Летний этюд Медведь

Последние цветы сирени осыпались на дорожки сада. Остывающий вечер  гудел шмелями, ныряющими в мураву, тяжелые головки ирисов и алые жабо маков, покачиваясь,   играли с розовыми лучами заката, рассыпая их в тающие искры. Дым от костров, прозрачной пеленой плыл над дачными домами, приятно щекотал ноздри и вырисовывался на фоне, потяжелевшего сумраком, леса. Цикады наполнили шелестящий шепот садов своей музыкой, и вечер, подхватывал малейшие звуки, разносил их по всей округе, вплетая новые ноты в вечный мотив. То где-то послышится тихий смех, то собака зайдется лаем, то скрип калитки возвестит, что пора или домой, за стол, к чашечке чая, или напротив, уходить бродить вдоль лесной опушки, шелестя разросшейся травой, с бутылочкой пива.

Этим летом, когда мне удалось выбить неделю отдыха, я решился воспользоваться приглашением тети, погостить на ее даче. Я не так был рад ее видеть, хотя, хочу сказать Вам, она прекрасная женщина, сколь мне хотелось утонуть в природе и в простых житейских вопросах; как мне провести новый день, как мне утонуть в красотах вечера, пошептаться с ними на дне синих сумерек. Дома застать меня было почти невозможно, то, на велосипеде, я катил по нити дорожки в бескрайней зелени полей, то, прогуливаясь в лесу, растворялся в золоте скользящих брызгах солнечных бликов.   Конечно, моей первой задачей было убежать от городской тоски, от одиночества раскинутого в однообразии вечеров, но здесь, в царствии природы, я скоро опять подцепил тоску и печаль, но теперь более воздушную, что ли, приятную для сердца. Ненужная свобода тянула сердце и кидала соль в глаза. И все бы так и продолжалось, но…

Его я увидел из сада тетушки. Он, весь опутанный сеткой теней, сидел на соседнем участке в плетеном кресле под сводами яблонь. Там, насколько я знал, хозяйка каждый сезон сдавала дачникам половину дома. Он курил трубку, и странно, что я сразу не почувствовал этот сладкий аромат табака, который тонкой нотой, но явственно, разливался в запахе пропеченной солнцем зелени. Он что-то читал, а я, украдкой подбирался к рабице, разделявшей нас. Конечно, как оно всегда происходит в подобных вещах, под моей ногой треснула сухая ветка, и он поднял глаза. Такие мелочи, если вглядеться в разные истории, всегда меняли и разрешали события. Наверное, следует описать его внешность, что я и сделаю незамедлительно, хотя, вымолвив «добрый день», я свалил, смутившись, и на этом мое наблюдение закончилось. Он весь походил на глыбу, в сидячем положении он был, как медведь после спячки. Широкие плечи расслабленно опущены, большие, мохнатые руки нелепо контрастировали с маленькой книжкой. Глаза, особенно когда он их поднял, и они заполнились светом, были цвета бледной бирюзы. Волосы настолько коротко подстрижены, что на коже головы поблескивало солнце. Его усы переходили в подстриженную бородку, и они подчеркивали, правильной формы, рот, его сочные губы, впивающиеся в курительную трубку. На нем была простая майка, под которой проступала мощная грудь и крупные соски, а в вырез у шеи выглядывал кустик темных волос.

Я сразу решил, что мне надо определиться, думать о нем или наскоро выбросить из головы, иначе весь отпуск и побег от мысли о моем одиночестве полетят напрочь. Я решил переключиться на отдых, но и в лесу, и полях за ним, я вспоминал этого медведя. Ну, зачем,   говорил я себе, ведь все равно ничего не получится. Вот, у тебя есть воздух, облака, солнце, зелень, и зачем тебе он? Но снова и снова он появлялся в своем саду, заговаривал с тетей, являлся мне во сне и заставлял меня мучаться от стояка. Присутствие тети меня раздражало, я не мог повыть, ходить скрюченный от боли одиночества, или незримо для его глаз, часами, глядеть, как он читает или, сбросив майку и шорты, жарится  на солнышке. Все мое поведение могло выдать одно, что я нездоров и сильно. И то, что я им болен, знал только я. И я бросался на велосипед и усиленно крутил педали, катился прочь, к природе. Природа  выслушает меня, примет меня, мои стоны, мои разговоры с ней, станет зрителем моего эксгибиционизма, когда, в дальних полях, бросая велосипед, я ходил, задрав к солнцу башку, гладя ладонью верхушки трав. Или когда, вверх по течению маленькой речушки, в совсем заброшенном месте, я голышом купался, плавал, или просто лежал на воде, которая тихо несла меня под ажурными арками ив.

Однажды я там оказался не один. Я, полный мыслей, сидел на бережке, внизу склона, у самой воды, когда я почувствовал спиной взгляд. Я не спешил обнаруживать свою догадку, я поднялся и вошел в воду. Пара взмахов руками и я у другого берега. Там я взглянул, кот это мог быть, кто пришел на обоснованное мной место. Это был он. Мой медведь стоял с удочками, там наверху, держал в зубах трубку и, слегка наклонив голову, смотрел на меня. А я смотрел на него. Так мы выдержали паузу, после чего поздоровались, и он что-то пробормотал про погоду.   Я обратил внимание на его штаны, вернее на то, что у него меж ног они характерно торчали. Он медленно, как бы нехотя, спустился по склону к воде.

Сложив удочку и пакет на землю, рядом с моей одеждой, выбил трубку, заправил новую порцию табака, но отложил в сторону. Я, как будто желая избавиться от наваждения, надолго нырнул. Вынырнул за глотком воздуха и снова погрузился. Под водой все сияло блуждающим светом; вот рыбка проплыла, вот качаются опахалом водоросли, вот моя тень на дне. А теперь все тени подводного мира заходили ходуном, а моего тела коснулись маленькие волны. Я поднял от воды голову, он, закатив штанины, прохаживался в речке у берега. Точно медведь, выжидающий рыбу, подумал я. Он расстегнул и сбросил на землю рубашку. На его груди, слева, оказалась небольшая татуировка – в венке кельтских узоров фигура медведя. Я разволновался от этого простого, но узнаваемого мной символа. Случайность? Возможно! Может закономерность? Тоже не исключается. Мой читатель, я не успел вам это сказать, да и к тому, до этого момента, у меня не было причин, что  на моем предплечье тоже красовалась татушка – медвежий след. Ее я сделал тогда, когда я был преисполнен неуемной гордости, что я принадлежу к этому славному роду. Тогда я активно бредил тусовками, тогда же, мой бывший друг и любовник (все эти титулы давно уже в прошлом) нанес мне этот рисунок. Сейчас я уже понял, что главное не символы принадлежности, а суть заложенная в поведение  и восприятие жизни. Вот, в этих татуировках могла скрываться заманчивая правда. Конечно, этот факт немного напоминал подстроенность и надуманность характерную для индийских фильмов, почему-то вскользь промелькнула мысль о знаковом языке тюремных татуировок, когда о положении человека говорили за него синие, размытые рисунки. Мои мысли то спутывались, то просто, напрочь, рвались. Я подплыл к берегу, вышел, обтерся рубашкой, долго глядел на его широкую спину. Во мне заговорила какая-то  уверенность, проснулась смелость. Мы перекинулись парой замечаний по поводу теплоты воды, теченье  и ручьях, которые, вероятно, впадают в речку, и, чтобы не давать робости заползти в душу, я сразу спросил: - а что это за татуировка у тебя?   Он поглядел на мое предплечье, оглядел меня, улыбнулся и ответил: - наверное родственная твоей. Я еще забросил, для убедительности, пару вопросов. Разговор продвигался неспешно, перебежками, ощупыванием. Так, слово за слово, мы выяснили, что оба принадлежим к одному роду-племени. Я стоял голый, с завороженным взглядом, наверху, а он, по колено в воде, пристально смотрел на меня снизу. Он медленно расстегнул штаны, которые спустились в воду и намокли, открывая натянутые членом трусы, как бы показывая, что мы оба правильно понимаем ситуацию. Меня поразило, как быстро мы нашли общий язык…. во всех понятиях. Он, так и стоя в воде, за руку привлек меня к себе, и одной лапой обхватив меня за спину, поглаживал другой мой вставший член.

Стоит ли говорить, что было дальше? Пожалуй, не стоит, ведь любовь, вернее занятие ей, всегда похожа на ласки других пар, если они оба искренне хотят близости, стоны все одни же, частности – это уже вопрос желания и практики.

Да, отпуск удался. Мы, чтобы не тревожить догадками тетю и его старую хозяйку, встречались то на реке, трахаясь прямо в воде, распугивая живность, то на лесной поляне, подминая старое покрывало и лупя голодных комаров на наших, потных от любви, задницах. Мы оба наслаждались жизнью. Он учил меня любви, а я его узнавать и ценить красоту природы. Мы гоняли стрекоз, валяясь с пивом в траве, обсуждали пойманную у него на виске божью коровку, гуляли под закатным пожаром, и даже пробрались в сумерках на сеновал одного аборигена, все ночь предаваясь ласкам. То он, утыкаясь тонущими руками в солому, чувствовал мой, упругий и горячий, член в себе, то я, покрываясь капельками пота, ощущал, в своем мохнатом заде, бьющую струю его семени. Под спинами кололась соломка, через открытую створку светил молодой месяц, снова цикады мучили свою старую шарманку. То я забывался сном, то он начинал храпеть, и я, с улыбкой, толкал его в теплый бок или щекотал его нос засушенной травинкой. Полоски сусального золота солнца покрывали нас утром, мы уходили огородами, возвращались в дома, что бы встретиться под вечер, переглядывались через рабицу, улыбались.

Вы, наверняка, коробитесь от сочетания высоких слов, описаний окружавшей меня природы с жесткими, может похабными словами о сексе. Я, могу сказать в свое оправдание, одно – взгляните на жизнь; все на контрастах, все на виду. Нас учили отгораживать ширмой то, что являлось нашей сутью, или нашей потребностью, и то, как мы их высказываем. Но наши потребности определяют нас. Надо прямо взглянуть на себя, надо говорить, хотя бы с бумагой, честным языком. Конечно, я не так смел в словах, как я призываю, и поэтому обрамляю их лирикой, цветами и травами. Природой щадящей, природой дарующей.

Доцвели  ирисы, вспыхнули огоньками бегонии, золотые шары только означились светло-зелеными шапочками. Серебристый гравий дорожки скрипел под ногами, ее пересекали бабочки. Природа умеет эффектно бросить краски, заштриховать разнообразием зелени верхушки леса, добавить прозрачной акварельной влажности в шелк неба. Она мне дарила мысли о нем и разговаривала со мной о нас.

Вчера он сказал, что он ходил на железо-дорожную станцию звонить на работу, его просят выйти на пару дней пораньше. Вот такие вот дела. Да, зря я сказал про влажность в небе, вот уже и гром заурчал где-то неподалеку, а акварель набухла и потемнела, расчерченная, как быстрой кисточкой в руках умельца, низким полетом ласточек. У нас осталась ночь, быть может, последняя.

Я, как только все хозяюшки собрали с веревок белье, и все дети разбежались, подгоняемые каплями дождя, по домам, направился к нему. Быстро потемнело, у его хозяйки горел свет и мурлыкал телевизор, я с трудом перемахнув через забор и юркнул в двери моего медведя. Он уже меня ждал. В комнату озаряла свеча. Он лежал на постели с отброшенным краем одеяла, как будто призывая присоединиться. Я молча смотрел на его нагое тело. Широкая и волосатая грудь бледным пятном, шея, заросшая щетиной, мощная рука брошенная вдоль тела. Я подошел к нему, сел на краю постели, впился губами в его сосок, ласковой рукой обнажил бедра. Он начал раздевать меня, я встал, помогая справиться с ремнем. Немного грубовато он притянул меня, поласкал мой зад пальцем и ловко посадил на член. Наши тени раскачивались на стене, с потолка, тихо, но звонко падали в тазик капли. Шипела и стреляла свеча. Он насаживал и насаживал меня, со стоном кончил. Мы молча лежали друг на друге. Тишина росла, множилась, заглушала капель. Потом он отстранил меня рукой и задрал свои большие ляжки. Я трахнул его, не без удовольствия, но откуда эта тоска, откуда? Дождь весь вышел. Свеча пару раз моргнула и мрак накрыл нас.

Мы молчали до тех пор, пока он не взял слово.

- Знаешь, я хочу тебе сказать…

За окном пел соловей.

- Давай, выкладывай.

- Вообще-то у меня есть уже парень.

- Опаньки, приехали. Хорошо, что хоть вообще рассказал об этом.

Я сел на кровати, потер виски и криво улыбнулся. Мотыльки тихо бились в окно. Далеко в небе трепетали и корчились от сквозняков звезды.

- Не ухмыляйся. Дело в том, что я ему нужен, ну необходим. Когда –то он мне очень помог, и я ему тоже. Это нас очень сблизило, а с годами связало. Я к нему не равнодушен. Не буду говорить, что у на с ним страсть…все в прошлом, но он, он очень раним. Он постоянно нуждается в моей опеке, присутствии. Я не на работу звонил, я с ним разговаривал.

- А, очень мило. Отпуск от семейки?! А теперь и вещички собирать время.

Жасмин выдыхал в синь ночи слабеющий аромат.

- Да ладно, не надо так. Мы хорошо провели время.

- Я понял. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

Вдали прогудела электричка и зашлась дробью колес.

- Я бы не стал вообще все это говорить, но к тебе не равнодушен.

- Что, развода не будет, а тумбочка может занять свое прежнее место? Он что, инвалид? Малолетний? Что тебя заставляет быть с ним? Правда, я от тебя ничего не ждал и не требовал. И что теперь?

- Нам не стоит вместе встречаться. Наверное, потому, что и у тебя и у меня есть друг к другу чувства, нам не стоит портить их. Пусть они останутся такими, как сейчас. Давай сохраним наше лето.

- Во, во, уже и наше лето. Только не надо слова – наше.

- Я сожалею, но мне надо вернуться к нему. Он так ждет меня, я и так уже оттягиваю свое появление.

Я молча встал, оделся. Закурив у порога, я оглянулся и замер на мгновенье. Свет фонаря под козырьком упал на него. Он глядел мне в след, и в его нежно-бирюзовых глазах стояли слезы. Как странно он выглядел; весь такой большой, здоровый, он плакал. Я не мог видеть его глаз, я отвернулся. Темнота плюнуло мне в лицо сквозняком, и месяц зашелся в щербатой насмешке.

Зеленые яблоки склоняли ветви, переговаривались осины у дороги, георгины приготовились выстрелить в лазурь неба разноцветными фонариками. Жизнь идет? Не знаю. Она нас заставляет бежать за собой, спотыкаться, плакать, умолять, ругаться, биться, умирать, тлеть, взлетать и разбиваться. Она неумолима. И что она нам предлагает? Себя.

Не знаю, что там было у него потом, на следующий день я его не видел. Он уехал. Все шло дальше; и жизнь, и зачарованность природой, все шло своим чередом, но с другим оттенком.

Я скоро тоже засобирался домой, ведь теперь, лес и речка и поляны, отравляли своей красотой и нежностью. Они шептались о нас за моей спиной и изображали глупое неведенье, когда я оборачивался к ним. Цветы демонстративно протягивали друг к другу листья, как будто хотели обняться. Успокаивающее жужжание шмелей раздражало, будто оно хотело усыпить мою боль. Закаты приносили острую тоску. Все они смеялись мне в след. Ну ладно, все, пришло время.   Я, как последний дурак, сходил на берег реки, которая нам принесла это знакомство. Но жизнь предлагает себя и снова просовывает свои пальцы в застывшую, зажатую ладонь.

Где ты, мой мишка? Я знаю, что все кончилось, но где ты?

Прости, забудь, вернись, прощай, сгинь, люби; все слова налетают и кружатся в мозгу, сплетаются и рвутся, рвутся, рвутся.

Наше лето заполнилось дождями, а осень стерло все туманами и тленом.