Рожать нужно дома

Жила-была цапля, белоперая, толстотелая, длинногорлая, и с ногами такими тонкими, что не снились балерине Улановой. Жила, как и полагается цаплям - на болоте, жизнью спокойной и размеренной.

Днем слушала, как поет ветер в осоке, смотрела как камыш сучит головками этому ветру в такт, и охотилась на лягушек, глотая их целиком, а не отщипывая лапки, как делают это цапли избалованные французские.

Ночью смотрела на луну и училась выть. Уж больно нравилось ей как это делает бурый волк Вовка на другом конце болота. И хоть вой у нее выходил жалкий, больше похожий на хриплый треск, цапля не переживала, поскольку рождена была совершенно неамбициозной.

Так бы и дальше текла жизнь цапли, безмятежно и радостно, не нарушаясь ничем, кроме изжоги, если б не забрел однажды на болото сельский скотник Клим Аморфович и не смутил цаплино спокойствие своей бурной деятельностью.

Человекоособи часто появлялись на противоположном конце болота, но подолгу никогда не задерживались. Комарье злое и унылый пейзаж быстренько прогоняли их назад – на далекий пригорок с маленькими домишками. Ни один не рисковал двинуться дальше того места, где обрывалась земля и торфяной коростой начинало бугриться болото.

Не таков оказался Клим Аморфович. Этот вознамерился добраться аж до самых камышей, торчавших в самом центре болотной топи и служивших цапле домом.

Легко, словно кузнечик - правда, весьма пузатый кузнечик - скотник прыгал с кочки на кочку. Цапля заинтересованно наблюдала. Более того, цапелька увлеклась представлением настолько, что чуть не стала добычей  скотника, неожиданно быстро доскакавшего до места ее дислокации. Мясистые его руки уже почти дотянулись до белой шеи ее, когда цапля опомнилась и отпрянула назад в камыши. Из-за слабой тренированности крыльев получилось это у нее довольно неловко, но у Клима Аморфовича вышло еще хуже.

Подавшись вслед за ускользающим птичьим мяском, соскользнул он с болотной кочки, и по пояс погрузился в охристо- зеленую жижу. Дернулся - болото чмокнуло гадостно и приняло в себя скотника аж по самые сосцы. Взвыл было Клим Аморфович, да замолчал сразу, как увидел, что еще пять сантиметров его футболки «Редбул» скрылись под зеленой ряской.

Забившись в камыши и недоверчиво щелкая клювом, наблюдала цапля за злоключениями скотника. На глазах ее, круглых, глянцевых, уходил он под толщу с кувшинками – медленно, по сантиметрику. Цапля смотрела и ЧАХЛА от непонятного чувства в груди, рождавшегося под мученическим взором Клима Аморфовича.

Полчаса глаза в глаза.

Пожалуй, цапля выдержала бы и побольше, если б ее желудок,   растянувшийся от непомерного чревоугодия,   не затребовал  очередную порцию жирненьких скользких лягушек.

Цапля развернулась и пошла вдоль камыша, величаво переставляя тонкие сухожилистые ноги и высматривая зеленых попрыгушек по сторонам.

Вскоре в животе ее оказались два зазевавшихся лягушонка, а на примете – жаба, большая, крайне аппетитная, явно на икорных сносях. Сидела красавица на редкой формы торфяной шишке, неподалеку от головы скотника.

Цапля совсем уж было изготовилась прицельно клюнуть, как жаба прыгнула вбок, прямо на макушку Клима Аморфовича. Жалобно ойкнув, тот ушел в ряску с побородком, и замер, распахнув рот, в который потихоньку уж начала просачиваться зеленая сукровица.

Цапля подозрительно покосилась на обезумевшие скотниковы глаза. Доверия ей они не внушили. Но жаба, зарывшаяся в редкие русые власа Клима Аморфовича, была настолько огромной и жирнотелой, что соблазн превысил чувство самосохранения.

Взлетев в воздух,   цапля распахнула клюв и камнем ринулась на свою зеленую жертву. Меж тем и жаба, перепуганная конвульсивным дерганьем макушки Клима Аморфовича, подпрыгнула вверх. Траектории жертвы и хищника пересеклись,   и жаба угодила прямо в горло своей пернатой убийцы.

Вот тут бы к вящей радости цапли все и закончилось, если бы не одно «но». Горло, куда угодила беременная попрыгушка,   оказалось дыхательным.

Жирное жабье тело преградило доступ кислорода в легкие гордой белой птицы и оборвало жизнь ее, протекавшую дотоле столь радужно.

Последним, что удалось увидеть пытающейся отхаркаться цапле, была столь же яростно отхаркивающаяся физиономия скотника. Отлицезрев эту малоприятную сцену, цапля СДОХЛА. Через пару минут за ней последовал и Клим Аморфович. Вязкие зеленые воды наконец поглотили его целиком, навеки упокоив тело в толщах уральского торфяника.

Тело цапли же осталось незахороненым. Шли дни, но цапля не разлагалась, хотя влажность в воздухе  была разлита щедрой рукой. Цапля СОХЛА.

Другие цапли подходили иногда к трупу товарки и таращились глупыми птичьими глазами на то, как горло ее то взбухает, то опадает, будто в нем что  шевелится.

Но никого из пернатых не оказалось рядышком, когда истончившаяся кожа на цаплиной шее, вздувшись в последний раз, наконец лопнула, - и оттуда выползла жаба, еще более жирная и лоснящаяся, чем была в момент птичьей атаки.

Совершенно безнаказанно жаба ускакала туда, куда гнал ее природный инстинкт - к лунке с зеленой стоячей водой.

«Рожать нужно дома» – думала жаба. Если, конечно, жабы умеют думать.

К лунке этой полюбил захаживать и бледный, но сохранивший следы прижизненной обрюзглости, призрак Клима Аморфыча. Был он там и в тот знаменательный миг, когда жаба наконец разрешилась от бремени, выпрастав в болотную воду тысячи икринок. И потом он просиживал возле лужицы целые ночи, наблюдая за мельтешней головастиков и раздумывая о горькой судьбе утопленника, пробуравившего эту лунку бедовой своей головой. Может быть, он ходит туда и по сей день...