Антигона Часть 1

Познакомилась я с этими людьми совершенно случайно, когда в один из вечеров рылась в сети в поисках садомазохистских, или, как говорят, Тематических материалов.

Интерес к такого рода вещам был у меня, сколько я себя помню: с замиранием сердца читала про пленённых принцесс, про узниц разбойников, обычаи майя и их ритуальные пытки на площадях, древнеримское рабство. Этот интерес подспудно жёг меня, то затихая, то вспыхивая вновь, особенно после частых у меня ссор и расставаний навсегда с любимыми мужчинами.

Короче говоря, я начала писать на форум и постепенно узнавала посетителей всё лучше, проходили естественные в таких случаях настороженность и смущение. Знаковые люди на том форуме оказались знакомы со многими уважаемыми в Сообществе людьми, бывали на общих форумных тусовках, проводили встречи и сессии в реале, бывали на фестивалях московского, и не только, движения. Жизнь кипела, люди реализовывали свои задумки, ссорились, выясняли отношения, сходились, но всё шло мимо меня. А я чувствовала себя всё неуютнее, всё грустнее и тоскливее в своём инкогнито, под ничего, в общем-то, никому не говорящем ником "Антигона", особенно, если не помнить истории девочки-мятежницы, восставшей против строгого и, по-своему, очень мудрого царя Креона.

Читая про встречи, описания, ощущения попробовавших, всё неуёмнее становилось моё желание, теперь я подолгу каждый день размышляла о своём, тайном, фантазировала в буквальном смысле до дрожи – Антигона хотела выйти из тени, она просто жаждала реальных ощущений. В конце концов, это подвигло меня начать личную переписку, дать номер аськи тому Единственному, кто сумел заставить меня довериться.

Несколько месяцев мы виртуально общались, начали понимать что-то друг в друге, обменялись фото, и во мне постепенно начала созревать готовность преступить свой страх, скромность и окунуться в сладкую для меня пучину Темы; в такую манящую пучину чувственного греха и бесстыдства, унижения, попрания моей гордости. Я написала "гордости", но может быть, следовало написать "трусости, нелепой лжи себе и гордыни", уж слишком долго горел во мне жгучий огонь желания, и не было у меня сил, чтобы от него отмахнуться.

В тот переломный вечер, подстёгнутая лёгкой грустью, которую всегда несла для меня приближающаяся осень, я согласилась поговорить о своих, именно о своих тайных желаниях, затем заполнила небольшую анкету-соглашение. Под конец ночи – а мы болтали в скайпе всю ночь со среды на четверг – сказала "да" тому, что мне предложили.

Первым условием было то, что вечером четверга и пятницы я должна выспаться и привести лицо, тело, ну, и конечно, душу в порядок. В пятницу иду в названный моим Гуру салон-парикмахерскую. Там моим прядям придают насыщенный шоколадный цвет, правят причёску, приводят ногти и кожу в порядок. Возвратившись домой, просто слушаю любимого мною, но уже подзабытого Яна Гарбарека. Грустный саксофон, фортепьяно и одиночество...

Согласно всё тем же указаниям моего Повелителя совсем не ем, почти не пью и делаю кое-какие процедуры. После всего смотрю новости – в субботу обещали солнечный и тёплый день, это хорошо, значит, я действительно завтра должна приехать за город, в Подмосковье.

Утром в субботу, точнее, в ночь на субботу в 3:30 утра звонит телефон. В трубке сухо произносят: "Антигона?", получив моё утвердительное "да", говорят "ты – третья", и отбой, гудки. Но я знаю, знаю, что делать дальше. Включаю компьютер, захожу в почту, там письмо и инструкции: вокзал, поезд, время выезда, маршрут.

Строго по инструкции пью крепкий чай, несколько гренок с маслом. Одеваюсь: легкий летний золотистый плащ, отглаженная белоснежная блузка, с которой я только вечером срезала этикетки, элегантная тёмная юбка до колен, тонкие обтягивающие чулки, чёрные замшевые сапоги.

Электричка в 4-55, еду. В электричке малолюдно, я, одетая по присланным наставлениям в нарядно-деловом стиле, среди заспанных и небогато одетых утренних субботних пассажиров выгляжу неуместно шикарно. Еду стоя, чтобы не мять одежду, меньше пачкать новенькие сапоги. Мне неуютно и даже не оттого, что еду, одетая как эскорт, среди хмурых дачников и рабочего люда, а оттого, что в письме была приписка "Среди тех, кто тебя встретит, меня не будет, доверься им".

Около девяти схожу на лесистом полустанке в трёх с половиной часах езды от Москвы. Туманная дымка, которая стелилась по полям и низинам, совсем развеялась, ярко светит солнце, и только лёгкий горьковатый аромат стареющей листвы напоминает о приближающемся конце лета. Нервничаю – тревога и сомнения дают о себе знать, напряжена так, что не ощущаю какой-либо усталости от проведённой на ногах четырёхчасовой езды в поезде.

Меня встречают трое. Опознаю их по заранее обусловленному знаку – флагу Конфедерации на рукаве полотняной куртки, в которую одет худощавый длинноволосый мужчина в очках. Куртка покроя, принятого у западных военных, он вообще слегка напоминает Сталлоне в фильме "Рэмбо, первая кровь". Напоминает чуть-чуть, может быть это просто мне кажется, или, может быть, Дениро в "Охотнике на оленей"… Впрочем, нет, всё же Сталлоне.

Все трое – молоды, не старше двадцати восьми лет, подтянуты, суховато-суровы, одеты, как одеваются туристы из числа благополучных горожан: ботинки, джинсы, серо-зелёные матерчатые куртки разных оттенков.

Молча показываю обусловленные знаки – кругляшок из белого картона с цифрой "3" и бижутерию на себе: брошь, бусы, серьги, браслеты из гематита. Ожидающие разглядывают красивую брошь – блестящую антрацитово-чёрную бабочку, браслеты из тяжёлых плоских звеньев, с явным любопытством рассматривают меня, кивают.

Так и не проронив ни слова, садимся в сильно запылённую тонированную машину – побитую жизнью чёрную девятку, молча же едем. Лес вокруг безлюдно шумит, покрытые мхом стволы подступают к самой дороге, ни души. Вскоре я засыпаю.

Толчки будят меня – машина тяжело переваливается на высохшем грунте просёлка. Солнце уже высоко, становится даже жарко, видимо, я спала не меньше двух часов. Показывается цепь озёр с длинными песчаными отмелями, луга, молодая поросль берёз вперемешку с юной хвоей. Ещё сильнее переваливаясь по буграм, машина выбирается на поляну, останавливаемся, выходим.

В тени дуба нас ждут ещё четыре людские фигуры, две оказываются молодым мужчинами, одетыми подобно моим попутчикам, только с рюкзаками за плечами, а две другие – ухоженные девушки примерно моего возраста, двадцать три – двадцать семь лет. Девушки очень симпатичны. Одна с прекрасными платиновыми волосами, собранными в недлинный шиньон, в деловом костюме голубого цвета с мини-юбкой. И вторая, яркая шатенка с роскошной гривой до середины спины, в облегающем чёрном платье до колен и открытыми ключицами, поверх платья накинута белая трикотажная кофта. Девушки одеты нарядно, причёски, тщательный макияж, на обеих украшения… И с жетонами "2" и "1", которые они мнут в руках!

Ожидающие мужчины откровенно разглядывают меня, девушки заметно смущены и взволнованы, но всё равно удостаивают меня мимолётным оценивающим взглядом. Правда, интерес шатенки более откровенный, скучающий. Недалеко от ожидающей группы сложено три рюкзака и какие-то непонятные предметы в длинных и узких свёртках, тубах. Мои сопровождающие разбирают рюкзаки и эти свёртки, забрасывают ношу на плечи, и мы дальше идём пешком.

Поляна оказалась опушкой огромного полузаросшего пространства, карьера или выработки, по которой тянутся два ряда песчаных рукотворных холмов – отвалов. Молодые берёзки, осинки. Там и сям видны металлические остовы огромных добывающих машин и оборудования, серебрятся на солнце и прерываются коричнево-ржавыми пятнами ниточки железнодорожных путей, на деревянных шпалах местами проросли юные деревца, рельсы кое-где утопают во мху, вдалеке виднеется большой двухопорный кран, наполовину скрытый высокими кронами.

Женщинам идти трудно: мы все трое в обуви, не предназначенной для прогулок по лесным опушкам, я ещё ничего, мои сапоги на платформе, а блондинка – номер "2" – в лодочках на шпильке, и она на каждом шагу вязнет в песке. Какие каблуки у невесомых босоножек шатенки, нитками-ремешками обвивающими её ногу до колен, рассмотреть не могу, скорее всего, плоская тоненькая подошва. Ко всему, мы с блондинкой явно переживаем за внешний вид обуви. Мужчины, к удивлению тоже настороженно приглядываются к нашим каблукам. Потому через сотню шагов останавливаемся, сопровождающие, повинуясь знаку человека с флагом Конфедерации на рукаве, разбиваются на пары, сплетают руки примерно так, как это нарисовано на стендах по гражданской обороне, и несут нас с блондинкой. Один из моих сопровождающих отдает свой рюкзак тому из мужчин, на котором навешено больше всего свёртков и взваливает шатенку на плечо. Дальше мужчины нас несут. Идти им явно неудобно, непонятные предметы мешаются, бьют по ногам, задевают нас, к тому же, наши с Номером Два руки оплетают шеи и плечи наших носильщиков – иначе не удержаться, и мы им тоже мешаем. Но никто, по прежнему никто, не говорит ни слова.

В таком порядке и абсолютно безмолвно идём к огромному ржавому железному монстру – карьерному экскаватору. Чудовище своим хоботом-стрелой и хвостом – остатками погрузочной ленты, похоже на динозавра с длинной шей – диплодока или плезиозавра. Огромный массивный торс самого экскаватора как вздыбившейся чешуёй покрыт отстающими от корпуса листами железа. Мертвый проржавелый дракон, умерший во время броска.

Не доходя метров пятьдесят, останавливаемся. Сопровождающие опускают нас на землю, сбрасывает с плеч сумки, начинают их распаковывать. Шатенка молча и как-то отстранённо стоит, мы с блондинкой, завидуя её спокойствию, становимся рядом, и тоже молчим, как, впрочем, и все остальные.

Это молчание будоражит кровь, усиливает и без того присутствовавшую тревогу, тело слегка дрожит, но я "доверилась". Смотрю, как наши проводники распаковывают так заинтересовавшие меня длинные чехлы. Штативы! Вот что означали вопросы в анкете про отношение к фотоэротике, порно, и что означала фраза письма "будь готова, наконец, явить себя настоящую", когда я созналась, что в тайне мечтаю о таком. Меня охватили сладкий страх и возбуждение, смешанное с лёгким негодованием. Впрочем, такое негодование у меня раньше перерастало в настоящее возмущение, и я яростно отвергала не только что-то Тематическое или, тем более, фотосъёмку – ни того, ни другого со мной вообще никто себе ещё не позволял – но в этот раз обратного хода уже не будет, не хочу снова застыть на полпути. Один из тех троих, что привезли меня, показывает на меня, затем указывает, куда встать. Что же, я действительно решилась…

Выхожу на пустое пространство впереди всех. Ноги слегка подкашиваются, всё вокруг плывёт, пространство сузилось до нескольких метров вокруг меня. Молодой мужчина, нёсший шатенку, командует. Это коротко стриженный и аккуратно причёсанный блондин, чуть ниже "Рэмбо", но плечистее, совершенно "арийской" внешности, такими, наверное, раньше рисовали на плакатах молодых положительных военных. Он выжидает, пока остальные что-то окончательно разложат, соберут и установят, касается полы моего короткого плаща и делает жест рукой – "снимай!". Отходит. Во рту резко стало или кисло-горько, или сухо, или что-то ещё… Ёкает сердце, сжимается низ живота, кажется кружится голова – не передать. Где же знакомый мне по фотографиям Повелитель? Его нет – мой виртуальный Господин так и не появился. Однако мне приказано исполнять всё.

Слышу щелчки фотоаппаратов. Повинуюсь жесту блондинистого "Арийца", он издалека командует жестом – начинай. Снимаю блузку, медленно расстегивая пуговицу за пуговицей, тянусь к коленям, изгибаясь как кошка, грациозно – конечно, в моём представлении, уж не знаю, как это выглядело со стороны – жест продолжать. Протягиваю ладони к сапогам – жест отрицательный. Тянусь к поясу юбки, снова одобрение. Медленно расстёгиваю молнию, опускаю свою достаточно узкую юбку на бёдра, ниже, на землю…

Всё время фотографируют. Чуть замешкалась, остановилась. Немедленно знак "продолжай!". Снимаю бюстгальтер, снова тянусь к сапогам – нет. Снимаю трусы-слипы. Остаюсь только в сапогах и украшениях – бусы, браслеты, серьги, и ещё, в очень дурацкой и неудобной одежде – тёмных чулках, с подвязками, которые в письме мне было приказано купить и надеть. Мне показывают серией жестов – "Позируй!". Немного извиваюсь в такой одежде. Мужчина с флагом останавливает повелительным жестом съёмку. Критически меня осматривает. Подходит. Жестами заставляет меня снять сапоги, чулки, затем снова натянуть сапоги на голые ноги.

Отходит и делает мне знак – "продолжай". Снова позирую, извиваюсь, наклоняюсь, выгибаю то одно колено, то другое, приседаю. Поднимаю и опускаю руки, ставлю ноги то широко врозь, то вместе. Часто жестами командуют как встать, подходят и руками поправляют положение тела, поднимают или чуть опускают руки, нажимают на талию, живот, заставляя сильнее или слабее прогнуться. Принимаю различные позы, сначала стоя, затем мне указывают опуститься на колени, продолжать. Заставляют извиваться, ласкать грудь, стоя на коленях. Заставляют, не вставая с колен, опуститься на локти, убрать руки, прижаться грудью к земле... Снимают половые органы, поднимают, снова ставят на колени, заставляют прижать ладони к земле и выгнуться кошкой… Нелегко быть моделью. Заставляют лечь, крутиться, лёжа на траве, продолжать позировать. Всё время щелчки и вспышки.

Кто-то подходит, легонько тянет меня за предплечье, приказывая встать, ведут к ржавому монстру. Подводят, ставят, широко разведя ноги, лицом к железу, а руки повелительно кладут ладонями на горячую от солнца поверхность. Стою. Фотографируют. Заставляют развести ягодицы одной рукой, показать тело между ними, изогнуться, показать при этом лицо. Стою лицом к ржавому железному листу, широко разведя ноги. Без конца фотографируют. Кстати, вот и объяснение, зачем мне нужно было удалять всю растительность не только с низа живота, но даже там, между ягодиц… Ко мне всё яснее приходит осознание того, что меня видит группа людей, а завтра, возможно, увидит полсети или полмира... Чувствую себя убогой испорченной дрянью, однако испытываю при этом странную лёгкость, почти радость.

В это время, судя по всему, подходит ещё человек пять-шесть, все мужчины, тихие перешептывания приветствий, слышимые между уже бывшими здесь и пришедшими. С нами же, женщинами, по-прежнему никто не разговаривает. Кто-то снова идёт ко мне, но я его не вижу. Подходит, возвращает вторую руку на ржавого монстра, придавливает мои ладони к железу, держит их. Кто-то подходит ещё, и не один, и эти кто-то держат ноги, не давая менять положение… А ещё кто-то ладонями твёрдо держит меня за виски, не давая повернуть голову. Запах знакомый с детства, и что-то обжигает между ног, как огнём. Крапива!

Чудовищное жжение в промежности, я извиваюсь, и только сильные мужские руки не дают мне вырваться. Открываю рот, даже что-то кричу, но тут руки отпускают виски, одна из них тут же опускается мне на затылок, а другая ладонью зажимает рот и всё равно твёрдо держит голову, не позволяя мне отвернуться от железа. Жжёт как огнём. Но подошедшие не успокаиваются: обжигают мне бока, груди, щекочут подмышки, поясницу, спину. Затем стеблем проводят в складке между ягодиц, точно по анусу и вагине – один раз, второй, третий. Третий раз, даже прижав мои ягодицы и сведённые для этого ноги друг к другу. Кусающимся веником обжигают лобок.

Отпускают. Всё время вспышки. Снимают сапоги, бусы, браслеты, оставляют только серьги. Я совсем без ничего. Тело горит и от крапивы, и от стыда, и от возбуждения, верчусь под объективами нагая, и теперь зачем-то прикрываюсь руками. И извиваюсь, уже скорее не для камер, а просто от боли и колючего жжения.

Снова несколько человек хватают меня за руки и ноги. Кто-то ещё чем-то гремит, вскоре мне крепят сильно ржавые металлические хомуты с резинками внутри на руки, ноги, шею, закручивают все гайки. Распинают меня на вертикальной ржавой железной стене звездой, и я вишу на ней, не касаясь земли. И, тем не менее, скосив глаза, вижу, что железо на моих импровизированных кандалах, по крайней мере, на тех, что на руках – новое, даже блестит, а искусно нанесённая краска лишь имитирует ржавчину. Однако тело жжёт, возможно, уже появились волдыри – я имела большой опыт общения с крапивой – и уже чешется. Скоро будет чесаться невыносимо… Щелчки камер.

Меня оставляют в покое, и я вишу сравнительно спокойно, припекаемая солнцем и служа пищей для комаров. Укусы их страшно раздражают, и если не переключиться на происходящее и не перестать обращать на лесных кровососов внимание, они будут почти невыносимы. Но у меня есть на что отвлечься – наблюдаю, как сначала раздевается и позирует «номер два», блондинка. Она тоже, как и я, крутится на траве под объективами (впрочем, иногда снимают и меня), затем её, уже полностью нагую и босую, без украшений, ставят солдатиком, заставляют поднять руки вертикально над головой, вытянуться и секут длинным нешироким мужским ремнём. Секут с лёгким свистом, щелчками, с захлёстами, так, чтобы иногда ремень обвивал тело и оставлял следы на подтянутом животе, упругой груди, на спине и на ягодицах, но секут, впрочем, не пряжкой. После достаточно продолжительной, но не слишком в моём понимании жестокой порки Номер Два распинают в непотребной позе, лёжа животом на ржавой железной бочке, с бурыми от времени верёвками. Всё время фотографируют и, кажется, снимают на видео. Немного, явно для камеры, хлещут ремнём по промежности и поднятому вверх заду. Номер Два уже давно не только вскрикивает и стонет, чего не позволили мне, но уже и безудержно плачет, всхлипывая, однако, и во время порки стоя она так и не позволила себе упасть, сойти с места или опустить руки, хотя и извивалась всем телом, и сейчас принимает боль вполне достойно.

За время "номера" блондинки пара пришедших мужчин чуть поодаль, метрах в двадцати разводит костёр на песке, и что-то колдует рядом, доставая из рюкзаков какие-то вещи, мне с моего места это не видно.

Последней же участь, что и нас, ждёт и Номер Один, шатенку. Она самозабвенно, но, насколько я поняла, непрофессионально танцует стриптиз, компенсируя неумение страстью и искренним желанием нравиться. Её снимают, практически никак не руководя её действиями. Вскоре шатенка опускается на колени, затем извивается на земле, а в конце своего номера, раздвинув ноги, страстно ласкает низ живота и промежность, впрочем, насколько я понимаю, не переходя грани дозволенного в эротике. Однако в этот момент вмешивается остроносый мужчина, высокий и худощавый, мрачный, лет около сорока, иссиня выбритый, с глубокими складками у рта и на шее, с суровым и выразительным, я бы даже сказала, с дублёным лицом – он для меня выглядел похоже на римского легата, прошедшего какую-нибудь из Пунических войн. И шатенку, мне так кажется, было не очень хорошо видно, заставили ласкать себя по-настоящему, взаправду. Затем заставили встать задом к камере на коленях, широко разведя их, и продолжить ласкать. Вот её опустили на локти, развернули лицом назад к камере, отчего она изогнулась, вот её правую руку отняли от земли и снова приложили к промежности, таким жестом заставляя продолжать заниматься самоудовлетворением под щелчки камер. Вот "легат" несколько раз хлёстко ударил шатенку тем же ремнём, что пороли блондинку за непонятливость или недостаток рвения…

Шатенку достаточно долго заставили на глазах у дюжины мужчин заниматься тем, что многие из нас делают в одиночестве, до тех пор, пока у неё не начали срываться с губ удовлетворённые стоны, и она, кажется, начала получать удовольствие. При этом её ещё раз несколько раз стегали ремнём за попытку изменить позу или как-то ещё уменьшить кино-фотогеничность происходящего. Однако когда стоны стали громче, её остановили и заставили проделать всё то же, но уже с попой, и прекратили только тогда, когда ей удалось ввести в себя сразу несколько пальцев, при этом подкрепляя указывающие жесты периодическими ударами ремня, заметно более сильными, чем испытала на себе блондинка.

В это же время двое из недавно пришедших, а с ними блондин-ариец и Рэмбо-конфедерат распаковывают небольшой полотняный мешок чуть в стороне от извивающейся перед объективами шатенки, поближе к «номеру два» с её бочкой. В мешке оказываются несколько металлических штырей из арматурных прутьев, верх каждого из которых согнут в небольшое кольцо, топор, стальная проволока, полоски грубой кожи, молоток и ещё какой-то инструмент.

Один из подошедших – коротконогий и длиннорукий круглолицый брюнет лет тридцати пяти слегка татарской внешности, широкоплечий и полный, руководит. Конфедерат – смешно у него флаг рабовладельцев на рукаве, но он это, конечно, знает – и невысокий невыразительный юноша лет двадцати с русыми, почти серыми волосами и жиденькой бородкой, похожий на молодого дьячка из кино "Андрей Рублёв", косясь на шатенку, вбивают штыри, а точнее колья, большим квадратом. "Татарин" распаковывает свой рюкзак, откладывая в сторону проволоку и лоскутья кожи, ариец идёт к шатенке, у которой в этот момент наступила секундная передышка. Они, вместе с легионером, берут её, послушно замершую в коленно-локтевой позе, под руки и ведут к кольям. Да, кажется, мне повезло больше их обеих… Хотя распятое тело уже невыносимо чешется, запястья и щиколотки болят, и похоже на то, что у меня начался жар.

Один из тех, что привезли меня, третий, подтянутый и аккуратный, судя по его чётким и отточенным движениям, а также пружинящей лёгкой походке – адепт боевых искусств – явно идёт ко мне. Он какое-то время отсутствовал на поляне, и вот почему: в руках у него сноп или букет, или ещё лучше написать, веник, длиннющей и очень злой, как мне это хорошо известно, лесной крапивы, верхушки которой усеяны семенами. Зрелая, самая злая… Я закрываю глаза. Легкая, но чёткая пощёчина, скорее хлопок по щеке, жест, без сомнения означающий "очнись". Трудно сказать почему, но больше всего ненавижу пощёчины или когда меня кто-то или что-то бьёт по лицу. Немедленно поднимаю веки. Вижу "бойца" немного сверху вниз. У него тёмные волосы, короткая функциональная стрижка, которая, наверное, называется "бокс", серо-зелёные пронзительные глаза, глубоко запрятанные под густые близко посаженные брови, прямой нос с утопленной переносицей, узкие бледные губы, треугольное лицо. Глядя мне прямо в глаза, он вскидывает перед собой на уровне груди принесённый "букет". Затем строго прикладывает палец свободной левой руки к губам, в жесте, означающем "молчи!". Рукава его тёмной рубашки закатаны по локоть, видны тёмные жёсткие волосы, которыми поросла рука. Он держит крапиву в ничем не защищённом кулаке и рвал её, судя по всему, тоже абсолютно голыми руками. Для него крапива как щекотка. «Держись», – сказала я себе и снова закрыла глаза....

Лёгкая, но более сильная пощёчина напоминает мне, что глаза должны быть открытыми. Букет поднесён к самому моему лицу, и он источает явственный, характерный запах. Мужчина опускает букет к моей груди и с жёсткой усмешкой смотрит мне в глаза, затем медленно, даже нежно ведёт листьями и стеблями от впадины на шее и дальше, вниз. От жжения закатываю глаза, прикрываю их и получаю ещё одну пощёчину наотмашь, голова дёргается, и мой затылок с глухим стуком касается ржавой стены. В глазах брюнета уже ни тени усмешки, одна жестокость. Букет скользит по животу, пупку, ниже, ласкает лобок, впивается в пространство между ног… Боже! С меня как будто медленно сдирают верхний слой кожи. Я стону и извиваюсь. Мужчина играет, водит букетом по внутренней поверхности бёдер, и мой стон переходит в крик. За это вновь получаю пощёчину, и во рту появляется вкус крови. Боец откладывает букет из крапивы на траву, снимает с ремня кнут с очень длинной ручкой в форме фаллоса, показывает его мне. Ручка длиной сантиметров тридцать. Затем резко и хлёстко бьёт кнутовищем по железу около моего трепещущего и распятого тела, поднимает один палец. Дальше показывает ручкой на мою промежность, сводит пальцы руки в кольцо и двигает фаллосом в нём, причём явно во всю длину. Поднимает два пальца. Многозначительно смотрит мне в глаза. Вставляет фаллос мне в зубы и заставляет зажать его. Показывает на фаллос, затем на землю. Снова показывает сначала один палец, затем два вместе. Кажется, ясно. Если выроню, меня высекут плетью и отымеют во всю длину этой штуки. Или наоборот… Впрочем, какая разница!

Неторопливо берёт крапиву в руки, снова непроизвольно закрываю глаза и получаю сразу две пощёчины, так же наотмашь и так же со стуком затылка о стенку… Мне страшно, обидно, больно.

Экзекуция крапивой продолжается, но я стараюсь смотреть мучителю в глаза. Тело как ошпаривают кипятком. Кажется, на мне нет уже ни одного места, которое избежало бы поцелуев зелёного огня. Руки, плечи, тонкая кожа на сгибе локтей, бёдра, колени, голени, талия, рёбра, промежность – всё тело. Наконец, мужчина останавливается. Я выдыхаю с облегчением и снова, снова, почти счастливо закрываю глаза.

Пощёчина. Одна, две, три. Мужчина зло смотрит и с силой хлещет меня веником по телу, до тех пор, пока он не ломается. Вытаскивает изо рта плеть и с силой бьет меня трижды поперёк живота. От дикой боли я задыхаюсь, а внутренности как бы поднимаются вверх к горлу. Слёзы заливают лицо, и я просто рыдаю – от боли, унижения и огромной, дикой жалости к себе, дергаю головой, кусаю губы, сжимаю распятые руки в кулаки… Мир теряет яркость, и я растворяюсь в безгласных рыданиях. Легионер уходит.

Из этого состояния через какое-то время меня вырывает пронзительный крик шатенки. За то время, что истязали меня, её растянули между кольев. Сквозь слёзы я смутно вижу, что вокруг её запястий и щиколоток намотана проволока, практически целые широкие браслеты. Я ужасаюсь, затем сфокусировавшимся зрением вижу, что под браслетами кожа шатенки обмотана теми полосками кожи, что достал из рюкзака "татарин". Шатенка не лежит на земле, она висит в нескольких сантиметрах над землёй, растянутая, как тугая кожа на барабане между вбитых кольев. Недалеко горит костёр, у которого уже никого нет, та пара, что его развела, находится рядом с растянутой над землёй шатенкой. Коротконогий, длиннорукий и коренастый мужчина, чем-то похожий на гнома держит в руках металлический прут, конец которого заканчивается чем-то утолщённым, светящимся тусклым малиновым светом. И это утолщение он плотно прижимает к телу растянутой женщины, где-то в районе лобка,.. Клеймо, раскалённое, вот она и кричит.

Второй мужчина, красивый, широкоплечий сосредоточенный брюнет приседает у кричащей и аккуратно, даже как-то бережно, зажимает девушке рот. Гном не меняет ни выражения лица, ни позы и всё также плотно прижимает клеймо к телу недавней стриптизёрки. Она рвётся из пут, дёргает плечами, пытается оторвать конечности от кольев, лицо, кисти рук и ступни шатенки наливаются кровью, но дальше небольших дёрганий у неё ничего не выходит, её действительно растянули, как кожу на барабане. Брюнет опускает руку под затылок женщины и крепко держит её болтающуюся голову. Наконец, клеймо отнимают и освобождают рот заклеймённой. Она что-то произносит, понять что – невозможно, она заикается, всхлипывает, голос перемежается с рыданиями. Лицо её блестит от слёз.

Мужчины молча собираются. Собирают всё, даже оброненный мусор, и уходят. Нас троих оставляют совсем одних, наедине с природой, на час или больше. Совсем одних. Ветер обдувает нас, видны озёра… Шатенка всё рыдает, всхлипывания переходят в икоту. Я тоже плачу, из глаз неостановимо бегут слёзы, но мои губы плотно сжаты, наверное, они сейчас образуют идеальный контур, как у мраморной статуи. Что делает блондинка, мне не видно, но от неё не доносится ни звука. Страшно. Неужели нас оставят так? Ночи мы не переживём. Чувствую, что меня трясёт, знобит, ломит, и это явно последствия отравления шипами крапивы. Мне бы и без ночи, с обезвоживанием и без холода бы выжить…

Не знаю, сколько прошло времени. Шатенка почти затихла, только постанывает или иногда с хлюпаньем втягивает воздух, я же, как и блондинка, всё молчим. Жива ли та девочка, блондинка, на бочке? Страшно. Идёт время, никого нет. Хоть кричи в голос!

Впрочем, лес, заброшенный карьер, и кто же нас тут услышит?

Дура, во что же я вляпалась! Безумно страшно. Однако при этом я как бы наслаждаюсь происходящим, и мне в реальности почти всё равно, выживу ли я. Странное, чудовищное наслаждение.

Когда они появляются, я уже искренне им рада и как-то не думала, что их появление может означать новую боль и унижения. Я даже счастлива снова видеть своих палачей. Они снова фотографируют нас, в разных позах и разных ракурсах. Снимают также установленную среди веток одинокого куста камеру и разбирают штатив. Оказывается, даже всё это время они продолжали снимать нас.

Снова с тревогой начинаю ждать продолжения, но командир – Легат – произносит: "Всё, снято!". Мужчины немедленно сбрасывают маски полного безразличия, улыбки, и наконец-то начинаются разговоры, вместо ледяного и пугающего молчания. Нас развязывают, подносят нашу одежду. Девочек и меня даже целуют, целомудренно впрочем, в щёки, волосы и лбы.

Вечер проводим у костра, жаря хлеб и запекая в золе картошку, едим шашлыки, поём песни под гитару, пьём недорогое вино из трехлитровых пакетов, дешёвый московский коньяк. Меня знобит, но алкоголь и перенесённое испытание как будто разрушили какие-то мрачные стены внутри, Антигона вышла из узилища, и ей радостно. К утру моя лихорадка утихает, становится легче, днём только жуткий сухой зуд будет напоминать о перенесённом испытании, зуд, впрочем, будет донимать меня несколько дней. Я со всеми познакомилась в реале: Коля, Сергей, три Александра, Томас, Дмитрий, ещё Сергей, Дамир, Эдуард, Павел, Арсений… Кстати, девочек зовут: блондинку – Юля, а шатенку – Ольга (ники Черноблонда и Шатенко-гештальт). Девочкам, как ни странно, легче, чем мне, хотя и им не сладко, но всё же крапива ядовита.

Мне хорошо и свободно, как никогда, впервые за несколько прошлых лет – так же хорошо, как было хорошо только в детстве: всё ясно, счастливо и сияет яркими красками, как сад, умытый утренним летним дождём в лучах летнего солнца. Все свои и все родные. Хорошо, несмотря на лихорадку, на жжение, на жгучий стыд от публичного унижения. Всё-таки они милые люди. Даже Легионер – Александр, и даже Боец – Арсений, который, между прочим, трогательно ухаживал за мной весь вечер, накидывал мне на плечи свою кожаную куртку и дружески сжимал мне руку, когда я морщилась от боли, которую причиняла одежда, касающаяся обожженных крапивой участков.

И что же за рассвет мы встретили: лениво и грозно выплыло Солнце, оно огромным красным шаром встало с востока, заливая своим светом деревья, лужи воды, именуемые озерцами, впрочем, и настоящие озёра осветило тоже, залило красновато-розовым светом насыпные холмы отработанной породы, осветило развалины промышленных построек и ржавые остовы грандиозных карьерных экскаваторов. Выплыло величественно, молча, неотвратимо.

Я была счастлива. Действительно счастлива, впервые за несколько лет!