Куратор мёртвых Часть 1

Двое в морге

Рабочее утро, одно из нескончаемой череды. Среднего роста, поджарый доктор в белом халате и белой, накрахмаленной шапочке. Тонкие черты и почти нейтральное выражение лица. Труп на каталке ожидает его чутких рук патологоанатома.

Мёртвые тела - сколько их повидал Отто Шутс? Вот оно - ещё укрыто простынёй. Трагедия, слёзы и крушение мира - для близких, и рутина, расходный материал, объект статистики - для медицины и бюрократической машины. Рука, привычно держащая скальпель, уверенными движениями исполнит Y - образный разрез - и неприкосновенность человеческой оболочки нарушена, вскрыта, вывернута наизнанку. Святотатство современной цивилизации, ставшее повседневным.

Этот цепляет сразу. Ещё только начала рука в резиновой перчатке стягивать простыню - нет, раньше, только коснулась простыни - и доктор Шутс почувствовал, уловил профессионально отточенной интуицией: этот труп - что-то незаурядное. Такое иногда случалось: вопрос чистой эстетики, совершенства плоти или, напротив, чудовищного несовершенства. Запоминались, привлекали внимание крайности или "интересные клинические случаи". Здесь - эстетика. Необычайная красота тела - и кто знает, бывает ли красота тела отделённой от внутренней красоты, этого патологоанатому проверить никогда не удавалось ввиду невозможности иного, кроме эстетического восприятия клиентов. Красота, лежащая перед Отто, пронизывала пространство даже будучи сокрытой под казённой, больничной простынёй.

Взявшись за край простыни, Отто медлит, выдерживает паузу, рассматривая тело, детали которого вскоре предстанут перед его взором - что же там такое неординарное, что вытряхнуло его из механического, привычного процесса? Часы на стене показывают 10:10 - доктор всегда невольно отмечает симметричное время, ловя в магии цифр знаки, приметы другой стороны реальности.

Так, ну что у нас тут? - побуждает себя доктор сдёрнуть простыню и увидеть, наконец, какой подарок, какой пиршество для взора приготовило ему это апрельское утро. Предвкушение нарушается аудиальным раздражителем - что-то неопределённое и приглушённое звучит в одном из соседних помещений, где ещё проходят ремонтные работы, и у Отто в голове включается собственная музыка. Он сам когда-то играл, сочинял. Теперь бы Генделя или Рахманинова - к драматизму и напряжённости ситуации.

Нет! Пора включать «Tainted love» на всю катушку – в голове, разумеется. И доставать реквизит: в одном из отсеков шкафа хранились вещи – красивые мужские рубахи с кружевами и штаны разных фасонов, под старину, так же стилизованные платья, несколько ритуальных масок народов Африки и Южной Америки. Санитар Патрик – невозмутимый, как Харон – привозя и увозя трупы из прозекторской, где царил Шутс, конечно, замечал элементы, не свойственные заурядному месту вскрытия трупов – то касалось, как одежд, в которые доктор иногда рядил своих «гостей» и потом не успевал убрать, так и факта, пусть и скромного, но всё же возлияния, которое Шутс позволял себе на рабочем месте. Вся жизнь его проходила на рабочем месте, и он приспособил её, вместив в работу своё, личное – фетишистское.

Возможно, молчаливое понимание санитара, работавшего в морге, судя по слухам, не одно десятилетие, было вызвано недостатком фантазии – он просто не был способен оценить всю извращённость фетишистских экспериментов Отто, но – и это казалось более точным объяснением – мудрый служитель временного трупо-пристанища повидал смерть в таких разнообразных формах, что проникся универсальным пониманием и жизни, и смерти.

Возможно они оба – доктор и санитар – ощущали себя более уместными, востребованными среди мёртвых. Оба нашли своё место среди покойников, точнее сказать, обрели жизненное пристанище и миссию где-то посередине – на границе мира живых, и тех, кто из этого мира выбыл.

Беглый взгляд доктора, начавший ласкать юное тело, резко остановился - отверстие в области сердца, аккуратная, не очень приметная дыра, цена которой жизнь. Идеальное тело, идеально прошитое пулей. И, судя по характеру отверстия - не сам юноша себе это устроил. «Да. Вот же блядская жизнь. » Отто выругался и подошёл к столу, где лежали сопроводительные документы. «Так, Кристиан Крайг… Восемнадцать полных лет… Да, восемнадцать лет, красивое тело – и жизнь окончена. »

Доктор перетаскивает парня со стола на кушетку и начинает приготовления к «приятному, дружескому общению». «Вот так, дружище Кристиан... хорош ты, а сидишь, как неродной, » - прокомментировал доктор новый облик парня – тот сидел, прислонённый к стене в красивой белоснежной рубахе, на манер тех, что носили аристократы в прошлые эпохи. Оставалось натянуть кюлоты, и можно было переходить к следующей части приёма. «Стало быть, приятель, будет и уголовное дело по факту убийства…» - продолжал свои размышления вслух доктор Шутс. Потом он с трепетом представил, как вскроет плоть и будет не спеша извлекать внутренние органы парня, как среди них будет сердце…

Высокие бокалы, возникшие по соседству с инструментами для вскрытия, были наполнены красным сухим. «Ну, Крис, смотри, как символично – красная кровь разлита по сосудам. » Шутс пригубил свой напиток, поставил бокал и тут же, резко обхватив голову парня, прильнул ртом к его ледяным губам. Странный, очень странный вкус долгого поцелуя. «Так вот, какой ты, парень. Скажи, ты любил кого-нибудь при жизни? Какой была она – твоя первая любовь? Или это был он? »

Доктор выдерживает паузу и медленно расстёгивает на парне рубаху – это особый кайф, сначала одевать, а потом раздевать красивое тело, красивую оболочку, ещё хранящую следы присутствия человеческой сущности – со всем её многообразием чувств, страстей, фантазий и страхов. Трогать эту кожу – гладкую и холодную. Холод – всего лишь одна их характеристик, но как она существенна для различения живого и мёртвого. «Теперь ты уже не будешь тёплым, Кристиан. И тебя никогда больше не охватит огонь желаний. Но мне ещё остаётся удовольствие – я смогу коснуться твоего сердца. Я смогу поцеловать тебя прямо в сердце. » Тонкие пальцы Отто перебирают рёбра, ключицы парня, и сильное чувство по отношению к погибшему неумолимо захлёстывает доктора.

- О, дьявол! За что тебя, парень – прямо в сердце? Что же ты сделал такого в свои восемнадцать? Наверное, был слишком хорош для этого мира. Если бы ты только был сейчас живой! Впрочем, тогда шанс на нашу встречу был бы невелик – я редко бываю за пределами дома и работы, а ты, наверное, проводил своё время в клубах или, очень вероятно, посвящал его наукам и искусствам, предпочитая библиотеки, художественные галереи и учебные аудитории прочим местам.

Доктор задумывается, пытаясь представить Кристиана живым, в обществе друзей или девушек, смеющимся и полным сил или одиноко созерцающим какой-нибудь красивый уголок природы.

- Интересно будет бродить по галереям, глядя на полотна и инсталляции твоими глазами, бродить по городу или отправиться в далёкое путешествие, взяв с собой твой взгляд на мир.

Кажется, только что Отто Шутс, затворник и мизантроп, нашел повод разнообразить жизнь, проходящую между каморкой патологоанатома и домом и освежить в памяти впечатления о том, каковы они вообще – живые люди.

Явление третьего

- Ему будет приятно, - раздаётся откуда-то сверху голос – низкий, приятный женский голос. Возможно, высокий мужской – без визуального подкрепления сходу не определишь.

- Что приятно? – автоматически спрашивает Отто.

- Когда ты будешь посещать любимые им места, взяв с собой его взгляд на вещи.

- Эй, стоп! Достаточно! Здесь один живой – и он молчал. Остальные присутствующие, – и Шутс бросил взгляд на сидящего в кружевах, с бесстрастно закрытыми глазами, юношу, - молчали по умолчанию.

Шутс улыбнулся невольному каламбуру.

- Так что идите, фрау Шизофрения, гулять.

- О! – ровный голос полился сразу с нескольких сторон, - будь я эта самая фрау, я бы оценила вашу изысканность в общении. Но я – не она. Я - и не он. Сообщаю, предвидя ваши вопросы, герр Шутс.

- Откуда ты знаешь, что будет приятно ему? Кто ты вообще?

- Я – куратор мёртвых, - всё так же спокойно звучал полифонический глас, теперь уже откуда-то с потолка и одновременно от пола.

- Слабая шутка. - Ответил Отто, задрав голову. – Я уже девять лет как патологоанатом, можно сказать, сам – куратор мёртвых, и что-то мне не разу не доводилось… не имел чести быть знакомым с невидимыми кураторами.

- Слабый контраргумент, - несколько более эмоционально, чем ранее, вымолвил невидимый собеседник. – У мёртвых сложная таксономия. Одним положены, как это сказать, по-вашему, по-человечески? – серьёзные кураторы, другим достаются шалопаи, а на третьих мирозданию наплевать, и коротают время посмертия без кураторов. Тебе попадались мёртвые… или с очень серьёзными кураторами, не настроенными на общение с ещё-не-умершим, или, наоборот, сомнительно-попустительствующий своим подопечным.

- Таксономия мёртвых? – доктор всё более вовлекался в разговор, ещё сохраняя дистанцию со своей «галлюцинацией» и успевал иронически улыбаться, рефлексируя. Шутс потянулся за простынёй, желая укрыть Артура, потому как беседа получила тенденцию затянуться и намеченное доктором общение тет-а тет приходилось откладывать.

- Оставь простыню, ему комфортно. – Уверенно произнёс голос.

- Может, выйдете из режима невидимости, мисс Галлюцинация, - вежливо предложил Отто.

- Мой материальный облик, доктор, страшнее, чем всё, что вы доселе видели – даже принимая во внимания сферу вашей деятельности.

- Сама смерть пожаловала? – уточнил Шутс, всё ещё не понимая, как это сподобило вести подобный разговор неизвестно с кем.

- Известно… известно с кем, – отвечал на невысказанные мысли патологоанатома голос. – Смерть – это энергия тотального перехода из жизни к Иному. Моя миссия скромнее – я помогаю уже перешедшим рубеж – Стикс, Врата Семи Печатей, границу Чикай Бардо – подготовиться к дальнейшему.

- Интересно, задумался Шутс, - но кто-то из работников моргов – коих тысячи по стране – видел хоть одного куратора?

- Да, Отто. Подумай, отчего твой коллега Патрик так спокоен в отношении твоих шалостей? Просто он знает, что они угодны мёртвому и допускаются куратором, если не сказать больше – поощряются.