Увязший в двоесущностях

Эта дурная привычка у меня с детства. Родители, как могли, с нею боролись. Пугали ужасами.

– Ты не заметишь открытого канализационного люка и провалишься под землю!

«Вот и хорошо, – думал я, – проверю, много ли наврано в “Семи подземных королях”».

– Ты собьёшь с ног человека, а он окажется главным городским милиционером, и тебя на всю жизнь посадят в тюрьму!

«Прославлюсь, как граф Монте-Кристо».

– Вспомни, наконец, что случилось с коротышкой Листиком из «Незнайки в Солнечном городе»! Неужели ты хочешь превратиться в осла?!

Ха! Если бы они знали! Я страшно завидовал Листику. Во-первых, мне так и не удалось найти книжку «Удивительные приключения замечательного гусёнка Яшки», которую он читал за минуту до славного превращения. И ещё Листик, пусть недолго, служил в цирке и катал тележку с клоунами. Да я... Да я не знаю, что бы за это отдал, потому что клоунов боготворил.

Вы догадались: не могу отказать себе в удовольствии читать на ходу.

За долгие годы тренировки я научился, не отрывая глаз от книги, лавировать в толпе на многолюдных улицах, предугадывать и огибать препятствия, на самом сложном перекрёстке вычислять фазу «зеленого человека» у светофора. Иногда мне кажется, что к моим органам чувств прибавился эхолокатор наподобие дельфиньего.

***

Сегодня около пяти вечера я вышел из метро и направился в сторону гостиницы «Виктория Джи». По долгу службы мне часто приходится бывать в ней. Построена недавно, на мой взгляд, проект удачен.

Как всегда, в хорошем темпе пересекаю большой сквер, он раскинулся между станцией метро и «Викторией». На согнутой руке у меня покоится раскрытая книга в чёрном дерматиновом переплете с серебряным тиснением. Это первый том «Волшебной горы» Томаса Манна. Я дочитываю последнюю, пятую главу. Вот наконец у главного героя развиваются решительные отношения с девушкой, за которой он тайно и с нежностью, с учащенным сердцебиением наблюдал на протяжении всего повествования. На ходу переворачиваю страницу.

«…Ганс Касторп опять стоял на школьном дворе, смотрел в голубовато-серо-зелёные глаза с эпикантом, блестевшие над широкими скулами, и говорил:

– Может быть, у тебя найдётся карандаш?

Он был смертельно бледен…

– У меня? – наконец ответила голорукая пациентка на это обращенное к ней “ты”. – Да, может быть и найдётся. – И теперь в её голосе и улыбке уже была частица того волнения, какое охватывает людей, когда после долгой немоты между ними наконец зазвучат первые слова... »

И от «того», вымышленного волнения, меня вдруг одолевает собственное, невымышленное и очень сильное – до болезненного стискивания грудной клетки. Честно признаюсь, перестал видеть и слышать окружающее вообще. Отмахнувшись от игры солнца среди строчек, от ласкающего весеннего ветерка, по-хулигански задирающего листы, от звуков шагов встречных и обгоняющих меня прохожих, я погрузился в чужие переживания и пил их огромными глотками, жадно, кадык ходил, как поршень в моторе, вверх-вниз. Я двигался, будто на автопилоте, благо, дорога знакома.

Но вот и крыльцо. Всходя на него, с трудом оторвался от книги и поднял взгляд, пришлось даже задрать голову, чтобы охватить целиком архитектурное великолепие гостиницы. Стены – три зеркальные гладкие грани с моей стороны и, допускаю, столько же с другой, невидимой для меня, – на огромной высоте сходятся в конус, который острием пронзает небо. Какая четкость линий! Какая целеустремленность! Мужественность! Увы, мне самому этого недоставало всегда.

Я поздоровался с охранником.

– Центральные лифты сегодня на профилактике. Вам на какой этаж?

– На одиннадцатый.

– А, тогда придется выйти из здания и обогнуть его справа. И в первую дверь с противоположной стороны. Там у нас резервный лифт для нечётных этажей.

К концу своего душетомящего диалога, или поединка, Ганс и Клавдия – конечно же, она была русской, какая другая женщина в состоянии подвигнуть педантичного немца на подобной силы переживания? – перешли на французский, и мне то и дело приходилось перебегать глазами к низу страницы, чтобы прочитать перевод. Но напряжение было столь сильным, что я не замечал этого непрерывного блуждания взгляда.

«…Посмотри на восхитительную симметрию, с какой построено здание человеческого тела, на эти плечи, ноги и цветущие соски по обе стороны груди, на ребра, идущие попарно, на пупок посреди мягкой округлости живота и на тайну пола между бедер! »

Нужный вход нашелся без труда – охранник, на удивление, точно указал путь.

Нажав желтого металла ручку, я открыл дверь и ступил внутрь.

В просторном вестибюле было сумрачно и, похоже, совершенно пусто. Я немного задержался у входа, не мог не дочитать. Сцена была выписана столь мастерски, что я, увидев глазами Ганса, как

«... Она соскользнула с кресла, скользящей походкой направилась по ковру к двери, на пороге нерешительно остановилась, полуобернувшись к нему, подняв обнажённую руку и держась за косяк. Потом, вполголоса, бросила через плечо:

– Не забудьте вернуть мне карандаш!

И вышла из комнаты», – услышал колочение собственного сердца.

Ох, руки тряслись от высоких вольтов чужих страстей.

Далее в книге следовали малоинтересные комментарии. Впрочем, я, начиная успокаиваться, уже сделал несколько шагов от двери и не мог разбирать напечатанного, поэтому закрыл книгу, для чего-то заложив место, где кончил читать, пальцем, и двинулся по периметру, ища лифт. От входа его не было видно. Через несколько метров обнаружил в стене неглубокую выемку со створками внутри. Похлопал ладонью сначала справа от неё, потом слева. А, вот и кнопка. Заподлицо со стеной. Современной, мельчайшей фактуры резина, ощущения при касании, как от натурального шёлка или от женской кожи с внутренней стороны бедра.

Я медлил, сам не знаю почему. В задумчивости раскрыл книгу, опустил глаза – буквы неразличимы, захлопнул вновь. Отстучал дробь по переплёту. Наконец указательным пальцем несколько раз обвел кнопку по контуру и с осторожностью надавил.

Ничего.

Странно.

Отнял руку а потом ещё раз легко притронулся к нежной поверхности. Осязать её было приятно. Снова надавил.

И через несколько секунд уловил странное шевеление за стеной. Ни одного привычного лифтового звука: нарастающего гудения электродвигателя, или скрежетания механизмов, или поскрипывания троса. Но где-то заворочалась, пробуждаясь от сна, таинственная живая субстанция. Набрала, с этакой растяжечкой, полную грудь воздуха (но бывает ли у субстанций грудь?!) и медленно выдохнула. Сверху донизу будто скатилась дрожь.

А я всё стоял и машинально поглаживал кнопку. Пальцу было щекотно, и это возбуждало меня.

Вдруг я почувствовал... да, именно почувствовал, а не услышал – происходящее в шахте отозвалось судорогой внутри меня – что спускается лифтовая кабина. Я начал волноваться. Волнение нарастало. Господи, что со мной? Хорошо, в вестибюле никого не было, странно бы я выглядел в глазах случайного свидетеля: вполне приличный господин стоит напрягшись, постукивая костяшками пальцев по сомкнутым дверям лифта. Он едва владеет собой, ждёт. Чего?!

Через тридцать секунд створки с аккуратным всхлюпом разошлись. Кабина была передо мной. Я вошел в неё. Будто в женщину.

В первый момент закружилась голова. От запаха. Он был знакомый, откуда-то из детства. Многочисленные, дорогие сердцу картинки сменяли одна другую, и наконец я вспомнил. Так пах вечерами душистый табак, росший возле душевой у нас на даче.

Когда темнело, я уже не бегал в туалетную будку к забору – было страшно, а справлял нужду за душевой. В такие моменты испытывал двойное, даже тройное наслаждение. От облегчения. От ощущения вселенского покоя, спускавшегося к ночи на землю: в траве чвиркали трудяжки цикады, в ближайшем леске, укладываясь спать, лениво переговаривались птицы, в небе – я задирал подбородок – мерцали доброжелательные звезды. И от аромата душистого табака, которым бы напоён теплый вечерний воздух.

Внутреннее убранство кабины было роскошным и лаконичным одновременно. Все поверхности обиты объёмным упругим материалом, поверх него – темно-розовым велюром. Маломощные светильники в потолке лишь немного рассеивали мрак: ладонь свою, правда, без подробностей, я мог рассмотреть, а вот читать – уже нет.

И больше ничего.

«Где же панель с кнопками? Пора подниматься».

Я покрутил головой, повернулся вокруг себя несколько раз, окидывая взглядом стены – её не было. Осмотрел потолок и даже пол – то же самое. Придётся ощупывать. Положил руку на мягкую велюровую поверхность и коротко надавил. Велюр приластившись к коже, спровоцировал тысячу мелких рецепторных взрывов, и побежала по нервам-ниточкам весть. Мне вдруг почудилось, что под ладонью не безжизненная ткань, пусть даже самой изящной выделки, а нечто живое, тёплое, податливое... Кабина едва заметно дрогнула.

Сантиметр за сантиметром я исследовал всю поверхность. Взмок, ослабил узел галстука. Книга валялась где-то в углу.

Наконец кабина пошла вверх.

Я уже было опустился в изнеможении на пол, но опять встал. От плавного подъёма по чреслам растеклась невесомость и ощущение, что я срастаюсь с кабиной в единую сущность. И эта сущность была мужской!

Сладостное движение внутри – вверх. Почему, интересно, куда бы оно в действительности ни было направлено, всегда кажется – вверх?

Иногда я многое готов отдать, чтобы первое это движение длилось и длилось.

Каменщик, взявшийся складывать башню до небес.

Змея, ползущая по узкому лазу навстречу свету. Поводя хвостом из стороны в сторону, постреливая чувствительным язычком вправо-влево, вверх-вниз, она медленно продвигается вперёд, страстно желая лизнуть солнце и вместе с тем оттягивая этот момент искусной неспешностью.

Кабина со мною во чреве поднималась по шахте. Поначалу ползла едва-едва. Постепенно к работе подключились один за другим десяток двигателей. Скорость увеличивается, становится невозможной, невыносимой, я врастаю в пол, тело наливается тяжестью, щеки оплывают, глаза заволакивает пелена сумрака. Удар, вспышка – мы пробиваем крышу, кабина разваливается, и я оказываюсь один на один с космосом.

Я скинул бремя? Сам стану бременем? Что произошло?

***

А-а-а-а-а!!! Я резко сел в кровати.

– Мышкин, милый, что с тобой?! – жена участливо заглядывает мне в глаза. У неё в руках чёрный том, очень похожий на тот, что я бросил в углу лифта.

– Чудовищное... Мне приснилось что-то чудовищное. Ты не знаешь, есть ли у нас гостиница «Виктория Джи», высотка современной архитектуры?

– Не слышала. Я не отслеживаю новостроек. У меня другие заботы, – поворошила мне волосы, поцеловала в плечо. – Послушай, какая прелесть. Я нашла на стеллаже лекции Фрейда. Рука вдруг сама потянулась. Случайно открыла на докладе о женственности. Из заключений выходит, что мы с тобой не мужчина и женщина, а два индивидуума, и каждый одновременно является и мужчиной, и женщиной. Просто в тебе мужского больше, поэтому ты Мышкин. А во мне больше женского, и я Мышкина.

– Да, дорогая, – я был еще в оцепенении и не мог расстаться с приснившимся. Но постепенно приходил в себя. – Послушай, зачем ты читаешь Фрейда? Это же прошлый век!

– Я в курсе, – жена едва, чуть заметно, насупилась.

– После Фрейда много было талантливых ученых – и его апологетов, и тех, кто спорил. Они успешно работали, делали открытия. Хочешь изучить предмет, купи современный учебник!

– Ты прав, прав. Но мне хотелось почитать непринуждённые речи великого человека. Непринуждённость их условна, конечно. Несколько редакций, перевод, но это всё же лучше, чем научный трактат.

– Да ради бога, милая, как хочешь.

– Именно так и хочу. И вообще… – голос ее зазвенел, предвещая близкую обиду. Она прилегла и положила книгу на живот.

– Нет, мой великий психоаналитик, Фрейду не место на твоём животе, это вотчина совсем другого… хм, всё-таки мужчины.

Мне вдруг неодолимо захотелось поцеловать её бледную, подрагивающую от легкого касания кожу возле пупка. Пройтись вокруг него губами, обозначив горячее влажное кольцо, языком забраться внутрь, исследуя крохотные складочки-стяжки, а потом скользнуть ниже...

А знаете ли, иногда сны оказываются вещими.