Мне показалось это заманчивым Часть 1

Пожалуй, мне наскучила эта забава. Я насладился рабством, унижениями, беспрекословным подчинением. Пора выйти из этой игры. Сейчас.

Моя маленькая сучка подомной, ее рот занят яйцами нашего «хозяина». На длинной тахте он лежит на упругой подушке. свешивая свои гениталии над ее лицом. В мои же губы упирается его член, который я смерено принимаю в свое горло. За прошедшие шесть недель невольничества такая схема использования своих рабов полюбилась нашему хозяину и повторялась ежедневна. Поэтому я решил, что красиво будет если это его искушение и станет его фатумом. Я не испытываю сексуального возбуждения заглатывая член другого мужика, картина моей девочки с чужими яйцами во рту импонирует мне больше, но то что действительно привело меня в такую позу, это жажда познать глубину возможного раболепия во мне. Эти полтора месяца открыли для меня много физической боли, морального удовлетворения и душевного спокойствия. Будучи не вольным в своих действиях и желаниях, принадлежа «господину» я познал всю глубину счастья в том, чтобы не быть ответственным ни за что в жизни. Познал, насладился и наелся этим, больше чем спермой своих «господ». Сегодня этот эксперимент для нас всех закончится. Забавно то, что имеющий нас сейчас человек имел полное право увечить или убить нас как хотел, но скудное его воображение так и не зашло дальше порки, принижения и анальных утех. Последние доставляло мне наибольшую неприязнь своей банальностью и отсутствием затей. Единственный раз он лишь рискнул подвесить меня на крюке, вставленном в анус, да сдался едва начав экзекуцию, побоявшись испортить годную игрушку.

С моей зверушкой он был поискусней, но лишь едва. Привыкшая к боли и алчущая ее в каждый момент, каждое утро она показательно терзалась в моментах отдыха, исподволь принуждая меня быть ее экзекутором. И это мешало мне наслаждаться ролью раба. Быстро на меня накатывало раздражение, а с ним и жажда наказать. Того и добивалась эта фурия. Каждое утро. После ночи полной боли и секса. Каждую ночь ей было нужно больше, чем все наши «господа» могли ей дать. Но у нее был я. Не ее господин, но ее бог. И каждая ее молитва была услышана ее божеством и исполнена мгновение спустя. Я ее бог-слуга. Соски ее были проколоты уже давно, еще в те дни, когда она пришла ко мне с готовностью подчинится мне и возвысится над миром. Это было одним из первых пунктов инициации ее сознания в полноценную свободу обнаженных желаний. К моему довольству чувствительность они сохранили и это всегда было для нее большей пыткой всего остального — подвешенные грузы на кольца пирсинга. Впрочем, от такого метода отказался я тогда быстро, не желая уничтожить эстетическую красоту ее второго размера, так высоко вздымающего свои вершины.

После я стал подвязывать тонкой леской, скрученной в самозатягивающуюся петлю заведённою за штанги, сменившие кольца в розовой, нежной плоти, протягивая ее в железное кольцо на потолке, так что бы стоять ей приходилось на цыпочках. А после нескольких часов в такой позе, видя ее старания удержаться от боли, жаждущую одобрения и награды за то, что выдержала так долго, оставаясь недвижимой и каждый раз она получала в награду острые зубы, жестоко впивающиеся в нежные соски, чуть посиневшие от недостатка крови. И продолжалось это день за днем, до тех пор, пока она не поняла — боль и есть награда. Однажды сразу после того как я ее привязал она медленно опустилась на пятки с мысочков, не моргая, смотрела мне в глаза, ее зрачки расширились так, что цвет глаз стало не разобрать, но не стона ни слезы она не проронила. Я поцеловал ее нежно, ее ответ был еще нежнее. Она думала, что поняла мой план. Торжество проглядывало сквозь боль в глазах. Я же сделал пару шагов назад, погасил свет в комнате и вышел. Вернувшись через тридцать шесть часов, я застал ее в той же позе, что и оставил. Не смотря на свободные руки, их я не разу для этой пытки ей не связывал, она не попыталась освободится. Теперь она была смиренна, теперь без боли ей было не привычно, теперь без боли ей было не уютно. Ее больше не удивили и не обидели зубы сжимающие соски. Теперь мы могли идти дальше.

Все это вспомнилось, пока я сосал член «господина», глядя в глаза моей зверушке и трахая ее, пока ее рот занят яйцами. Она точно знала, что я собираюсь сделать, знала, что должна сделать сама. Знала в какой момент. И глядя друг другу в глаза, мы продолжали сосать, возбуждаясь все сильней, но не от оральных ласк и даже не от нашего секса.

Глубже с каждым движением, весь, целиком, я увлекаюсь процессом в предвкушение, зверушка не отстает, ее язычок кружит во круг напрягающегося мешочка. Вот уже наши нижние губы соприкасаются на каждом заглоте. Осталось не долго. Я беру «господина» за руки над кистью, в алкании оргазма, он не обращает внимания на это. И... И.… вот он самый глубокий вдох, перед замиранием сердца. У самого основания хозяйского члена мои зубы сжимаются в стольной хватке. Такой укус нечета той безобидной игре с сосками моей зверушки. Она же в синхроне со мной впивается в незащищенную плоть сокровенного. Проходит бесконечно долгая секунда, которой мы оба так наслаждаемся каждый раз, причиняя внезапную боль человеку. В нормальном течении времени проходит лишь миг, но для нас троих он сравни часу или даже дню. Мозг жертвы отказывается принять очевидность нахлынувшей боли вместо ожидаемого оргазма, борется с собственными ощущениями. Но реальность побеждает каждый раз. Вот и сейчас тело, замершее в преддверии блаженной неги начало биться в агонии. Кровь хлестнула с начала вдоль тела «хозяина», плотно покрывая его багрянцем. Я дернул сжатыми челюстями, разделяя эрегированный пульсирующий член с телом несчастца.

Я успел прикрыть глаза прежде чем теплый фонтан красного ударил мне в лицо. Запах меди заполнил все во круг. Он приводил нас обоих в восторг. Нескончаемый поток заливал лицо моей зверушки, стекал по подбородку на грудь. Ей идет цвет чужой крови. Конвульсии кастрированного тела по способствовали ей отделить и яйца. Когда багровый поток стал стихать через пол минуты, я откинул тело в сторону. Адреналин еще удерживал его на краю сознания, но потеря крови была слишком большой, что бы он смог увидеть последнее применение своего члена. Дальше я извлек мешочек изо рта зверушки, открыл ей рот рукой и стал выдавливать остатки крови зубами из члена. Ее маленький ротик заполнился почти полностью, когда же я выплюнул сжавшуюся плоть она проглотила свежевыжатый фалосовый фреш и тут же улыбнулась. Прерванные фрикции внутри нее всем кровавым действом я возобновил с редким воодушевлением, и она тут же его подхватила. Мы снова принадлежали себе. Нашим желаниям. Нашей свободе. Мы никогда и не прекращали им принадлежать. Мало с чем можно было сравнить этот наш секс, его простота и в тоже время порочность создавали восхитительную картину не познанных до селе ощущений. Я смотрел ей в глаза, единственное что осталось естественного цвета. Все лицо, шея, грудь, живот были покрыты скользкой вязкостью цвета августовской луны. Волосы пропитались и слиплись, не давая пропустить в себя пальцы. Лишь на силу мне удалось схватить большую прядь у самых корней. Из сжатой в кулак копны тут же побежала, пузырясь, струйка еще не запекшейся крови. Я достал из, бережно положенного рядом на пол, мешочка одно яичко, откусил от него жгутик и положил его в рот зверушке. Прильнул к ее губам. Мы целовались, перегоняя яичко нашего, умирающего рядом хозяина, изо рта в рот и не было нам большего удовольствия в этот момент.