Имажинативный каннибализм 1

По стечению обстоятельств вышла такая неприятность, что мне господь не даровал особых способностей, кроме как вставлять и вынимать, вставлять и вынимать, вынимать и вставлять ленту, ту самую, ранее огнеопасную, а теперь безопасную, как *** в гондоне, в чрево киноаппарата.

Наш поселок находится далеко от вен и артерий страны, ее главных дорог, трактов и прочих ленточных червей, прилепившихся к земле языками асфальта, или мочецветного грунта, обсыпанного прыщами щебенки.

До нас можно добраться только пешим ходом, исключительно в лаптях, с посохом в руках, и самоваром водки на плечах. Если зима - то желательно на голове иметь ушанку. Теперь вы знаете, при помощи чего можно добраться до нас - так добро же пожаловать же наконец же, а я вам кое что покажу, расскажу, угощу вас деревенской прозой, квашеной капустой, перчеными языками, печенью телят, художественным кинофильмом "Чапаев" копии 47-го года. В кинозале у меня просторно-спокойно и только небольшие лужицы дерьмеца, лежащие по углам, напоминают о том, что когда-то тут теплилась жизнь, но, увы, давно уже примерзла, пристыла, и веет здесь не столько запахом кала, сколько сладковатым, а может и сладостным запахом разложившихся телллесных тканей.

А я вот, помню, были приснопамятные времена, когда молодые девки и молодые же парни толпились перед входом в кинозал, с тремя подсолнухами в каждой руке, с радостными улыбками на конопатых физиономиях, в предвкушении чуда, чуда кинематографа, величайшего достижения человеческой цивилизации. Они заходили в зал, рассаживались, по порядку рассчитайсь, пацан-девка, пацан-девка, иногда пацан-пацан, иногда девка-девка, иногда пацан-пацан-девка, но эта редка. А я вставлял длинную и изгибистую и свежую ленту в механизм киноаппарата, и тот тянул ее между своими внутренностями, наматывал перфорацию, а на экране Василий Иванович раскладывал на досочках бульбу, командовал конной армией и косился своими шикарными усами в сторону Анны. В зале мелькали белые руки, лезли, куда надо, а белая гвардия усеивала воду Урала свинцом, и чье-то семя усеменяло пол моего кинозала.

Я же сидел наверху, в кепке, которая являла собой корону, потому что была известна на весь поселок, и каждый знал ее и знал, что она увенчивает голову волшебника, Гудвина, Копперфильда, невольного зачинателя демографических взрывов нашей деревни, творителя черно-белых иллюзий, причинно-следственного связиста гибели великого полководца В. И. Чапаева.

Но ведь каждому известно о мировой гармонии, о соблюдении баланса между  жизнью и смертью, любой дурак пусть и не знает, но инстинктивно догадывается, что споры между такими двумя явлениями как жизнь и смерть - неуместны! Вот я и контролировал, высматривая в кинозале сквозь линзы очков и окошечко, разделяющее Шоумена и зрителя, чью-нибудь голову, готовую слететь с плеч.

Одна девочка было особо хороша. Мальчики тоже бывают неплохи, как и девочки, но эта девочка была лучше их всех вместе взятых. У нее была одна нога короче другой, вследствие чего она ходила, как невменяемая курица, а когда она садилась погадить, то ее кренило на ту сторону туловища, из которой имела несчастье произрасти та укороченная ножка.

Вот я долго ее холил и лелеял, подсовывал ей леденцы, выбирал самое лучшее место в зале, сгоняя оттуда нашу нахальную молодежь и окружая ее только избранными, своими любимчиками. Я ее растил, как растят порой свинью на убой. Она наливалась соком, толстела, ляжки у нее полнились жиром, а с морды не сходила довольная улыбка. Ей казалось, что она растет в теплице, заботливо окруженная от гнева природы стеклом, полиэтеленом и деревянными рейками.

Продолжение следует.