушка беспокойно осмотрела большой зал. Вилла была построена по сложившимся за столетия в приграничье правилам. Здание, огороженное со всех сторон высокой стеной, размещалось на вершине холма. Открытый, вымощенный булыжником внутренний двор – правильный квадрат, по сторонам которого располагались многочисленные помещения под черепичной крышей. В середине двора стоял колодец, на случай осады и позорный столб – место расправы над нерадивыми взрослыми рабами. Вот и сейчас место не пустовало: по приказу управляющего на деревянном козле с утра растянули Кани, молодую рабыню с кухни.

Несчастная извивалась, как рыбка, вытянутая на берег, и судорожно хватала воздух открытым ртом. Ее волосы растрепалась. Велокс, старший повар, славившийся среди рабов огромным фаллосом, решил первым воспользоваться провинившейся. Его огромные мускулы позволяли сделать это без большого труда. Рядом шумели рабы, разыгрывая на пальцах, кто войдет в приговоренную спереди, а кто сзади.

– В рот сейчас нельзя! Велокс так ее отделает, что откусить может!

«Может, они ее и не порвут! » – вздохнула Исанкло, поправляя косу. Волосы рабыням стригли раз в два года, чтобы потом выгодно продать на изготовление канатов для катапульт и баллист. В знак того, что рабыня отращивает волосы для государственных нужд, к ошейнику была прикреплена медная медаль с государственным символом – орел с датой стрижки.

Однако девушке было не совсем не до косы и не до сочувствия кухонной рабыне, попавшейся, как и она, на поедании хозяйских пампушек. Исанкло хорошо знала, какая участь ожидает и ее в самом скором времени. «Задержусь – Циннамус будет гневаться! Ну, пригорели эти пампушки, не ставить же их на стол! Вот я и Кани решили полакомиться! »

Впрочем, гнев был неизбежной принадлежностью строгого управляющего. К тому же гнев всегда имел причину и оправдание: если Циннамус выходит из себя – значит, относится к делу управления с рвением и добросовестно. «Чем лучше управляющий, – думал вольноотпущенник, приказывая Исанкло подойти для наказания, – чем способнее он, тем более гнева и нетерпения выказывает, и тем чаще пускает в ход чудодейственную розгу! »

«Да, не позавидуешь окольцованной рабыне! Кани принудили мужской силой, но мало этого, еще ее на козла положили! Может, управляющий мной соблазнится? – не решаясь медлить, девушка быстро сняла тунику из грубой ткани (единственную свою одежду), и аккуратно сложила на табурете. – Теперь я стану поводом для насмешек! – тяжело вздохнула она. – Хотя, Кани на козле гораздо хуже! » Позорный столб, наряду с козлом, скамьей, с розгами и плетьми держали рабов в повиновении и вдохновляли на труд. Исанкло, как ценный товар, не была близко знакома с козлом: для расправы над окольцованными девственницами служила деревянная скамейка. Впрочем, получить свою порцию можно было и стоя, опершись руками в колени, чтобы удар был больнее. По правилам, царившим в имении, наказанная рабыня не имела право носить тунику, пока следы от порки не заживут. Исанкло предстояло ходить голой, если не считать рабского ошейника, и терпеть насмешки от молодых рабов.

«Держи меня, чтобы я не убежала! » – короткая надпись на ошейнике как нельзя лучше показывала все правила поведения. Обнаженная рабыня прошла в угол, и взяла флакончик с маслом, добываемым из плодов масличного дерева. Она знала, что сейчас надо делать: масло, ускоряя заживление, делало каждое свидание с прутьями более болезненным.

Никто, даже незаконнорожденные дети Циннамуса не могли избежать расправы. Ей оставалось рассчитывать только на милосердие управляющего.

«Детям господина тоже достается ремнем, сама слышала, как кричала Виния, воспитываемая учителем. Но мне от этого не легче! » Надо отдать должное Циннамусу, в отличие от девочек-рабынь в других имениях приграничья, тела Исанкло и ее подруг не были покрыты глубокими, труднозаживающими шрамами: о них хорошо заботились, чтобы выгоднее продать.

Вольноотпущенник видел, что с каждым годом цена на хорошеньких рабынь-девственниц возрастает, и ревниво оберегал свой товар. Не удивительно, поэтому, что даже во время серьезного наказания коже не наносилось непоправимого вреда.

Девственный вход, по обычаю, прикрывало массивное кольцо, проткнутое через половые губы. Впрочем, Исанкло могла совершенно спокойно ходить по имению обнаженной. Все рабы знали, что попытка совратить окольцованную девственницу может закончиться либо кастрацией, либо смертью на кресте.

Однако беззаботной жизнь девочек-рабынь назвать было нельзя! Конечно, главный вход закрыт, но два других открыты!

Вот и сейчас голая попка все еще отображала отпечатки от кожи змеи, которой безжалостно стегала ее кухарка, обнаружившая, что Исанкло слоняется на кухне без дела, в то время как овощи не почищены к ужину! История, возможно, и не получила бы продолжения, если бы сегодня Исанкло не съела несколько медовых пампушек, предназначенных для важных гостей. «Говорил мне старый раб садовник, воруй, но не попадайся! – думала девушка, глотая слезы, – а я попалась! »

Исанкло сразу догадалась, что Циннамус не собирается проявлять к ней ни жалости, ни снисхождения: гость, собиравшийся навестить его, был слишком важным. Конечно, на кухне угощение, и совсем не плохое, всегда найдется, а несколько пампушек не столь и великий убыток, но воровство есть воровство! Впрочем, несмотря на показной гнев, имея законное право вздернуть вороватую рабыню, или продать соседям, известным своей жестокостью, но, помня свое детство в рабстве, Циннамус понимал девчачьи проделки и наказывал всегда разумно, хотя и строго.

– Аттина, помоги мне, грешной! – молилась Исанкло скульптурному изображению богини, – я знаю, как он умеет спускать шкуру! Внуши в его сердце хотя бы капельку милосердия!

Сегодня ей не везло с утра во всем! Каждая неудача, любая – самая пустячная, каждый успех – самый ничтожный, были проявлением гнева или благосклонности многочисленных богов. И это правило распространялось на всех людей: и на сенаторов и на бесправных рабынь! Впрочем, заступничества у богов Исанкло было искать бесполезно! Кротость не была главной добродетелью вольноотпущенника; он легко выходил из себя: малейшая ошибка – раздавались брань и крик. Иногда, бранью все и заканчивалось, но чаще всего провинившийся получал порцию розог.

Тут Исанкло услышала тяжелые шаги вольноотпущенника, дверь открылась, и Циннамус вошел в комнату.

– Ну что, воровка, скажешь в свое оправдание? Есть хоть какая-то причина, по которой я должен проявить снисхождение? – Вольноотпущенник колючим взглядом осмотрел свою рабыню с головы до ног. «Может, – думал он, – из этих девчонок когда-нибудь вырастут замечательные любовницы и матери новых рабов. В любом случае, глупо портить собственность господина. Но и прощать воровство нельзя! Рабам дай волю – все растащат» В случаях не очень серьезных для воспитания пускался в ход плетенный собачий арапник, но на этот раз проворовавшуюся рабыню ждало кое-что похуже.

– Нет, – ответила Исанкло, грохнулась на колени и облизнула губы. – Но я готова искупить свою вину!

«Понятливая растет девочка, – у Циннамуса имелось свое мнение о допустимости игр с хозяйскими рабынями, – но это всегда успеется! Да, нелегка участь управляющего! »

– Приятно видеть душу, готовую принять наказание и раскаяться в содеянном грехе! – строго сказал он. – Как раз на тебе и испытаем, насколько эффективна плеть, что я купил!

– Пощадите! – из глаз рабыни потекли слезы. – Я сама принесла самые лучшие розги! На кухне их неделю вымачивали в сливовом уксусе!

«Только не шембоком! – думала Исанкло. – Об этот страшном инструменте среди рабов ходили самые жуткие слухи! Если и порку переживу, то ходить голышом придется пару недель! Не меньше! »

– Нет, Исанкло, сегодня нам розги не нужны! Тебе предстоит оценить, как шембок хорошо кусает задницу! Потом расскажешь остальным, чтоб неповадно было! Вот, смотри сюда, – Циннамус показал на корзинку, – там тебя ждет подарок! Хорошая порка станет уроком для твоей ненасытной утробы. Мой приговор – две дюжины ударов! Вставай с колен и давай сюда шембок!

Исанкло покорно встала и пошла за «подарком». Опыт рабыни подсказывал ей, что сейчас споры неуместны. «О Боги, это смерть моя в корзинке! » – только и успела подумать испуганная рабыня.

Короткая плетеная кожаная ручка была искусно прикреплена к ременной полосе полуметровой длины, толщиной в мужской мизинец и шириной в половину ее ладони. «Моя грешная душа сегодня же отправится в царство мертвых! » – подумала она и прошла на середину комнаты. Передав плеть, Исанкло встала, держа руки на коленках, расставив широко ноги и опустив голову. Теперь ничего спрятать нельзя! Сгибая плеть в сильных руках, мужчина обошел вокруг рабыни и встал у нее за спиной.

Для юной воровки время, казалось, остановилось: Циннамус еще в должности домоправителя стал настоящим хозяином имения и, конечно, использовал свою должность к выгоде для себя. Рабыни, как окольцованные, так и без колец, пренебрегшие его волей, подвергались жесточайшему наказанию. В имении было много рабынь и рабов разного возраста, приходившихся Циннамусу незаконными детьми. Окольцованные хоть и не рожали, но приобретали опыт в доставлении удовольствия мужчинам.

– Благодари богов за мою доброту. Ты получишь две дюжины, если примешь наказание с положенным смирением. За плохое поведение в три раза больше!

Исанкло зажмурилась, готовясь к неизбежному. Инстинктивно она, как любая рабыня, привычная к регулярной порке, осознавала, что шембок – куда более жуткий инструмент, нежели ремень, плеть из шкуры змеи, или ивовый прут.

– Воруем? – Циннамус взметнул плеть вверх. «Хорошо, что боится! » – подумал он, опуская шембок на трепещущее тело рабыни.

Исанкло не могла поверить, что бывает такая боль. По сравнению с ней обычная порка показалась материнской лаской. Она не раз стояла раз голышом в этой позе, но ей доставалось десяток другой ударов прутом. Такой же боли ей еще испытывать не приходилось! «Не удержусь – запорет! – думала рабыня. – О боги, как больно! » После короткой паузы Циннамус снова хлестнул плетью так, чтобы новый удар пришелся чуть выше первого.

– Ой! – шембок добился первого стона от согнутой Исанкло. Новая, невероятно сильная боль парализовала ее: она не могла ни звука издать, ни шевельнуться!

– Это – за постоянное невыполнение твоих повседневных обязанностей, – улыбнулся домоправитель. – Не сладко? – он третий раз щелкнул плетью по выставленному заду. – Это тебе не пампушка!

– Ой! Ой! – Исанкло вздрогнула и едва не подпрыгнула, когда четвертый удар ужалил нижнюю часть подрагивающих половинок. «Беги! Спасайся! – кричал ей мозг. – Будь благоразумна и покорна, – шептал ошейник».

– Хорошо пробирает? – Циннамус нанес следующий удар наискось, заметив, что после него Исанкло слегка присела, стараясь остаться согнутой для порки.

– Рано завертелась.

Наказываемая рабыня приоткрыла глаза и увидела, как на каменные плиты пола капают ее слезы.

– Не могу больше! – она мотала головой, как лошадь, отгоняющая слепней, из последних сил стараясь сохранить так любимую господином позу покорности.

«Опробую шембок на бедрах! »

Исанкло взвыла, подпрыгнула, присела, но быстро восстановила позу для наказания. Новый удар вызвал у нее жалобный вой. Она схватилась руками за пылающий зад, села на корточки и стала подпрыгивать. Теперь уже ни одна сила не могла удержать ее в позе покорности. «Как лягушка в нашем пруду, – думал Циннамус, любуясь действием шембока, – ей будет, что рассказать рабыням! » Зад Исанкло уже не напоминал персик. Шембок раскрасил его в сине-багровые цвета.

– А теперь ложись на скамью!

Девушка, хромая пошла выполнять приказ.

Началась самая долгая и самая мучительная часть наказания: плеть стегала по уже пораненным местам. Циннамус видел, что происходит с юной рабыней, и стал увеличивать паузы между ударами. Два удара он положил крест на крест между лопатками, и Исанкло заорала во все горло от невыносимой боли, подпрыгнула на скамейке, и упала на прежнее место. Циннамус по молодости лет и сам был не раз и не два порот. Он знал, насколько трудно переносить удары, но также как эффективно это наказание для провинившихся рабынь.

– Воровать не хорошо! – он со вздохом хлестнул девочку снова поперек спины.

– Пожалуйста, пощадите, я буду хорошей! Я никогда больше не буду воровать! Пожалуйста, хватит!

– Тебя ждет еще два удара.

Исанкло насколько хватило сил, приподнялась навстречу шембоку.

– Двадцать три! Двадцать четыре! – Циннамус бросил плеть в корзину, и посмотрел на рабыню, корчившуюся на скамейке, как дождевой червяк на лопате садовника.

«Неужели – все» – Исанкло не верила.

– Наказание окончено! – Циннамус взял амфору с маслом, вылил немного пахнущей остро жидкости себе в ладонь и смазал Исанкло от плеч до колен.

– Теперь сюда – поблагодари меня за науку! – вольноотпущенник сел на табурет и задрал тунику.

«Мне все равно придется делать это! – думала Исанкло, покорно опускаясь на колени. – По вкусу это совсем не пампушка! А если укусить? » – эту мысль девушка отогнала, и выполнила все, что требовал вольноотпущенник.

«Да простит меня, грешного, Аттина! » – однако на этот раз Циннамус не нашел в своих поступках греха и спокойно пошел снимать пробу с молодого сыра.

После порки Исанкло пошла на кухню, чтобы упросить кухарку Лабуллу облегчить целебным бальзамом боль израненного зада.

– Ты, кажется, позабыла, кому ты должна была помочь чистить овощи? – кухарка все еще сердилась на девочку. – Ну-ка, девочки, высечем ее!

Виновницу взяла на плечи более взрослая рабыня; другая держала ее за ноги. Остальные с интересом смотрели на эту сцену. Лабулла, вооружившись прутом, стегала несчастную Исанкло. Девушка извивалась от боли, из ее широко открытого рта вылетали жалобные крики.

Они-то и тронули сердце Лабуллы.

– Не реви! – кухарка протянула Исанкло пресловутую медовую пампушку. – На этот раз с тебя хватит! Встань и ступай в угол! Там стоит ведро с овощами!

Не решаясь дотронуться до набухших кровью рубцов, Исанкло встала и побежала в угол.

Прекрасный пример рабам и рабыням – чем чреваты лень и воровство!

Приключение на реке

В то время как Циннамус разбирался с проворовавшейся рабыней, Торакс с сыном подъезжал к имению.

«Вот и скоро конец вольной жизни путешественника, – думал Гаер, – впереди не моря, не соленый ветер и приключения, а нудная и скучная школа! »

Впрочем, он немного успокоился, когда увидел что пони – подарок отца – оказался не только горячим, но великолепно выезженным. Теперь Гаер ехал рядом с Тораксом, едва сдерживая желание попробовать пони. И имя уже ему придумал – Пегас.

– Смотри, сын, мы на территории покоренных нашей империей племен, – Торакса распирала гордость, – считающих, что фаллос приносит удачу. Вон они, каменные, вдоль дороги стоят! Напоминают об этом! Тут даже маленькие дети носят фаллики на шее в качестве амулета, отводящего несчастье.

– Только он что-то не защитил их от имперских мечей! – заметил Гаер.

– Да, с тех пор уже два века минуло! А обычай жив! И не могу сказать, что он такой уж бесполезный. Смотри: стоит на обочине огромный каменный фаллос! Он показывает, что впереди крутой поворот! Фаллосы до сих пор ставят для отражения злых сил от своего дома. Кроме того, каменный фаллос защищает сады и всевозможные посадки. Впрочем, как ты правильно заметил, от врагов он не защищает! Именно поэтому порядок на этих землях поддерживают наши славные легионы!

Пегас гарцевал и метался взад и вперед, идя по дороге, что должно было бы раздражать опытного всадника, но в Гаере бушевало возбуждение и веселье: скоро он сможет избавиться от надоевшей компании отца.

До виллы Циннамуса оставалось не больше часа езды. Они уже достигли моста над рекой Саттур. У моста в судорогах корчилась на колу молодая женщина. Ее лицо, когда-то красивое, было испорчено последней смертельной гримасой, однако жизнь никак не хотела покидать ее.

– Вот смотри, сын, как заканчивают жизнь рабыни, рискнувшие посягнуть на жизнь господина! Видишь, под столбом связка ошейников? Значит, вместе с нею по заведенному в этой стране обычаю убили всех рабов и рабынь, живущих в доме хозяина!

– А где их тела?

– В реке, – равнодушно сказал Торакс. – Здешнее течение такое, что падение с моста даже с развязанными руками гарантирует гибель любому. Однако умерли они свободными, без ошейников! А этой девушке недолго осталось мучиться.

– А зачем же убивать всех? – не понял Гаер. – Не все же покушались на своего хозяина?

– В назидание другим рабам. Чтобы не думали бунтовать! Если раб убил раба – хозяин раба выплачивает хозяину убитого раба полную его стоимость. Если оба раба служили одному господину – господин и решает участь виновника. А если раб убил господина – казнят всех! Река экономит казне расходы на веревки и гвозди! Там, в море, где река выносит свои воды, постоянно дежурят акулы. Моряки их не любят, но рыбки-людоеды честно стерегут добычу.

Женщина на колу осталась за поворотом.

– Смотри, имение находится вон там! – Торакс привстал на стременах своей лошади и осмотрелся. – За спиной еще мост, а впереди холм! Имение господствует над всей местностью – символ Роднероской власти.

Под мостом шумя и сверкая брызгами текли темно-коричневые воды Саттура.

– Гаер, – обратился Торакс к сыну, – у меня есть дела, которые надо сделать. Я поеду короткой дорогой напрямик. Твой пони уже застоялся! Поезжай по дороге вдоль реки. Скачи, пока не увидишь дорогу, уходящую вглубь, следуй по ней, пока не достигнешь виллы. Спроси управляющего Циннамуса! Думаю, что к твоему приезду все мои дела будут сделаны!

Гаеру не нужно было говорить дважды. В секунду он пустил пони в галоп. Торакс еще минуту или около того посидел на своей лошади, наблюдая, как сын удаляется прочь. Короткая белая туника, задралась ветром почти до талии, крепкие коричневые ноги обхватывали черные бока пони, а белокурые волосы блестели на утреннем солнце. На мгновение, но только на мгновение, привычная суровость лица Торакса смягчилась.

«Надеюсь, что дети будут жить лучше, чем я! Однако не так просто выбиться в люди, будучи сыном раба! » Не то, чтобы Торакс старался скрыть свое происхождение: вольноотпущенники часто достигали определенных высот. Однако Торакс, не сам зная почему, оставил себе рабское имя, не стал сводить клеймо раба с бедра.

Гаер скоро забыл о заботах и школе: пони рысью несся вдоль прибрежных зеленых лугов слева от себя, коричневые воды реки быстро текли от него справа. Природа настраивала на воспоминания. Позавчера, после многолетней разлуки он увидел свою сестру Танду, услышал ее голос.

– Привет, братик, – Танда сняла коричневую дорожную тунику, выдернула из прически заколки и волосы ее рассыпались по плечам. – Возмужал после разлуки!

– Как тебе Пансион?

– За четыре года я успела его возненавидеть! Там как в клетке.

– Некоторым там нравится – спокойно и безопасно.

– Но это не для меня, я не создана для такой жизни, – девушка, ничуть не стесняясь брата, разделась. Ее груди были круглыми и полными, мягче, чем можно было себе представить. – Что, братик, голой сестры не видел? Можешь посмотреть и даже потрогать! Разрешаю!

Казалось, ее васильковые глаза были невинны, как само небо. Гаер несмело подошел ближе.

– Какой ты робкий! – улыбнулась она. – Сам раздевайся!

Небольшие груди упали в его руки, как голуби.

«Сейчас закричит, вырвется, и отец высечет нас обоих за такую выходку! » – подумал Гаер, но Танда прильнула к нему, пахнув своим теплом, и засмеялась.

Ее пальцы оказались у него в волосах, их губы встретились.

– Сейчас я научу тебя, не смелого, одной игре! – Танда повалила брата на спину и встала над ним на четвереньки.

У нее была гладкая, как вода, кожа и сладкое дыхание.

– Я лижу у тебя, а ты у меня! Ну, давай!

После того, как Гаер выстрелил семенем в рот сестричке, а та, застонав от удовольствия, легла обессиленная прямо на брата, он долго не мог понять, что это было. Оба тяжело дышали.

Потом, встав, посмотрели друг на друга и рассмеялись.

– Помнишь, – в глазах Танды бегали озорные огоньки, – как мы в детстве дрались, и папа нас за это порол?

– Были времена! – Гаер внимательно посмотрел на сестру.

– Завтра мы с папой поедем по делам, а тебе денек придется поскучать тут.

– Обидно! Возвращайся скорее! Наверстаем!

Гаер огляделся вокруг, помотал головой, будто отгонял наваждение прошлого. Был замечательный день раннего лета. Жаворонки пели в синем небе, усеянном малюсенькими белыми облачками. Жар от солнца смягчался прохладным ветром с запада.

Гаер проехал за поворот реки и увидел впереди себя небольшую лодку, по-видимому, потерявшую управление в середине бурного потока. Управлять лодкой безуспешно пыталась темноволосая девушка его лет, одетая в короткую обтрепанную тунику. «Похоже, это рабыня, – подумал Гаер, – утащила лодку без разрешения! Но почему у нее нет ошейника? »

Лодка попала в сильный поток и завращалась, девушка отчаянно тыкала в воду единственным веслом.

«Так недалеко и до беды! – подумал Гаер. – Вынесет на середину реки, и все пропало! » В этот момент боковое течение поймало лодку и со всей силою швырнуло к берегу. Лодка поднялась и опрокинулась.

«Девушка в ловушке под лодкой, – решил Гаер. – Да примут боги ее душу! » Тут он увидел ее темную головку чуть ниже по течению. Девушку несло вдоль берега. На нем росло дерево, ветки касались поверхности вздувшейся реки. Она захватила одну из веток и отчаянно вцепилась. Течение отрывало ее от дерева.

Гаер сидел на Пегасе, наблюдая. Картина возбуждала его точно так же, как дикие звери в цирке. Даже более забавно, поскольку девушка была хорошенькая.

У него не было стремления рисковать своей собственной жизнью в попытке спасти какую-то рабыню. Гаер помнил слова отца о том, что быстрые и мутные воды Сатура позволяют властям экономить на столбах и веревках.

В чем вопрос? Рабыня, если будет спасена, могла видеть впереди в жизни только тяжелую работу, если переживет порку, которую, несомненно, по заслугам должна получить за то, что отвязала лодку, которая стоит, наверняка, гораздо больше, чем она.

Бревно, несущееся вдоль по реке, устремилось на девушку.

– Помоги мне. Пожалуйста, помоги мне! – крикнула она Гаеру. Бревно ударило ее, она не удержалась и исчезла под бурной водой...

Этих пяти слов было достаточно, чтобы понять: это не рабыня, несмотря на скудную одежду и отчаянное положение, так как говорила она с произношением большинства Роднерских патрициев.

Гаер быстро снял застегнутый на серебряную пряжку ремень и нарядную белую тунику, дорогой золотой браслет, который не было никакого смысла терять, и, сбросив сандалии, нырнул в реку.

Он был сильным пловцом, но как только ощутил силу течения, понял, что отец был прав, и если его вынесет на середину – приключения в его жизни вполне могут закончиться самым печальным образом. Значит, придется стараться изо всех сил. Выбравшись на поверхность, он на мгновение увидал девушку и энергично поплыл к ней. Течение несло Гаера в сторону от утопающей. Набрав в легкие побольше воздуха, он нырнул и захватил несчастную рукой.

«Если речной бог поможет, выберемся! » – Гаер поднял голову, сделал несколько гребков и вынырнул. Оглядевшись по сторонам, он увидел покрытую галькой отмель. Если мы до нее доберемся, есть шанс на спасение! Там галька и, значит, есть опора для ног! Девушка потеряла сознание и не сопротивлялась.

«Будет обидно, если она умерла, и я стараюсь зря! » – подумал Гаер.

Спасение

– Повезло! – Гаер ощутил гальку под ногами. Течение старалось оторвать его ноги и утянуть добычу обратно.

Выбравшись, он опустился в изнеможении на колени. Немного отдохнув, он взглянул туда, где спасенная неподвижно лежала на гальке. «Интересно взяли ли боги себе ее грешную душу или нет? » – он подполз к ней и потянул мокрую тунику утопленницы вверх на плечи. Сила течения стянула набедренную повязку девушки настолько, что она свободно повисла на ногах, оставив ее почти обнаженной.

– Жива! – Гаер приставил ухо к боку девчонки. – Сердце бьется! – он перевернул девушку на живот, положил себе на колено и надавил руками на спину.

Изо рта девушки хлынула вода. Перевернув ее спину и, встав на колени рядом с нею, Гаер начал надавливать с обеих сторон ее грудной клетки, стараясь закачивать воздух в легкие. Вода потекла изо рта и ноздрей рыбачки, она стала кашлять, перевернулась и попыталась сесть. Гаер обнял ее узкие плечики, чтобы помочь, и спасенную еще раз стошнило.

– Извини, – слабо вымолвила она и начала дрожать.

Гаер заметил царапины на голенях и коленях рыбачки, но не больше, чем активная девушка получает в грубых дневных приключениях. На боку и спине также были ушибы, но, несомненно, вызванные борьбой с течением. Худенькие плечи, спина и гладкие плотные округлости зада были свободны от длинных ярких рубцов, какие оставляют прут или плеть. Теперь он был точно уверен, что это никакая не рабыня, а свободная девушка, бедная, возможно, судя по одежде, но свободнорожденная.

– Все хорошо, – ответил Гаер. – Теперь, чтобы не получить лихорадку, надо снять мокрую одежду. Солнце греет жарко – обсохнешь быстро! А тряпки надо прополоскать!

Девушка колебалась недолго, подняла вверх руки, и Гаер потянул тунику. Это была, как тут же заметил он, неряшливая грубая одежда, раньше темно-синяя, а теперь выцветшая. Девушка спустилась к берегу, выбрала место, где течение было менее сильным, и выполоскала ее.

– А смотреть на меня, голую, обязательно? – она расстелила набедренную повязку, и уселась на нее, прикрыв одной рукой груди, а другой низ живота.

– Чего стесняться, – улыбнулся Гаер. – Наверно, я что-то недостаточно рассмотрел, пока вытаскивал тебя из воды. Я, кстати говоря, тоже не одет. Отец объяснял мне, что ходить без одежды, это не прихоть, а доблесть. Привилегия героев и тираноубийц. Нагота – одежда, которую носить труднее всего и почетней. Вот сиди, сохни, а я схожу за своими вещами, так что твоими прелестями пусть любуется Бог реки.

– Я пойду с тобой! – девушка, шатаясь, поднялась на ноги и затем снова тяжело плюхнулась на голый зад.

– Оставайся уж, где есть, – вымолвил Гаер со смехом, – купальщица!

Пегас, щипавший траву неподалеку, тут же прибежал к хозяину. Надев золотой браслет, Гаер взял поводья, повел лошадку вдоль речного берега туда, где оставил спасенную.

– Встань, – сказал он, – я вытру тебя своей туникой. Как твое имя, бесстрашная рыбачка? Мое – Гаер!

– Виния, – девушка решила, что стесняться нечего и встала во весь рост.

«Виния – нераспустившимся бутон! – думал Гаер, вытирая девушку с головы до ног. – Красивая! Черные волосы, персиковый цвет лица, рубиновые губы и жемчужно-белые зубы! А какой маленький, плотный задик, какие стройные ножки!

– Гаер, ты видел, что случилось с лодкой?

– Последний раз я видел ее, когда ее несло в море.

– Влипла я, как муха в мед! Мне влетит за это, когда вернусь домой. Лодка принадлежала моему брату, и он категорически запрещал мне ее брать!

– Правильно влетит, – рассудительно ответил Гаер, просушивая туникой зад Винии. – Тебе было сказано не брать, ты заслуживаешь хорошей порки! – Гаер не раз и не два был сам порот и относился к такому наказанию спокойно. – Надеюсь, он даст тебе возможность оправиться после того, как ты чуть не утонула!

– Ты не знаешь моего брата. Он просто ждет шанса добраться до меня! Обычно моя мать заступается за меня и не дает ему меня трогать, но на сей раз она не сможет брата остановить! А отцу моему все равно. Его интересует только размер винного кувшина.

Свадебный подарок паука

– Смотри, Гаер! – показала Виния. – Паук несет жене свадебный подарок!

По песку полз огромный паук и что-то тащил на себе. В приграничье водились огромные черные пауки, охотившиеся на мелких грызунов.

– В Роднеро таких пауков нет! – Гаер с омерзением посмотрел на мохнатое чудовище.

– Они безвредные! В кладовых их иногда специально держат! Они на мышей охотятся и на мелких птиц! Из их паутины ткут туники для жен и любовниц самого императора рабы, специально для этого обученные. Видишь, самец паука несет своей невесте спеленатую мышь! Сейчас будет зрелище свадебного пира. И пока паучиха будет наслаждаться свадебным подарком, паук ее осеменит. Но это, если он успеет. Интересно, повезет на этот раз пауку или не повезет? – Виния толкнула Гаера локтем в бок. – Если он зазевается, сам станет завтраком для нее. Ставлю два поцелуя в губы, что ему не спастись!

– Идет! – ответил Гаер

Паучок не спасся. Паучиха, закончив с подарком, быстро спеленала паутиной паука и утащила в свою нору.

«Это самый лучший спор в моей жизни! » – думал юноша, возвращая девушке проигрыш.

– Ладно, что-нибудь придумаем, – сказал Гаер. – В любом случае тебе надо добраться домой. Пока я сажусь на пони, подержи одежду, она еще слишком мокрая, чтобы носить. А затем ты сможешь ехать передо мной.

– Этот твой пони? – спросила Виния, усевшись впереди Гаера на спине Пегаса. – Ты, должно быть, богат? Мы тоже были когда-то, но теперь потеряли все деньги. Все, что мы имели, теперь принадлежат управляющему Циннамусу и бывшему нашему рабу по имени Торакс. Теперь они управляют и получают наши деньги.

– Торакс – мой отец, – произнес Гаер со смехом.

– Я извиняюсь, – смутилась Виния.

– За что?

– За называние бывшим рабом.

– Ладно, он был им, и это не имеет для него значения, – Гаер плотнее обхватил Винию, чтобы показать, что он на нее не сердится.

– Я благодарна, что ты спас мою жизнь, – произнесла Виния.

– Ладно, а я рад, что ты не утонула, – беспечно ответил Гаер.

Тут Виния почувствовала, что что-то твердое уперлось ей в крестец.

– Нет, я имею в виду, что рада, что это ты, а не кто-то другой спас меня, – настаивала Виния. Она чувствовала возбуждение Гаера, но не показывала вида, что это ее волнует. – Взгляни, это наша вилла там выше. Вон каменный фаллос стоит у дороги! Я спорю с тобой на что-нибудь, что мой брат подберет для меня какой-нибудь особенный хлыст! Ему так нравится причинять боль. Он всегда бьет рабов и рабынь. А уж шанса всыпать мне он точно не упустит!

– Рабы – это другое, – серьезно вымолвил Гаер. – Знаешь, я многое что видел: нечто замечательно красивое и удивительное, подобно необыкновенному зеленому Северному сиянию и большим китам Западного моря, нечто ужасное, подобно пиратам, прибитым на крестах на побережье, или большому перевалочному пункту человеческих страданий в Синтоне, где тысячи рабов продавались ежедневно, как человеческий скот. Они в постоянной готовности к наказанию, и тела их украшают следы от плетей! Этим они отличается от свободнорожденных. Однако насколько я знаю, ни один патриций и ни одна патрицианка не избежали домашнего наказания по молодости лет! Правда, и секут их не столь сурово!

– Да, розги в империи в почете! – вздохнула Виния. – Надеюсь, что они нас минуют после этого приключения!