Лялькин Парк

Лялька потащила меня в этот дурацкий ночной клуб, как упрямая родительша – мальчика в парикмахерскую. Ну и что в этом клубе интересного? Обыск на входе, парни в черных пиджаках с миноискателями разве только в жопу не заглядывают.

А за дверями извиваются полупьяные осьминоги в розовых штанах, бьют по ушам индейские тамтамы, а коктейли подают за деньги, безумные даже для меня.

Ну что ж, посидели, поскучали, ушли. Лялька, правда, пару раз хохотала как подорванная, поправляя съезжающую бретельку топика и подмигивая голубым мальчикам. Поэтому скучал в основном я.

Ну что может быть интересного на Нижегородской улице в четыре утра? Ни одной приличной подворотни, ни одного закоулка, где можно было бы притулить два горячих тела. Все места или заняты, или совсем не приспособлены к милым спонтанностям.

И вот – о чудо! – перед нами возникла чугунная решетка, за которой угадывалась интрига ночного ландшафта. Калитка, цепь, тяжелый замок. Но что нам, юным и упругим, металл цепей! Мы еще и за пивом успели сбегать.

Лялька, как миниатюрная помощница Гудини, просочилась прямо сквозь ограду, держа в руках по бутылке. Мне же пришлось лезть через верх, рискуя насадить себя на недружелюбные шампуры ограды. Через минуту мы, очумевшие, оказались внутри самого волшебного места в городе.

В парке, полутемном и мерцающем, как новогодняя елка, было кайфово.

Лялька даже прикусила язык, осматриваясь, словно купеческая дочь, попавшая в гости к невидимому чудищу. Вдоль подстриженных кустов, не обращая на нас внимания, неспешно перемещались облачка призраков, черные липы, счастливо подрагивая ветками, смотрели сны, а огромный блин Луны думал, на какую б из лужаек шмякнуться. Тим Бартон и не мечтал о таком пейзаже.

Ступив на газон цвета индиго, Лялька, апельсиновая девочка, посмотрела на меня щелками глаз и сказала, что хочет этот парк в подарок. Хорошо, Ляка-маляка, он твой до утра.

Единственная скамейка ждала и жаждала событий. Мы расположились на ней, изящно выгнутой, открыли пиво и пили молча, оглушенные нереальностью.

Лялька первая полезла мне в штаны. Я не сопротивлялся, даже поворочал бедрами, помогая справиться с задачей. А над нами распахнуло крылья Небо.

Задрав голову, я смотрел, как по пузырчатой поверхности Луны, издавая бесшумный шелест, бегают прозрачные насекомые, как поблескивает в золотых лучах пыльца космических цветов, и невиданные соцветия распускаются в ладонях лип и кленов, как по бороде млечного пути в поисках Руслана ползет злобный карла - такое небо я любил в детстве, вникал в него с головой, созерцая его бездну с крыши курятника, сквозь отцовский бинокль, я лежал на спине, весь в мурашках и щемящих предчувствиях, мне казалось – еще мгновение, и я научусь левитации, оторвусь от крыши, как Ариэль, и полечу вверх, параллельно постигая нечто важное и неведомое, например язык древесных муравьев или шепот старой сливы, роняющей сочные выкидыши в траву палисадника, я думал о пятистах слоях космоса, сквозь которые трудно пробиться лучику мальчишеского сознания, и крыша под моей спиной нагревалась и вибрировала, пытаясь войти в резонанс с мыслями и желаниями двенадцатилетнего человека, игнорируя мысли и желания четырех спящих египетских курочек и петушка, который всю свою петушиную жизнь мечтал стать героем El Condor Pasa, потому что...

Пиво внезапно иссякло, и осторожно, чтобы никого не спугнуть, я поставил бутылку рядом со скамейкой.

И стал смотреть на Ляльку.

Словно китайский болванчик, она послушно кивала фосфорецирующей головой, сидя передо мной на корточках, изредка причмокивая. И бросала хитрые взгляды вверх, как музыкант на дирижера. Рондо ночной симфонии было мягким и многообещающим, сродни туману, струящемуся из-под кустов.

И вот первая часть вечности промелькнула, уступив место рассудительной эпохе серой мглы, когда Лялька уже сидела на мне – лицом к гаснущим звездам.

А потом липкий сумрак зашевелился и пополз обратно – во внезапно открывшиеся пасти подворотен.

Лялька стояла прогнувшись, вцепившись ногтями в спинку скамейки, я пристроился сзади. Хозяйка ночного парка стонала и рычала, а слева подкрадывался бесстыжий рассвет.

Защелкали клювы проснувшихся галок - или объективы папарацци? Дети голубей прочистили носоглотки, и голуби заворчали откуда-то из-под невидимой крыши.

Нереальность, слегка обугленная по краям, два раза дрогнула надкусанным желе, и успокоилась в ожидании печати дурного предчувствия.

Я устал как натурщик на фотосессии. Устал держаться за острые Лялькины бедра и лишь глазел по сторонам, отдавая заключительную часть симфонии на откуп первой скрипке и убегающему в никуда времени.

Прямо передо мной, метрах в десяти от скамейки, медленным фотоотпечатком проявлялся припаркованный жигуленок.

Когда загорланили потусторонние петухи, в жигуленке что-то зашевелилось, и за рулем появилась заспанная рожа. Рожа зевнула и застыла, уставясь прямо на нашу скамейку. Глазки ее фокусировались то на раскачивающейся Ляльке, то на моей невозмутимой физиономии.

Не отрываясь от процесса, я сложил пальцы в ОКей, похожий на плейбоевского кролика и дружелюбно показал мужику. Мужик очнулся и выполз из машины, умудрившись не хлопнуть дверцей.

Лялька в позе бобра (грызя деревянную спинку), ничего не видела, кроме своих оранжевых цветов, взрывающихся внутри нее с каждым движением.

Мужик стал делать какие-то жесты. Я пожал плечами. Назойливый какой, а! Между ним и нами торчали стриженые кубики живой ограды. Мужик приблизился еще на пять шагов и постучал по горлу, мол, опохмелиться бы. Ни хрена себе настырность. Может, ему и еще и потрахаться оставить?

Я показал ему следующую фигуру из пальцев, менее приветливую, и мужик исчез.

Сзади послышался скрежет. Это шло в атаку утро.

Я оглянулся и разглядел между липовых стволов белесую фигуру с метлой. Чудовище вышло из берлоги осматривать и приводить в порядок свою территорию, перепрятывать аленький цветочек.

Но не прерываться же симфонии! Дирижер взмахнул палочкой и подвижное анданте перешло в нервное виво.

А справа от нас, из остатков бутафорского тумана вынырнуло нечто лохматое, на длинном поводке. Сказка уступала место выхолощенной городской бытовухе.

Но как же симфония восхода? Предутренний лепет сильфид? Паломники, кадящие цветами и поющие осанну свободе и любви?

Хрена! Нас не догонят! Маэстро, по коням! Алегретто и рубато! Престиссимо! Еще, еще рубато!

Лялька выпустила из зубов узду и завыла морской сиреной. Дом напротив, до этого скрывавшийся в потусторонней мгле, вдруг засветился оконным иконостасом и забликовал стеклышками оптических прицелов.

Парковка рядом с первым подъездом подпрыгнула и залилась на все лады руладами сигнализаций, словно соловьиная роща на пике брачного сезона. Лохматая собачка сделала стойку, подпуская поближе хозяйку – толстую тетку в бигудях. Дворник выронил звонкий пакет с бутылками и забился в падучей. Липы, галки и голуби ахнули овацией. Вселенский хаос оглушил литаврами и ослепил медью. Кода!

Во рту пересохло, в глазах посветлело. Пить. Что, надо меньше пить? Тьфу. Просто мне безумно захотелось пить.

Почувствовав на плече тяжелую ладонь провидения, я стал медленно, как в рапидной съемке, оборачиваться. Последний удар судьбы? Чудище принесло цветочек? Лялькин муж выследил любовников?

Передо мной стоял сизый ангел со сломанными крыльями.

- Пиво будешь? - протянул он мне бутылку, и я узнал заспанного мужика из жигуленка. Я помотал головой и последним рывком покончил с музыкой и космосом. Мужик стоял и тупо смотрел.

- Девятку не пью, извини мужик.

- А баба твоя? - сочувственно прохрипел ангел тьмы, и не получив ответа, исчез.

Утренний парк жил своей жизнью, не обращая на нас ни малейшего внимания. Дворник ушел открывать калитку, собачка повела хозяйку завтракать, голуби улетели разгребать помойку, мужик пошел опохмеляться.

Лялька для виду немного постонала, натягивая все то, что с нее сползло за ночь. Счастливая в своем неведении, она ничего не видела и не слышала, кроме валдайских колокольчиков, звеневших в груди.

Переступив через сизые ошметки крыльев, Лялька потащила меня к выходу.

День начинался.