Белый танец под музыку боли (фрагмент). Тим Часть 1

…После той первой порки Госпожа Ингрид была особенно осторожна с Тимом. На самом деле, ничего особенно страшного с ним не произошло, сильная боль прошла довольно быстро, и когда Тим в ванной повернулся, ожидая в зеркале увидеть чуть ли не кровавое месиво вместо задницы, то обнаружил, что все не так уж скверно, как ему представлялось. Да, иссиня-багровых вспухших полос было в избытке от поясницы до середины бедер, и в том, что держаться эта красота будет с неделю, если не дольше, сомневаться не приходилось. И сидеть он пока не мог. Да и лежать получалось не особенно комфортно — только на животе. Случайно повернувшись во сне, Тим тут же просыпался и шипел от боли сквозь стиснутые зубы или скулил. Однако все это с лихвой компенсировалось тем, что в ответ прохладная рука Госпожи Ингрид ложилась на его лоб, она гладила Тима, утешая.

Она каждые несколько часов смазывала ему места, по которым била, заживляющим гелем и следила, чтобы у Тима не поднялась температура. Она заставила его выпить какое-то легкое снотворное, от которого он быстро перестал дрожать и отключился.

В ее постели.

Среди дня, хотя подобное всегда считалось недопустимой роскошью.

Проснулся он только сутки спустя, от приглушенных голосов в прихожей. Сначала Тим решил, что у Госпожи Ингрид очередная сессия, и она разговаривает с клиентом. Но тут он отчетливо услышал:

— Покажете мне хоть своего нового трудновоспитуемого, Госпожа моя?

— Зигфрид, не ори. Вот чудовище громогласное! — усмехнулась в ответ Госпожа Ингрид. — Нечего мне тут малОго пугать, ему и так досталось. Иди-ка лучше на кухню, наверняка голодный. Говнодавы только сними, вон грязи приволок!..

— Да, насчет досталось у вас не заржавеет, — заметил тот, которого она назвала Зигфридом. — Я-то знаю. За пять минут наизнанку вывернете и высушите.

Дальше голоса стихли, но почему-то Тима появление этого Зигфрида абсолютно не порадовало. Он без труда сообразил, что это еще один нижний Госпожи Ингрид, и впервые острое чувство соперничества заставило его сердце сжаться. Тим знал, что он у нее не единственный, однако до сих пор живьем еще никого не видел. Он уже привык жить с Госпожой вдвоем и не знал, как, оказывается, малоприятно делить компанию с кем-то еще. К тому же, в памяти Тима моментально возник образ Ростика с вываленным из штанов стоячим членом, а вот это ему не понравилось еще больше.

Всякий сон как рукой сняло, и даже про боль от порки как-то забылось.

— Тим? — Госпожа Ингрид вошла в комнату — слава тебе яйца, одна. — Не прикидывайся, я знаю, что ты не спишь. Подъем, подъем! Трусы только натяни и бегом на кухню.

Он подчинился, правда, несколько переигрывая по части сдержанных стонов, которые Госпожу Ингрид ничуть не впечатлили.

Тим переступил с ноги на ногу.

— Госпожа… тот человек там, у Вас… я не знаю его. И… мне как-то…

— Когда же я тебя отучу мямлить-то так, а? — она покачала головой. — Послушай. Тебя здесь, на моей территории, никто и никогда даже пальцем тронуть не посмеет, знай это всегда и заруби себе на носу. Это во-первых. Во-вторых, чужих тут не бывает и не будет. Бояться не нужно. Тем более Зигги. Тебе — точно. Ну, всё? Пойдем, нас ждут.

И Тим, конечно, пошел за ней, как был, в одних плавках, скрывавших далеко не всё, что ему сейчас очень хотелось бы скрыть от посторонних глаз.

Насчет того, что Зигги бояться не нужно, Тим бы поспорил.

Зигги был просто огромен, как судьба.

Тим и сам-то был не маленького роста, но по сравнению с этим гигантом со стороны мог показаться ребенком. К тому же, он был стройным почти до худобы, а Зигги — едва не квадратным, с покрытыми татуировками руками молотобойца.

Пожалуй, тут ни о каком соперничестве речи идти не могло. Против Зигги у Тима, в любом случае, не было бы ни единого шанса.

— Меня зовут Вик Тим о Ингрид, — сказал он, глядя на гиганта снизу вверх и даже, как ни странно, ни разу не сбившись.

— Я — Зигфрид о Ингрид, — представился тот в ответ и протянул Тиму руку, как равному.

Хотя узкая изящная ладонь Тима практически утонула в этой мощной лапе, он оценил, что Зигги даже не подумал показать свою силу.

А Госпожа Ингрид обняла Тима за плечи и притянула к себе.

И ему разом стало совсем спокойно. Он был и оставался — Её.

— Ну вот, Зигги, ты хотел увидеть это сокровище? Любуйся.

— Ничего так боец, — ухмыльнулся гигант, — только что ж вы, Госпожа моя, не кормите его совсем, что ли?

— Он у меня от природы такой, не в коня корм, — отозвалась она. — Но от твоей стряпни точно не откажется, ты же кулинар от бога. Раз приехал, сегодня тебя на хозяйство поставлю, заодно покажешь брату по разуму мастер-класс.

— Так чья школа! — Зигги подмигнул Тиму. — Давай, брат по разуму, нормальный человеческий борщ с тобой заварганим для начала, а там поглядим…

— Действуйте, а я пока своими делами займусь наконец, — дала добро Госпожа Ингрид и вышла.

Зигги стянул через голову футболку.

Тим сообразил, что напрасно комплексовал и старался повернуться так, чтобы новому знакомому не слишком бросались в глаза его исполосованные бедра и ноги. Похоже, этим Зигги было не удивить. Его собственная спина была сплошь покрыта пересекающимися белыми полосами — следами многочисленных рубцов, по сравнению с которыми то, что вчера получил Тим, могло считаться просто нежным поглаживанием.

— Ну и жесть, — непроизвольно вырвалось у него.

— Как она есть, — согласился Зигфрид. — Бей раба молотом — будет золотом. По себе знаю, — ухмыльнулся он. — А не было бы этого, я бы давно уже зону топтал. Понял, малОй? Альфа-самка, она да, треплет по-взрослому, но уж лучше так, чем в чужие зубы…

— Меня вчера пороли, — тихо сказал Тим, — розгами…

— И что? Нормальное дело, — ухмыльнулся Зигфрид, — ты парень вроде неплохой, но иногда драть надо, тем более, точно было, за что. Не просто так ведь Госпожа твои булки жарила, а? Жопа заживет, а мозги на место встанут. Я смотрю, Ингрид очень тебя бережет и опекает. А ты запомни вот что. Она — очень дорогой мне человек. Я ей всем в этой сраной жизни обязан, и тем, что жив до сих пор и зону не топчу — тоже. Узнаю, что она тобой недовольна — лично шкуру спущу до кровавого мяса. Но если дурить не будешь, расклад другой. Ты мне как младший брат. Случись что — впишусь, это у нас нормальное дело.

— Ага, — кивнул Тим, — это… спасибо.

— Спасибо на хлеб не намажешь и в рот не положишь, — парировал Зигфрид, — не стой столбом, давай картошку чисти.

Через полчаса Тиму уже казалось, что он знаком с Зигфридом сто лет. Впервые в его жизни появился человек, не считая Госпожи Ингрид, которому можно было сказать обо всем — о своих фантазиях, об отвратительном опыте, страхе, сомнениях, и при этом чувствовать, что твоему собеседнику все это интересно, а многое известно и по собственному опыту. Они говорили на одном языке. С сильным и умным парнем, по

возрасту почти годившимся Тиму в отцы, но не ударявшимся ни в какие нравоучения. На равных.

Тим убедился в том, что и так уже понял — Зигфрид был таким же нижним Госпожи Ингрид, как и он сам, только их отношения длились уже несколько лет. Сейчас Зигфрид вместе с еще несколькими парнями доводил до ума дом, который она купила для Коммуны.

— Ну, тут вот много народу не разместить, сам понимаешь, места нет, — объяснял Зигфрид. — А Ингрид безумная женщина… ей же мало меня, тебя вот, она готова еще с десяток таких же идиотов взять себе. Что думаешь, она же квартиру свою продала для этого, сейчас, видишь, снимает. А деньги все грохнула в этот дом и еще два года работала, чтобы недостающие туда вложить. И все равно не хватило, у нее ведь планов громадьё. Так что теперь что можем, сами доделываем, нет бабла — руки имеются. Но барская усадьба будет — конфетка, это я обещаю. Сейчас осталось только с вольерами закончить ну и так, по мелочи.

— С какими вольерами? — не понял Тим.

— Для собак. Она хочет, чтобы там еще собаки жили.

— А, для охраны?..

— Ну и для этого тоже, но у нее смысл в другом… ты, Тимка, лучше сам спроси как-нибудь, она тебе получше моего объяснит, что да зачем.

— Что я должна ему объяснить? — Госпожа Ингрид подошла к ним и услышала последние слова Зигфрида. — Я смотрю, вы тут успели спеться. Хотя это делу не помешало, вы у меня молодцы.

— А то, — ухмыльнулся Зигги. — Я вне конкуренции, но и пацан хороший, обученный. Хотя такая Госпожа кого угодно шелковым сделает.

Что-то странное происходило между этими двумя — Госпожой Ингрид и Зигфридом.

Что-то, чего Тим объяснить бы не смог, но чутко улавливал.

Это не было напряжением. Но Госпожа Ингрид смотрела на Зигфрида так странно, так цепко и пристально, и в ее сузившихся глазах — Тим мог бы поклясться, будто даже зрачки ее превратились из круглых в вертикальные, как у кошки, хотя, конечно, этого никак не могло быть! — плясало, разгораясь все сильнее и ярче, дикое, темное пламя. А он, он, Зигфрид, отвечал ей веселым вызовом, улыбаясь белозубо, но улыбка его была, одновременно, похожа и на предупреждающий оскал. Так они стояли несколько секунд, будто примериваясь друг к другу, как перед началом битвы. И присутствие Тима их не смущало и не мешало им. Наверное, даже если бы они двое сейчас стояли не на маленькой кухне, окруженные таким простым, вкусным и уютным домашним запахом свежего борща, а где-то посреди беснующейся толпы на площади, среди толпы, ожидающей начала схватки, то и тысячи чужих жадных глаз точно также не смущали бы их и были им безразличны.

Зигфрид опустил взгляд первым. Он продолжал стоять прямо, вызывающе поигрывая мощными мышцами на руках, но ощущение было такое, будто гигант внутренне опустился на колени.

— Вот это меня и тянет к тебе, Госпожа, — неожиданно хрипло проговорил он. — Когда ты так смотришь на меня. Как на добычу. Как на кусок мяса.

— Подожди, — отозвалась она, впрочем, не возразив против сказанного им. — Я долго тебя ждала. Часом раньше, часом позже...

— Так я тоже никуда не спешу, — заметил Зигфрид, — кто ж на казнь-то бегом бежит?

Но Тим прекрасно чувствовал, что, на самом деле, это как раз тот случай, когда казни жаждут, а не стараются избежать; что всё существо Зигфрида вибрирует в предвкушении того, что ему предстоит.

— Госпожа, — проговорил он, — я не мешаю? Мне… выйти?

— Останься, — по-прежнему не сводя глаз с Зигфрида, Госпожа Ингрид взяла Тима за руку и переплела свои пальцы с его, будто вовлекая в незримый круг; или, точнее,

держась за него, как за спасительную опору, позволяющую ей удерживаться в реальности, не соскользнуть в свой собственный ад прямо здесь. Ее ноздри подрагивали и раздувались; сила же, с которой она сжимала руку Тима, едва уступала пожатию Зигфрида. Она боролась; он физически ощущал эту битву, происходившую внутри нее, этот лихорадочный жар. Но вот Госпожа Ингрид прикрыла глаза и глубоко выдохнула, приходя в себя. — Сначала я займусь тобой, Тим. Да не бойся, — она заметила, как он вздрогнул. — Просто у тебя температура опять начала подниматься, ты еще после вчерашнего в себя не совсем пришел. Идем-ка со мной.

Он покорно последовал за ней; Госпожа Ингрид еще раз обработала рубцы на его теле и заставила выпить ту же успокоительную гадость, что и накануне.

— Сегодня отдыхай, ты и так неплохо поработал вместе с Зигги, — произнесла она. — Минут через десять будешь спать, как ангел.

— А… Зигфрид, что будет с ним? Что вы хотите… с ним… — Тим испугался собственной дерзости — конечно же, он не имел права задавать Госпоже такие вопросы!

— За него не переживай, малыш. Просто ложись и ни о чем не думай. Хорошо? — она погладила его по голове. — Я оставлю тебя здесь, в моей постели, как вчера.

Тим благодарно кивнул. Она присела с ним рядом и медленно гладила его по плечу, пока он действительно не заснул.

…Но этот сон был тревожным. Да что там — он был жутким, кошмарным. Тим шел через зимний лес, в сумерках, и отчетливо слышал приближающийся волчий вой, сменяющийся человеческим криком. Он пытался ускорить шаг — но не мог, по колено увязнув в снегу, и понимал, что, как только серые твари закончат расправу над своей жертвой, то отправятся в погоню за ним самим, а он ничего не сможет сделать, чтобы себя защитить. И хотя крики человека разрывали ему сердце, Тим не хотел, чтобы они прекращались — ведь это означало, что волки все еще заняты, и им пока не до него. Во сне он рыдал от ощущения своей беспомощности и никчемности, и все пытался и пытался продвинуться хоть чуть-чуть, отсрочить неизбежную и страшную свою участь — быть разорванным и сожранным заживо. Дыхание вырывалось из него горячим паром, пересохшую глотку саднило, сердце бешено колотилось о ребра. Почему-то лес сменился набережной, Тим понял, что он каким-то невероятным образом оказался в Питере, и теперь он шел по льду через Неву, а прямо над ним возвышались поднятые пролеты Дворцового моста. Зимой мосты не разводятся, Тим прекрасно помнил это даже во сне, но, тем не менее, Дворцовый оставался именно в таком положении, и ему, Тиму, чтобы оторваться от волков и выжить, жизненно необходимо было сделать над собой усилие и пройти под ним, как бы ступив за спасительные врата. Так он это ощущал, но проклятые ноги отказывались ему подчиняться…

Тогда он просто рухнул на лед, запрокинул голову и завыл сам, не как волк, а как обреченная собака, в отчаянии принялся бить кулаками вокруг себя, разметая колючий серый снег над черной бездной льда, заглушая собственным голосом крики все еще отчего-то живой волчьей добычи. А потом пополз вперед, напрягая последние силы и глядя, как начали смыкаться пролеты — он должен был успеть проползти под мостом до того, как тот будет окончательно сведен, и Врата закроются… иначе — ему не жить.

Но Тим не успел, и мост свели с жутким издевательским лязгом и скрежетом, и одновременно оборвался последний вопль жертвы стаи.

Он должен был стать следующим.

В этот момент, уже ощущая дыхание несущихся к нему тварей, их жадный голодный азарт, Тим проснулся в ледяном поту. Он рывком сел, рефлекторно прижимая руку к груди, туда, где готово было выломать ребра обезумевшее сердце. Он дрожал всем телом и никак не мог унять эту дрожь.

Вокруг было темно и тихо.

Он вспомнил, где находится. Эта мысль — о том, что он именно здесь, в спасительном пространстве Госпожи Ингрид — привела его в чувство. Тим, не думая ни о чем, забыв о

том, что даже не потрудился натянуть трусы, сполз с постели и пошел к ней, ему хотелось просто увидеть Госпожу, ощутить ее руку, гладящую его, услышать ее голос…

Он открыл дверь и вышел в коридор.

И вздрогнул.

Госпожа Ингрид сама шла ему навстречу, а чуть позади нее — Зигфрид. Они оба были полностью обнажены, как и сам Тим. Но его потрясло совсем не это, хотя до сего момента Тим ни разу не видел Госпожу Ингрид обнаженной.

Ее лицо, грудь и руки были в крови.

Такой яркой и алой, что эту кровь легко можно было принять за краску, но тяжелый металлический запах не оставлял никаких сомнений в том, что это никак не краска. И ее было так много, что кровь стекала с кончиков пальцев Госпожи, падая на пол редкими крупными каплями.

Лицо Госпожи Ингрид казалось неузнаваемым — алая маска расползалась на нем, губы выглядели искривленными, смазанными.

Тим открыл и закрыл рот, как задыхающаяся рыба. Он бы попятился, но забыл, как двигать ногами.

Кошмарный сон про волков не шел ни в какое сравнение с реальным ужасом.

Он перевел остолбеневший взгляд на Зигфрида.

Передняя часть тела татуированного гиганта тоже была покрыта кровавыми потеками, от горла до середины бедер. Особенно жутко выглядела нижняя часть живота и область паха — создавалось полное впечатление, что Зигфрида только что кастрировали.

— Тим, — спокойно сказала Госпожа Ингрид, — не стой столбом, дай пройти в ванную. Кровь быстро сворачивается, потом отмывать тяжелее.

Это прозвучало так обыденно, как нечто совсем простое и само собой разумеющееся, будто речь шла о необходимости залить водой пригоревшую сковороду на кухне.

Тим прижался к стене и пропустил их мимо себя, несказанно удивившись тому, что произнес столь же обыденно:

— Вам помочь?

— Помоги, если не лень, — кивнула Госпожа Ингрид, — и будь так любезен, приберись потом в ванной.

Он пошел за ними, и включил воду, и даже проверил, чтобы она была нормальной температуры. И сам направлял струю воды на Зигфрида, пока Госпожа Ингрид старательно отмывала тело того от крови. Время от времени Тима начинало подташнивать, но он просто делал то, что должен, и эти обычные, в общем-то, действия успокаивали его.

Зигфрид был вполне цел, по крайней мере, все части его тела оказались на месте, хотя и изрезан вдоль и поперек. Алые глубокие следы ножа покрывали его сплошь, от ключиц и ниже. С сосками творилось что-то невообразимое — они стали черными, и до Тима дошло, что, похоже, их прижигали, в лучшем случае, сигаретой.

Это было страшно. Дело в том, что собственные грудь и живот всегда были у Тима наиболее чувствительными местами. Он отлично помнил, как не выдержал и нескольких секунд, когда однажды Госпожа Ингрид поставила ему на соски обычные пластиковые прищепки, далеко не самые тугие в ее арсенале — Тим тут же задергался и проорал слово спасения. Точно так же невероятно болезненными показались ему капли воска, когда она держала над ним свечу, Тим извивался и умолял о пощаде.

Представить себе, как вообще можно выдержать пытки, которым подвергся Зигфрид, было выше его сил.

Но гигант вовсе не выглядел несчастным, не казался жертвой — наоборот, похоже, он был вполне всем доволен и лыбился, как обожравшийся сметаны кот.

— Вот он, кайф, — подтвердил впечатление Тима Зигфрид, поворачиваясь спиной.

Недавняя порка, доставшаяся ему самому, окончательно показалась Тиму не более чем нежным поглаживанием по сравнению с тем, что предстало его глазам.

Спина и ягодицы Зигфрида были иссиня-черными. Глубокие равные раны, оставленные кнутом из воловьей кожи — гордостью Госпожи Ингрид, применявшимся ею, впрочем, исключительно редко — переплетались в причудливый сюрреалистический рисунок безумного художника. Там, где кожа каким-то чудом не была порвана и уцелела, рельефно вспухли твердые рубцы, даже прикоснуться к которым казалось больно.

— Кайф?.. — переспросил Тим, подумав, что либо ослышался, либо Зигги все-таки слегка помешался от пыток.

— Да еще какой, — кивнул тот. — Ингрид — лучшая Госпожа, так толково мало кто может выпороть. Сявки одни, а не госпожи! Дипломы в переходе купили! Да меня бабушка-старушка, царство небесное, лучше драла, чем они…

— А ты не шляйся по дилетантам, — наставительно проговорила Госпожа Ингрид. — Зря только время ведёшь. И давай заканчивать с тобой, мне бы тоже не мешало привести себя в цивилизованный вид, — она кинула Зигфриду полотенце. — Вылезай, вытирайся, и пошли вон отсюда оба, развратники.

— Вот натура, — проворчал Зигфрид, отряхиваясь, как мокрый пес, — никогда к себе прикоснуться не позволяет, ну что ты скажешь…

— А тебе бы только лапы распускать, — парировала Госпожа Ингрид. — Не пялься, глаза побереги. Тим! Возьми бепантен в аптечке, отлично знаешь, где что лежит, обработай пока этого мерзавца, а потом чаю мне и себе приготовьте…

Пока в ванной шумела вода, Тим, шипя и морщась от чужой боли, старательно выполнял распоряжение Госпожи. На крупном теле Зигфрида, кажется, не осталось живого места. Но тот вовсе не бравировал какой-то особой смелостью — нет, Зигги действительно только что испытал невероятное удовольствие, хотя постичь и осознать это Тим не мог.

— Почему тебе это нравится? — решился спросить он. — Больно же… очень…

— Когда умеешь дружить с болью, она только в радость, — отозвался Зигги. — Такая расслабуха… и потом еще несколько дней ходишь и балдеешь… ты не понимаешь просто пока…

— Я не хочу понимать! — вырвалось у Тима. — Я, думаешь, стану таким, как ты?! Чтобы меня на куски рвали, а я балдел, как идиот?! Оно мне надо?!

— Было бы не надо, — тихо произнес Зигфрид, прищурившись и цепко глядя Тиму в глаза, — тебя бы здесь не было. Усёк, малОй? Я, когда пришел, был как ты. Ну, почти. Только злым был и не таким ссыкливым, это верно. Ингрид знала, что мне нужно, знала откуда-то, лучше, чем я сам себя понимал, и она дала это мне. Меня — мне — дала. Свободу. Радость. Желание жить. И мне плевать, кто и что об этом думает.

— Я ничего не думаю, — сказал Тим, по-детски шмыгнув носом. — Ну, ничего плохого о тебе, там… я просто, правда, боюсь иногда…

— А ты не бойся. С ней не страшно. Она ничего такого тебе и с тобой не сделает, чего ты не сможешь выдержать, и чего ты, на самом деле, сам не хочешь. Даже если ей это нужно, как воздух. Пальцем не тронет, пока ты не будешь готов.

— Страшно, страшно со мной, — Госпожа Ингрид подошла к ним, на ходу продолжая вытирать мокрые после душа волосы, и, наклонившись к Тиму, поцеловала его в макушку. — Напугали мы тебя сегодня до заикания… так еще бы, ты же вампиров только в кино видел, а тут такое. Это и называется, оказаться не в то время не в том месте. Я думала, ты спишь без задних ног, а ты вылез не вовремя…

— Мне сон приснился… про волков, — признался Тим. — Как они человека жрали и до меня хотели добраться. А тот человек все время кричал… а когда замолк, я понял, что теперь моя очередь. Глупо, да?

— Это из-за него, — Госпожа Ингрид кивнула в сторону Зигфрида. — Он и кричал. Время от времени. Ты его крики слышал во сне, даже звукоизоляция не помогла.

— Я могу спросить? — набрался смелости Тим. — Госпожа… Вам так нравится… ну… делать с людьми. Почему? Вы же не… ненавидите Зигфрида, или…

Он привычно сидел на полу, и Госпожа Ингрид опустилась перед ним на корточки, взяла лицо Тима в ладони и посмотрела ему в глаза.

— Маленький мой, конечно, нет. Я люблю его. И тебя тоже. Но я садистка. Ты же видел фильмы про маньяков? Так я такая же, я ничем не отличаюсь от них. Я питаюсь болью, питаюсь страхом. Особенно, если человек мне нравится. И чем сильнее нравится, тем больше желание истязать его. Неужели ты до сих пор этого не понял? Если у меня долго нет такой возможности, наступает Голод. От этого мне очень плохо, и я хуже себя контролирую, чем обычно. Но я делаю то, что мне нравится, то, чего мне хочется, только с теми, кто сам жаждет и желает того же. Зигги — мазохист, он любит боль. И он не один такой. Но, Тимочка, я слышала, что он сказал тебе, и ты знай, что я действительно не перейду твой предел, я хорошо умею держать себя в руках. А если ты… если ты решишь уйти от меня — такой — я тебя отпущу. Никто не должен страдать напрасно.

Что-то сжалось внутри него, как пружина, и Тима закрутил настоящий вихрь ощущений, незнакомых ему прежде. Он смотрел на эту женщину, на свою Госпожу, и в который уже раз был потрясен ее словами, тем, как просто она обозначила свою собственную боль. И еще тем, что она сказала — я люблю его, и тебя тоже. Его, Тима, ничтожного раба, ниже пыли под ее ногами, она — вот эта женщина, этот космос, и рай, и ад — любит?! В это было почти невозможно поверить, и, в то же время, у Тима не было никаких сомнений в ее искренности. Только любимых людей так берегут и щадят. Только на любимых можно смотреть с такой невыносимой нежностью и грустью, будто всякий раз видишь их, как в последний.

— Я не уйду, — хрипло, сдавленно проговорил он. — Я… я хочу остаться с Вами, Госпожа. И… ну, может быть, я смогу… когда-нибудь… научиться дружить с болью, как Зигги… но я не могу пока точно сказать… вдруг не получится?! Я… Госпожа Ингрид… мне никогда ни одна женщина не говорила, что любит меня! — он вскочил на ноги, рывком, и побежал в свою комнату-камеру; там, рухнув ничком на постель, Тим рыдал без слез, то ли от того, что только что произошло, то ли от совокупности потрясений последних дней…

— Вот ни хрена ж себе, — удивленно произнес Зигфрид, проводив его взглядом. — Что за Санта-Барбара? Или мне пора начать ревновать?

— Ты вне конкуренции, — улыбнулась Госпожа Ингрид. — Но ему я сейчас, кажется, нужнее.

— И он — тебе, — твердо проговорил Зигфрид. — Кого ты обманываешь, Госпожа?

— Никого, — возразила она. — Ревновать вот только не надо, Зигги. Но ты совершенно прав: он мне нужен. Я больна этим мальчиком.

Наутро, вернувшись к своим обычным обязанностям, Тим первым делом занялся уборкой в игровой. Такого разгрома ему прежде наблюдать здесь не приходилось, но Тим старался не слишком задумываться о том, что происходило между Госпожой Ингрид и Зигфридом, хотя гнать от себя замораживающие кровь сцены было проблематично.

Использованные иглы, хорошо хоть, не валявшиеся по полу, а собранные на стеклянном столике с медицинским инструментом — он не считал их, но мог поклясться, что там было не меньше полутора сотен, и все они, все до единой, побывали в теле Зигфрида… Скидывая их в пакет для мусора, Тим почувствовал, как страх подрагивает где-то внутри него липкой оранжевой медузой, почти осязаемой. Непроизвольно он прижал руку к груди, провел ладонью от горла до живота, словно пытаясь стряхнуть с себя фантомное ощущение вонзающихся в него самого холодных острых предметов, и его передернуло. Нет, такого он бы точно не выдержал… уж лучше порка…

Он собрал и аккуратно развесил по местам кнуты и плети, которые, вне всякого сомнения, были в полной мере задействованы во вчерашней игре, если это вообще можно было назвать игрой. Тщательно обработал лезвия ножей, собрал и выбросил несколько

скальпелей. Трижды вымыл пол, стараясь оттереть даже намек на кровавые брызги, которых было в избытке. Кровавая пыль попала и на оконное стекло, и на зеркала — так что работы Тиму хватало. Он собрал десятки пропитанных ею дисков.

В доме стояла тишина. Тим точно не знал, здесь ли еще Зигфрид, а Госпожа Ингрид, скорее всего, спала. И если Зигфрид остался, то, вероятнее всего, вместе с ним, в той же постели, в которой было позволено почти двое суток провести Тиму.

Он не то чтобы ревновал, но у него возникло горькое ощущение — конечно, что бы Госпожа Ингрид ни говорила, Зигфрид — абсолютный лидер, фаворит, ведь он может дать ей то, на что совершенно не способен он, Тим, слишком слабый, слишком боящийся боли, которая завораживает ее.

Которой она кормится.

Тим взял один из использованных скальпелей, лезвие которого было бурым. Повертел в руках. Подошел к зеркалу, в котором отражался в полный рост — худой, высокий, с заметно выпирающими ключицами. Ничего похожего на почти первобытную мощь Зигфрида, где там… Глядя себе в глаза, Тим приставил скальпель к левой стороне груди, чуть ниже соска. Помедлив, провел острием по белой, покрытой мурашками коже — он открыл окно, чтобы проветрить, и в комнате уже стало ощутимо прохладно. Ничего не произошло. Тим переместил лезвие выше, надавил сильнее и повел вниз. На этот раз получилось: алая, тонкая нить разреза начала наполняться кровью, стекающей по животу. Сильной боли не было; физически Тим не почувствовал почти ничего. Не выпуская скальпель, он указательным пальцем свободной руки собрал немного крови, поднес к губам и лизнул, пробуя на вкус самого себя. Мазнул по губам и склонил голову набок, рассматривая свое лицо, разом изменившееся.

Потом сделал еще один надрез, параллельно первому, но смелее, глубже. Кожа легко разошлась, это было уже не похоже на просто царапину, но на небольшой удивленно приоткрытый рот, и крови стало значительно больше, она уже не стекала ленивой струйкой, а…

— Тим!!!

Он вздрогнул и едва не подскочил на месте. Умение Госпожи Ингрид появляться почти бесшумно и неожиданно в очередной раз сыграло с ним злую шутку.

— Что ты делаешь?!

Он не ответил, все еще как в трансе, и перевел взгляд на зеркало.

— Отдай мне это, — Госпожа Ингрид протянула руку за скальпелем, но Тим никак не мог заставить себя разжать пальцы и выпустить опасный предмет, на лезвие которого кровь Зигфрида смешалась с его собственной. — Просто отдай. Сейчас же, — велела она, чеканя каждый слог.

— Я смог, — отчаянно проговорил Тим, — я попробовал, и… Вам же нравится это, Госпожа? Я хочу, чтобы Вы могли гордиться мной тоже… я не такой уж слабак и трус!

— Кто бы сомневался, — вздохнула она, — что оставлять тебя один на один с колющими и режущими предметами не стоит…

У Тима почему-то все поплыло перед глазами, и он только услышал звон упавшего на пол скальпеля, а потом…

Потом — поскольку он не помнил, что произошло между этими двумя моментами — он почувствовал резкий запах спирта, закрутил головой и чихнул. Он обнаружил, что лежит на кровати. Почему-то сильно болела голова в районе затылка. Тим поморщился.

— Ой, блин…

— Ничего так башкой приложился, герой. Как говорится, были бы мозги, было бы сотрясение, — вздохнула Госпожа Ингрид. — Вот резать себя было не надо, — она повернулась к Тиму, натягивая хирургические перчатки.

Он нервно заморгал и дернулся.

— Что Вы?.. Зачем?..

— Лежи спокойно, — велела она. — Ты по своей глупости и неумению резанул слишком глубоко. Если оставить всё как есть, заживать будет долго, и останется шрам. Ничего хорошего. Я просто наложу несколько швов.

Он повернул голову и увидел в руках Госпожи Ингрид полукруглую иглу с уже вставленной в нее хирургической нитью. Выглядела эта штука тошнотворно.

— Не надо, — проскулил Тим. — Может, оно само как-нибудь… только не иголки…

— Тим, — Госпожа Ингрид покачала головой. — Просто всегда помни о последствиях своих действий. И не мешай мне, тогда я всё сделаю по возможности быстро. И поверь мне, я сделаю в любом случае, так что не осложняй мне задачу и не добавляй себе мучений. Отвернись.

Иглы всегда были его фобией. Даже, когда Тим попадал в больницу, у него в медкарте было отмечено, что он способен впасть в шок, если брать кровь у него из вены. Он бы еще мог как-то пережить, если бы речь шла, например, об инъекции куда-нибудь в другое место — в спину или в задницу, но грудь и живот ощущались им как нечто настолько уязвимое и нежное, что при одной мысли о малейшем проколе в этой области Тима начинало тошнить. Почему-то разрез скальпелем, сделанный им же самим, таким страшным не казался, но скальпель все-таки не игла, а этот ужас переходил всякие границы. Он просто не мог отвести глаз от иглы, будто в трансе.

— Отвернись, — повторила Госпожа Ингрид. — Я знаю твой страх, и я обещаю, что не причиню тебе лишней боли. Просто не думай об этом. Тим? Смотри, я не стала тебя фиксировать, потому что я знаю — ты это спокойно выдержишь. Как и любой человек. Пять швов — это не много. Ты же мне доверяешь.

Вот сейчас было бы здОрово снова отключиться, подумал Тим, очень сильно надеясь, что так и произойдет, стоит ему только ощутить первый прокол. Но нет. Госпожа Ингрид склонилась над ним и начала сосредоточенно работать, действительно, быстро и ловко стягивая края разреза. Что бы она ни говорила, боль была адская, и Тим запоздало сообразил, что ни про какую анестезию, кажется, не шло и речи.

Первый шов.

Если таких будет еще четыре, он просто не выживет.

Надо научиться дружить с болью, всплыли откуда-то слова Зигфрида.

Уж если кого-то имеет смысл слушать, то это именно Зигфрид — человек, который, пожалуй, знает о боли всё.

Тим выдохнул и замер, больше не пытаясь отвлечься. Наоборот, он полностью сосредоточился на своих ощущениях, на том, как входит в его живую плоть игла, как через прокол тянется за нею нить кровавой змейкой. Он закрыл глаза и теперь видел все происходящее словно изнутри себя, видел — и больше не боролся, но принимал как должное и желаемое. Боль не сделалась менее сильной, скорее, наоборот, она стала еще ярче и ощутимее, но странное дело, теперь Тим не воспринимал ее как врага, как нечто ненавистное и невыносимое, он сдался и стал слушать ее.

Второй шов.

Третий.

На четвертом его плотно сжатые губы дрогнули и раскрылись — не в оскале непереносимой муки, а в спокойной улыбке, несмотря на то, что из-под сомкнутых век текли слезы.

Пятый.

— Всё, Тим, всё… Ты молодец, — Госпожа Ингрид закрепила нить, обработала получившийся шов и заклеила пластырем. — Отдохни.

— Всё хорошо, — отозвался он, по-прежнему улыбаясь, — правда.

Она пристально посмотрела на него, погладила по плечу.

— Ни звука не издал, — сказала с легким удивлением и гордостью. — Отлично держался. Просто партизан на допросе. Только давай договоримся, чтобы больше никаких

самостоятельных экспериментов, хорошо? А то ладно хоть до харакири не додумался, чудовище.

— Это мысль, — ухмыльнулся Тим.

— Шутишь, значит, в порядке, — резюмировала Госпожа Ингрид. — Голова не кружится?

— Есть немного, — признался он. — Госпожа… — он сжал ее пальцы, все еще в перчатке. — Мне показалось, я немного слышал то, о чем Вы когда-то мне сказали.

— Что?..

— Музыку боли. Она… красивая, — тихо проговорил Тим. — Теперь я знаю.