Уступила

Мы ходили вокруг да около полгода. Но однажды мне захотелось пригласить ее на шашлыки. Компания у нас была прожженная, всем под сорок и вдруг - это белобрысое недоразумение, тепло одетое и тихое. Все просто слов не находили, сюсюкали с ней как с маленькой - а как учишься? А как то-се? А водки ей ни-ни, не наливали. Она обижалась, все-таки третий курс института. Посылали ее за водой. А сами тайком переглядывались. «Ничего? - Очень даже ничего… Да  с кем  она,   черт? » И только муж что-то понял. Покачал головой. Он очень чувствует меня, у нас с ним была бешеная любовь. Это истинный мужчина, мне повезло с ним, умник. Но ему не повезло со мной фатально.

Пока  там  разгоралось веселье  у  костра, пока  шел второй  переворот курочки на  решетке, я  пошла на  бревнышки  дать ей  бутерброд. Я держала  его в  руке, а она повернула голову и взяла его ртом, как  лошадка. Доверяла? Было студено и ветер задирал легкие пряди волос. Я погладила их и провалилась  сердечком. И она замерла!

Она мне снилась, снилась, просто до сумасшествия, во сне я гладила ее тело, даже не обладая им, просто тянулась коснуться, а оно удалялось, удалялось -матовое, легкое и прохладное, как  плод. И вот однажды, где-то уже перед больницей, когда предстояла плохая операция, мы пошли в парк. Я боялась ужасно, молчала… А она очень эфирная, чуткая, не приставала с разговорами, гладила мою руку. Внезапно, отставив дрожащие пальцы с сигареткой, вдруг властно меня поцеловала. Это было так неожиданно, что я даже вскрикнула. Умела она целовать - тебя словно тащило течение вглубь, все мощно кружилось вокруг...

А она продолжала курить, глядя на меня тепло, сожалеюще, и не могла удержать слез. Так и стояли мы в этой бесконечно стылой ночи, обливаясь слезами, не решаясь снова притронуться. Не минуты, часы..."Плач - больше, чем сон"(Цветаева) Как плакали, сродненные невозможностью быть вместе! Она -потому что молодая. Я - потому что немолодая.

Она - потому что уступала себе и своей природе, потому что она  и так сопротивлялась ей достаточно долго, а потом – уступила! Я - потому, что хотела ей доказать, что она для меня все. Что я ломаю свою жизнь без оглядки, разрушаю налаженные отношения с дорогим человеком, и тем самым причиняю ему невозможную боль.

Много было потом этих ворованных касаний, даже на крыше дома спорта, на пожарной лестнице прятались, рискуя свалиться и держа в руках по бутылке джин-тоника, а дворник орал - ахх, вы шлюхи, мать вашу, а вот я метлой вас! А мы хохоча, утыкались друг другу в плечо... Но тот первый поцелуй с запахом костра стал для меня дуновением счастья.

Отойдя от наркоза, я увидела ее. В  полутьме  палаты  ее  узкое  лицо  маячило луной, отчеркнутое по плечам  белым  халатом. Давно тут  сидела?   Наверно, давно. Как  пропустили? Она боялась за  меня, господи…

Едва я стала ходить после операции - выползала к ней в коридор, чтобы дотронуться до ее плечика, ушка. Пока никто не видел, я пыталась прикоснуться… Она делала бешеные глаза! Такая красивая: узкое вытянутое лицо, льдисто-зеленые глаза, круглый и неожиданно хищный, темно-розовый рот и длинные пальцы, осиная талия. Пацанка в белых джинсах, смугловатая, вихревая, очень нервная, трепет сплошной. Девушка, это не вы там за окном шли в черной шубке? Девушка, я с вами…

Да пошли вы… Она моя…

В день выписки заехали к ней, чтобы там что-то взять, дома родителей никого не было. Я целовала ее сперва тихо, робко, потом все сильнее, потом добралась до груди... И впервые увидела, что пока она вырывается от меня, ее грудь предательски ощетинивается сосками. И там - вся цветком развернулась...

Сначала она жестоко отбивалась от меня, потом вдруг ослабела, отяжелела и я, совсем обезумев, стащила с нее одежду...

Как она металась, господи, когда я целовала ее. Все ее тело, как стебель сгибалось и никло. Когда вдруг пошли сокращения внутри - я даже застонала от радости, яростной и дикой.

Забывшись, с ее ног неловко упала с тахты под стол. Произошел адский грохот, даже стол отодвинулся и ахнулся в кресло. Мы только потом заметили. Бок горел. Моя повязка вся пропиталась кровью, ведь я была после операции, а устроила такое побоище. Но я так стосковалась, что просто невыносимо… Она заплакала после всего и плакала долго, от страсти, от сожаления, может быть, что стала другой...

У меня был день рождения, и она покорно поехала со мной, все готовила, бегала, старалась заслужить мое одобрение, исподволь поглядывая виновато и нежно... Господи, какое же сумасшествие. Каково ей было ходить под взглядами моего мужа, прятать шею в засосах. Но она храбро выдержала это, потому что уходить, бросать друг друга в такой момент было бы настоящей казнью. Опуская глаза, отворачиваясь, мы все время чувствовали адское горение наших бедных распаленных сердец. Мы могли не смотреть, но обоюдно чувствовали малейшее движение друг друга. Все стало электрическим полем… Все мерцало, вибрировало и подавалось. Все уступало, потому что уступила она.

Только мерцание летучих слез в глазах, только внутренний этот плач, сходный с пением, говорил нам – держитесь, это еще не все… Это только начало…