Ее драгоценный раб Леон Часть 2

…Теперь Ингрид знала — он сам сказал ей — что у Леона четкий график работы, двое суток через двое, и, когда он свободен, то может приезжать к ней. Знала она и то, что он сам ждет этих встреч не меньше, чем она сама. Когда у них не было возможности быть вместе, они оба старались хоть как-то общаться — смс-ками, через все те же соцсети. Поначалу он был очень сдержан, писал и отвечал почти односложно, но постепенно ему становилось все сложнее соблюдать им же самим установленные рамки. Его сообщения делались все более откровенными и развернутыми. Она знала, что Леону приходится долгие часы проводить на улице — он работал в охране — и Ингрид буквально физически ощущала, как замерзают его пальцы, нажимающие на кнопки телефона. Она вообще часто ловила себя на том, что, удивительным образом, чувствует Леона даже на расстоянии. Устал он, голоден, замерз как собака — она узнавала об этом по тому, что ей вдруг самой делалось не по себе без единой на то причины.

Когда же он приезжал, то, пусть и оставаясь в рамках этикета, Ингрид больше не подвергала его таким «испытаниям на прочность», как в первые два раза, ограничиваясь в играх с Леоном теми практиками, которые больше всего нравились ему самому. Кроме того, она начала приучать его к порке на эндорфины.

— Я хочу выпороть тебя, — сказала она как-то, и Леон тут же напрягся.

— За что, Госпожа?!

— Не волнуйся, ты не сделал ничего, заслуживающего наказания, — улыбнулась она. — Ты у меня почти идеален. Но мне нужно, чтобы ты понял — порка не всегда означает только боль. Давай-ка, спокойно ляг на живот и доверься мне. Только сразу договоримся: как только тебе станет неприятно, ты должен немедленно мне об этом сказать.

Он покорно вытянулся на животе, ожидая, что она станет делать. Ингрид растерла все его тело массажным маслом, и лишь затем взяла в руки плеть. Удары, размеренные, редкие, поначалу совсем слабые, но постепенно становящиеся тяжелее и резче, она чередовала с поглаживаниями, подолгу разминая ему спину и ягодицы, затем снова переходила на плеть, которую через некоторое время сменила на девятихвостую кошку. Если первые десять минут Леон лежал неподвижно, настороженно прислушиваясь к своим ощущениям, то затем он сам начал слегка подаваться навстречу хвостам плети, подставляя себя под удары, и, наконец, блаженно застонал, явно наслаждаясь процессом. Но Ингрид была не намерена останавливаться. Теперь, когда кожа на его спине и заднице стала равномерно красной и еще более чувствительной, чем изначально, она перешла на тяжелый широкий кожаный тоуз. Хлесткие удары сменились звонкими шлепками, впрочем, по-прежнему не сильными, хотя и ощутимыми.

— Зеленый, — хрипло выдохнул Леон.

Ингрид отложила тоуз и взяла сложенный вдвое армейский ремень. Последние десять минут она порола Леона этим ремнем, под конец перейдя от редких ударов к накату, и завершила весь процесс так же, как начала — массажем.

— Теперь тебе нужно немного полежать спокойно, — склонившись к Леону, она поцеловала его и накрыла легким пледом. — Как ты? Что ты чувствуешь?

— Не знаю… жар… как от солнца… живой… я чувствую себя живым… — прошептал он почти бессвязно. — Устал… спать хочется… не знаю…

— Тебе больно?

— Нет, совсем нет… можно еще?..

— Не сегодня, — возразила Ингрид, — сейчас тебе этого достаточно. И вот еще что. Сегодня ты останешься у меня.

— Но мне утром на работу ехать…

— Вот утром и поедешь. Не волнуйся, не опоздаешь, я разбужу тебя вовремя. Ты хочешь спать? Вот и спи, и ни о чем не думай. Да?

— Да, Госпожа, — это было последнее, что он успел произнести прежде, чем отключиться.

Она видела, как, засыпая, он повернулся на бок, устраиваясь максимально удобно. Помедлив, Ингрид легла с ним рядом, обняв Леона и прижав к себе, чувствуя тепло, идущее от его разгоряченной спины, вдыхая его неповторимый запах, коснулась губами шеи. Время от времени он вздрагивал во сне, и тогда она тихо гладила его, успокаивая, боясь заснуть сама, чтобы не упустить эти бесценные минуты предельной близости с ним.

Не понимая, почему, она беззвучно плакала — слезы просто лились сами собой, легко и естественно, как выплескивающийся наружу океан сводящей с ума нежности. Сейчас весь он был — её, он принадлежал только ей, и, если б только могла она продлить это состояние навечно, то сделала бы это, не задумываясь. Ее раб. Ее мужчина. Ее любовь.

Но она знала, знала как никто, что он пришел к ней совсем не за этим. И если она поддастся этой своей слабости, разрешит себе испортить игру, то потеряет его.

Раб должен оставаться рабом. Никакая любовь и никакая самая безоглядная близость не нужны этому человеку так отчаянно, как подчинение и противоборство. Так мы можем сколько угодно очеловечивать обожаемого пса, уподоблять его себе самим, уверившись в том, будто он едва ли не равен нам, и рассказывая на каждом шагу об его исключительном уме и осознанной верности, но сермяжная, неприглядная правда состоит в том, что никем, кроме как псом, крупным хищным стайным животным, быть он не может, сколь бы сильно нам того ни хотелось. И усаживая его за стол с собой, отдавая ему лучший кусок и одевая в красивый комбинезон на прогулку, мы не делаем его ни на йоту менее животным, чем он есть — разве что, сбитым с толку и разочарованным в нас как в безусловных вожаках той стаи, которую называем семьей. Только в абсолютном подчинении хозяину и в служении ему — вожаку своему и богу — в четком ощущении непререкаемой иерархии — пес обретает покой и внутренний баланс, а все остальное — как говорится, от лукавого.

Она заставила себя разомкнуть руки и оторваться от Леона. Встала, змеей выскользнув из постели, и ушла в другую комнату, где, включив компьютер, занялась совершенно другими делами.

…Он проспал до утра, до тех пор, пока Ингрид не подошла к нему и не разбудила. Все-таки не удержалась — и сделала это не окриком и в приказном порядке, как следовало бы поступить Госпоже, но позволила себе поцеловать его, погладить и сказать тихо:

— Давай-ка, мой хороший, вставай, время уже…

Он еще медлил, собираясь; и сердце ее, и каждая клеточка внутри, кажется, трепетала и таяла, когда Ингрид исподволь наблюдала за ним — смешным, взъерошенным, полусонным, родным настолько, насколько вообще можно чувствовать другого частью собственной жизни; проходя мимо зеркала в прихожей — в ванную, он оглядел себя, похоже, рассчитывая увидеть следы вчерашней порки на обнаженном теле, и откровенно удивился, ничего подобного не обнаружив.

— Я не собиралась оставлять ни следов, ни синяков, — заметила Ингрид.

— Я правда думал, живого места не будет, — смущенно отозвался Леон. — Вы же долго меня пороли!

— Почти час, — уточнила Ингрид. — Но я хорошо знаю, что делаю. Так, хватит своей задницей любоваться, шевелись быстрее, иначе действительно будут тебе следы!..

Следующая их встреча стала для Леона полной неожиданностью, потому что Ингрид заранее сама позвонила ему и сказала:

— Сегодня приезжай не прямо ко мне, а… — она назвала адрес. — Хочу тебе подарок сделать за хорошую службу.

Когда он подъехал, она уже была на месте и стояла, кутаясь в воротник шубки, пока он шел к ней от машины — статный, стройный, со своей армейской выправкой, ей всегда

нравилось, как естественно-красив Леон в каждом движении. Удовлетворенно отметила, что он заметно сбит с толку — не ожидал, что она назначит встречу возле магазина женского белья.

— Иди за мной, — приказала Ингрид, ничего не объясняя, а он открыл было рот, но ничего спросить не посмел.

Набрав целый ворох чулок, поясов, кружевных трусиков и сбросив все это на руки Леону, Ингрид вместе с ним отправилась к кассе. Вокруг назойливо крутился мальчик-консультант, пытаясь поинтересоваться, не предложить ли даме что-то еще, однако Ингрид до определенного момента игнорировала его. Потом посмотрела на мальчика в упор и сказала громко, явно так, чтобы слышал не только он, но и вся немногочисленная публика в торговом зале:

— Подбираю гардероб для моей шлюхи, — она подтянула к себе онемевшего Леона. — Да, вот для этой. Молодой человек, вы как считаете, размеры подойдут? Еще мне нужна сетка и пара корсетов, будьте так любезны, принесите что-нибудь сами.

Юный консультант заметно стушевался и на несколько секунд просто врос в пол, переводя ошеломленный взгляд с Ингрид на багрового от стыда Леона и обратно, однако быстро взял себя в руки — профессионализм пересилил шок от услышанного — и ласточкой метнулся выполнять каприз клиентки, которая явно не собиралась скупиться. Оглядев то, что приволок мальчик, Ингрид скептически заметила:

— Вот это и это, пожалуй, я бы взяла, но без примерки не рискну, у вас тут все-таки цены, как будто это золотые кольчуги, а не тряпки. Так, детка, — кивнула она Леону, — пойдем в примерочную, только сначала на кассе оставь то, что мы в любом случае берем.

За спасительной шторкой Леон едва удержался, чтобы не осесть на пол. Он смотрел на Ингрид безумными глазами.

— Госпожа, что Вы делаете?!

— Заткнись и раздевайся, — велела она. — Так. Повернись. Я помогу, а то ты тут неделю с одним корсетом возиться будешь, идиот неуклюжий. Выдохни. И брюхо подтяни, — она хлопнула его по животу, — пресс тебе надо подкачать, распустился. Хорошо. Смотри-ка, почти подошел, но все-таки лучше на размер больше, — она рывком отдернула шторку примерочной, выставляя стоящего в полузастегнутом женском корсете Леона на всеобщее обозрение, и подозвала давешнего консультанта: — Другие варианты принесите нам, пожалуйста… Стоп! Подберите еще пару трусиков нормального размера, а то яйца будут вываливаться, у него, знаете ли, как у ишака, могу показать, — она потянулась к ремню на джинсах Леона, явно собираясь осуществить то, что озвучила, однако консультант спас положение, поспешно замахав руками:

— Не надо, я и так понял!..

…Когда они, наконец, снова вышли на улицу, и Ингрид закинула несколько пакетов на заднее сиденье, Леон еще пару минут сидел, закрыв руками пылающее лицо и не в силах сразу вести машину.

— Ну, успокойся, — сказала Ингрид, погладив его по плечу. — Не надо так нервничать по пустякам. Ты привыкнешь. Посмотри на меня. Давай же. Все хорошо.

Он посмотрел. Все еще красный как рак, с раздувающимися от стыда и ярости ноздрями, Леон и хотел бы, да не мог произнести ни слова.

— Вы могли бы меня хотя бы предупредить! — прошипел он наконец.

— Зачем? Публичность у тебя не в табу, — парировала Ингрид.

Леон опустил глаза. Она проследила за его взглядом — на джинсах спереди у Леона расплывалось само за себя говорящее пятно. И это было вершиной его позора — он кончил, не в силах справиться с диким возбуждением, вызванным запредельным чувством стыда.

— Ничего страшного, — улыбнулась Ингрид. — Ну, мой милый, ты же у меня такой мачо, перевозбудился и не смог сдержаться, бывает. Поехали, что ж в мокрых штанах-то сидеть.

Добравшись до дома и поднявшись с пакетами в квартиру, Ингрид первым делом погнала Леона в ванную. Если в дороге он все-таки собрал всю волю в кулак и сумел-таки ни во что не врезаться, то теперь пошла вторая волна — его трясло, руки дрожали так, будто до этого Леон непрерывно пил неделю подряд. Ингрид, не говоря ни слова, помогла ему раздеться, включила воду и заставила встать под душ. Не обращая внимания на то, что вода попадает и на нее тоже, она мыла его, как моют ребенка, бесцеремонно поворачивая, добираясь до любых мест. Он не пытался ни сопротивляться, ни проявить хоть какую-то самостоятельность, до тех пор, пока Ингрид не закончила, и, растерев его полотенцем и обернув ему бедра другим, не отправила на кухню.

— Что ж ты у меня нервный такой, — проговорила она, — прямо истеричка! На вот, выпей, — она достала из холодильника бутылку водки и плеснула немного в стакан. — Быстрее успокоишься. Я смотрю, адреналин зашкаливает. А потом пойдем с тобой, посмотрим, как тебе чулочки подойдут. Зря, что ли, старались.

— У меня как-то была Госпожа, которой тоже нравилось, когда я в чулках, — сказал Леон, — но больше ничего такого… ну… и она только один раз мне сказала, чтобы я сам купил чулки… я сказал, что для девушки…

— Ну, так тебе не привыкать быть шлюшкой, — кивнула Ингрид, — пойдем.

Вывалив всё приобретенное из пакетов, она кинула Леону сетку и черные кружевные трусы.

— Надевай.

Задача оказалась не из легких. При всем желании, самостоятельно разобраться с таким сложным аксессуаром у него никак не получалось. Немного понаблюдав, как Леон мучается, Ингрид вздохнула и пришла ему на помощь.

— Смотри, солнце. Ногу — сюда, вот видишь, всё прекрасно натягивается… другую давай… вот так. Встань. Поправь. Натяни выше. Отлично… — она поощрительно шлепнула его по заду. — Видишь, тебе идет. Такие ноги красивые. А на каблуках будет еще лучше, — открыв шкаф, она достала пару красных туфель на относительно небольшой шпильке. — Ну-ка, примерь. Должны подойти, размер точно твой.

Леон выполнил приказ и почувствовал себя хуже, чем в колодках, хотя размер действительно подошел. Встать, да еще и пройтись, оказалось сложнее, чем он мог себе представить. Однако, он испытывал от своей метаморфозы такое откровенное удовольствие, что некоторые неудобства вполне того стоили. Ингрид завершила работу над его новым имиджем, надев на него длинный парик цвета красного дерева и коротенькую юбку, едва прикрывавшую внушительное достоинство Леона. Честно говоря, даже самый гениальный визажист всех времен и народов ни за какие коврижки не смог бы преобразить Леона в убедительную женщину — слишком много в нем было настолько однозначно мужского, так что макияж в данном случае превратил бы всё действо в дешевую клоунаду. Но в том варианте, на котором остановилась Ингрид, было нечто завораживающее, а не уродливо-гротескное.

— Ничего так получилось, — смущенно заметил Леон. — Краля из меня, правда, еще та…

— Какая есть, — отозвалась Ингрид. — Вполне себе статная, модельная девочка. Уж получше Кончиты Вурст, это точно. Мне нравится результат. Ну-ка, пройдись… покрути задницей… Сейчас мы с тобой все остальное померяем, хочешь?

Он хотел. Черт, он действительно этого хотел, и переодевания настолько ему нравились, что теперь Леон даже забыл о пережитом в магазине стрессе и вел себя с таким неподдельным восторгом, словно был не взрослым сильным мужчиной, а девчонкой-подростком, которой фея-крестная преподнесла разом целый мешок ярких обновок. Он рассматривал каждый предмет так бережно, боясь испортить или порвать, что Ингрид волей-неволей не могла заставить себя перестать улыбаться. В его больших грубых рабочих руках эти легкие женские тряпочки смотрелись особенно мило. Но главное — глаза Леона сияли удивлением и радостью, он наслаждался, примеряя на себя то одно, то другое, не в силах выбрать, на чем же остановиться.

— Госпожа, Вам правда нравится, как я выгляжу? — спросил он. — Вы… простите, пожалуйста, Вам бы хотелось оттрахать такую сучку?

— Вот такую? Похотливую развратную маленькую сучку с мокрой дыркой? А что еще с тобой делать? — Ингрид надела страпон самого впечатляющего калибра и скомандовала: — Вставай раком, мерзавка, и подставляй свою бесстыжую попку… а пока я буду тебя драть, я хочу, чтобы ты надрачивала свой клитор… покажи мне, как ты хочешь почувствовать в своей пизденке этот пик Коммунизма…

— Но, Госпожа, он такой огромный, — Леон попятился и захлопал глазами, точь-в-точь пытающаяся кокетничать шлюшка, — в голове не укладывается… Он же меня пополам порвет!

— Ты еще выделываться тут будешь?! А ну, иди сюда! Правильно говорят — идешь к женщине, бери с собой плеть! — Ингрид села на край постели, жестко схватила подползшего к ней на коленях Леона за шею и заставила лечь животом себе на колени. Затем, задрав ему юбку, несколько раз шлепнула ладонью по заду. — Я тебя научу слушаться! В голове не укладывается, значит? Сейчас проверим! Бери в рот и соси! — Она скинула его на пол и всунула страпон ему в рот. — Старайся, дрянь такая, и не вздумай давиться! Я тебя сейчас в глотку выебу!..

Леон старался, как мог, хотя и, действительно, иногда начинал давиться, однако делал «минет» с заметным энтузиазмом и удовольствием. Трудно было не заметить, что это для него явно не впервой.

— Ну прямо насмерть засасываешь, сучка, оторвись уже, — Ингрид слегка оттолкнула его и дала легкую пощечину. — Поняла своё место, шалава ты подзаборная, или мне тебя на трассу выставить как есть, без трусов, чтобы ты там отрабатывалась?

— Поняла, Госпожа! — Леон шустро повернулся к ней задом, выгнулся и руками раздвинул ягодицы. — Возьмите меня, умоляю!

Ингрид, однако, не торопилась удовлетворить его мольбы. Протянув Леону презерватив, она приказала:

— Надевай. Незащищенный секс — вещь опасная, мало ли какую заразу можно подцепить от такой шалашовки! Просто так я тебе не рискну присунуть!

Он попытался было надеть презерватив на страпон руками, но получил еще одну звонкую оплеуху:

— Ротиком, ротиком надевай, сучка, покажи, как ты это умеешь!

Задача оказалась не из легких — агрегат был не очень велик в диаметре, зато впечатляющей длины, и справиться только ртом, без помощи рук, у Леона получилось далеко не сразу. Ингрид ждала, подавая издевательские реплики, от которых его собственный член поднялся просто колом.

— Ну вот, можешь, когда захочешь, — наконец, прокомментировала она плоды его трудов, — теперь давай, поворачивайся, прогнись как следует, — смазав страпон, она парой резких толчков загнала свое орудие в его анус до упора и принялась жестко трахать своего раба, время от времени сопровождая свои движения шлепками по его ягодицам. Цепко ухватив Леона за бедра, она вгоняла в него страпон снова, снова и снова, вытаскивая полностью и опять погружая как можно глубже, постоянно ускоряя темп.

Потом, когда он уже вот-вот готов был кончить, Ингрид остановилась, сама легла на спину и заставила его расположиться лицом к себе в классической позе наездницы.

— Насаживайся полностью, сука, давай, шевелись!

Теперь, когда ее руки были свободны, Ингрид принялась теребить и выкручивать соски Леона, от чего он возбудился еще сильнее, хотя казалось, что дальше уже некуда. Он рычал, запрокинув голову, бешено поднимаясь и опускаясь, и тут она схватила его за член, принявшись дрочить с той же скоростью.

— Кончай, кончай же!

Он кончил — причем, одновременно не только классическим способом, но и анально, она ощутила это за миг до того, как ее саму начали буквально сотрясать волны бешеного оргазма…

Тяжесть его сильного тела на ней, стук его сердца, бьющегося в унисон с ее собственным, невероятная степень его возбуждения, обладание этим человеком — и то, как он отдается — заставили всё внутри нее трепетать все сильнее, сильнее, пока не произошел настоящий взрыв, и при этом, как было и во время фиста, Ингрид перешла в какое-то иное состояние, перестав осознавать, где Леон, а где она сама. Сжимая его член, она чувствовала этот вздыбленный мужской орган — своим собственным, частью не только его, но своего тела, и потому не удивительно, что кончала одновременно с Леоном и столь же, если не еще более, бурно. Даже когда всё завершилось, она не сразу смогла разжать пальцы и выпустить его.

— Хороша, сучка, — проговорила Ингрид, когда Леон, скатившись с нее, распластался на постели на животе, хватая ртом воздух. — Что, устала? Ладно, отдыхай, — Ингрид погладила его по блестящей от пота спине. — В следующий раз тебя будет ожидать еще не такое испытание…

— Вы можете делать что угодно со мной, Госпожа, — он повернулся на бок, глядя на нее счастливыми преданными глазами, — от Вас и по Вашему приказу я приму почти всё.

«Госпожа, я думаю, что понимаю, чего Вы хотите. Если Вам это интересно, испытайте меня. Вы знаете, я гетеро, но по приказу я готов принять унижение и от мужчины. Минет, или Ваш актив может взять меня сзади как Вы захотите, — написал он ей на следующий день. — У меня уже был такой опыт. Другая Госпожа иногда заставляла меня обслуживать геев для своего развлечения. Я делал это для нее, и я сделаю это для Вас снова…»

«Не сомневаюсь в твоей готовности, — ответила Ингрид, — но ответь мне на один вопрос. Только не лги. Я вижу, что многое из того, что ты делаешь по приказу, тебе не только не нравится, но приводит в бешенство. Ты сдерживаешь себя, но твой взгляд — это не взгляд покорного раба, но, скорее, пленного воина, в любой момент готового разорвать цепи и убить того, кто превратил тебя в невольника. Зачем тебе это? »

«Вы правы, я сдерживаю и ломаю себя, — откликнулся Леон. — Когда-то я пришел в Тему, чтобы узнать свой предел терпения, научиться спокойно переносить то, что, кажется, вынести невозможно… Я умею терпеть почти любую физическую боль — меня немного учили этому, умею отключаться и почти ничего не чувствовать. Но унижения — это другое, да, я часто бываю близок к тому, чтобы сорваться. Я ведь в жизни совсем не такой, как в Теме… Иногда у меня полностью срывает крышу. В таком состоянии… весь мир как будто сужается до такого маленького прямоугольника, будто я в шорах, и я вижу только цель, в которую нужно бить. Нет никакого страха, никаких мыслей о том, что случится после, я просто иду до конца. В обычном состоянии я понимаю, что, рано или поздно, моя несдержанность заставит меня снова убить — или убьют меня, потому что, начав, я уже не остановлюсь сам».

«Я понимаю, о чем ты говоришь, ты, в какой-то степени, экстремал, — хотела написать Ингрид, однако сочла за лучшее промолчать и пока оставить свои мысли при себе. — Но я также вижу, что стыд и чувство унижения, после того, как ты переступаешь некий невидимый порог терпения, заводят тебя и возбуждают. О, я вижу гораздо больше, чем ты можешь себе представить…»

(продолжение следует)