Провинциал. Глава 1

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ:

ЗДЕСЬ:

И ЗДЕСЬ:

Глава первая

*

Неистовый ветер, обрушивался безумными порывами откуда-то сверху, пронизывая, насквозь заледеневшие тела людей. Но редкие прохожие не поднимали головы вверх, чтоб поглядеть, почему это ветер, вместо того, чтоб раздувать их волосы и плащи в стороны, как обычно, напротив, – мощными ударами бьет по голове и плечам, прибивая к земле все живое вокруг. Редкие прохожие, среди которых медленно брел грустный молодой человек интеллигентного вида, прикрывали лицо от дождя, стремительно несущегося холодными горизонтальными потоками им в глаза. Они поднимали воротники и кутались в шарфы, ища защиты у автобусных остановок и козырьков подъездов. Голые обрубки деревьев одиноко торчали то тут, то там, ветер пригибал их ветви и гнул до земли. Зима в городе только закончилась, и снег неохотно сошел на нет, обнажив собачье дерьмо, накопившееся за зиму. Люди, оказавшиеся в этот ужасный час «истерики природы» на улице, спешили, не разбирая дороги, наступая ногами в темнеющие кучи.

Но грустный молодой человек, казалось, не замечал ничего. Он шел, высоко подняв голову, засунув руки в карманы, и подставив лицо ветру, думал о чем-то своем. Его узкие плечи вздрагивали от холода, а грудь впала внутрь, напоминая вопросительный знак. Короткий кучерявый ежик на голове, обычно, торчащий вверх плотной шапочкой, теперь свисал на лоб жалкими, облезлыми перьями. Темный свитер, одетый не по погоде, промок насквозь, башмаки на тонкой подошве чавкали в такт шагов, и только круглые очки, щегольски, поблескивали в темноте. Лихорадочный взгляд молодого человека был устремлен вдаль, и, казалось там, в фиолетовой дымке тумана, ему видится яркое солнце, светящееся радужными лучами.

Машинально он сорвал объявление на столбе, гласившее о том, что в соседнем доме срочно сдается комната, за умеренную плату. Это было как раз то, о чем мечталось интеллигентному молодому человеку, и когда, спустя несколько минут, он осознал текст объявления, тут же остановился, как вкопанный, несмотря на ветер и дождь. Было странно не то, что объявление висело на столбе, мало ли что висит на столбах в воскресенье вечером, в непогоду, когда все нормальные люди сидят у разноцветного ящика, жуют орешки и запивают их пивом, странно было то, что этот трепещущий листочек, как будто поджидал именно его. На объявлении была только одна полосочка с телефоном, которую и оторвал наш герой. Хотя, себя, таковым, он, конечно, не считал, скорее – неудачником и недотепой, – но уж никак не героем.

Бывает так, идешь себе, идешь, чувствуешь себя самым несчастным человеком в мире, и вдруг, у тебя под ногой, обнаруживается лотерейный билет, и ты выигрываешь умопомрачительную сумму. Конечно нет, так не бывает, об этом только мечтается… Но молодой человек почувствовал невероятную радость от этого маленького клочка бумаги, зажатого в окоченевшей ладони, и смутно почувствовал, что он… выиграл, впервые в жизни, по крупному.

Узкоплечий сглотнул слюну от волнения и выскочил из ветряной лужи, в которой стоял по колено. Ветер, скопившись в небольшом углублении в земле, ледяным холодом сковал его ноги. И тут, справа, лавина дождя выплеснулась ему в лицо, окатив с головы до ног всю его худощавую фигурку. Но молодой человек тщательно изучал объявление, не придав никакого значения очередному плевку природы. Он лихорадочно пытался вспомнить адрес и телефон, размытый в миг дождевыми брызгами. В объявлении была указана даже улица и номер дома, из чего было понятно, что это совсем недалеко.

Отсчет времени пошел.

«Герой» заспешил к автомату и дрожащей рукой набрал номер. Долго никто не подходил, он уже отчаялся и хотел повесить трубку, как приятный женский голос сказал:

- Але, я вас не слушаю… если вы по объявлению, то можете придти прямо сейчас, я дома.

Она быстро назвала номер квартиры, как будто боялась, что он передумает. Она не удивилась, что он находится рядом. Она знала, что он ей позвонит, именно сейчас… Может, она знала, что и позвонить должен именно он?

Но молодой человек недолго раздумывал, и поспешил по названному адресу, чтоб получить заветный ключик и иметь крышу над головой от ветра, и стены вокруг себя от дождя. Правда, у него было чувство, что никакая квартира не спасет его от разбушевавшейся стихии. Он даже подумал, а не предзнаменование ли это, но только чего? Эта мысль у него промелькнула в голове, и почему-то стало не по себе. Какой тайный знак заключает в себе «дождь – слева направо» и «ветер – сверху вниз»? Он быстренько отогнал от себя эти мысли в сторону, позвонил в домофон, и, когда, дверь подъезда незамедлительно открылась, вошел в лифт, как триумфатор.

*

Четыре сущности парили в поднебесной лазури, прозрачные и легкие. Они были подвижны и инертны. Стихия ветра и дождя не страшила их. Эти странные сущности были лысые, но все же больше походили на женщин, чем на мужчин, хотя на самом деле, были созданы бесполыми. Их лица не выражали ничего, головы были похожи на блестящие яйца. Руки свисали тонкими длинными жгутами, могли вытягиваться и сжиматься, и было их – ни две и ни три, а десятки; то появлялись новые, то исчезали. Длинные пальцы, или скорее щупальца, торчавшие на концах рук, были нервного свойства и трепетали. Ног не наблюдалось, – что-то наподобие балахонов свисало с их тел. Хотя тел, как таковых, тоже не было, только странная, водянисто-плазменная субстанция, какой-то туманный сгусток.

Молчаливые и непонятные, чуждые всему земному, четыре фурии, то вдруг – застывали стеклянными миражами, – и тогда, их щупальца тихонько звенели, будто хрустальные; то вдруг – устремлялись вперед, подгоняемыми какими-то неведомыми силами. Обгоняя друг друга, они кружили над зеркальными небоскребами Москва-сити; над воздушными мостами магистралей; взвивались вверх, к холодным слоям атмосферы, опускались вниз, лавируя между деревьями. Они парили, - свободные и независимые, скрытые от любопытных глаз. Серебристое сияние, окружавшее их, отражалось в Москве-реке. Сущности мягко струились в пространстве, оставляя за собой характерный аромат, несравнимый ни с одним запахом на Земле. Они вбирали в себя энергию одиноких прохожих и разгорались от этого все ярче и ярче. Их движения были хаотичными до того момента, пока они не напали на след одного интеллигентного молодого человека. Тут они стали внимательно следить, как он отрывает объявление, звонит по указанному телефону, заходит в подъезд…

*

Поднявшись на последний этаж, интеллигентный стряхнул с себя остатки ветра и дождя, снял очки и положил их в карман, потом, несколько раз быстро потер руки и приложил ладони к лицу. Он всегда так делал, чтоб создать в руках энергию и передать ее глазам. Глаза начинали сиять уверенностью и спокойствием, и их обладатель производил приятное впечатление. Ему хотелось зарекомендовать себя серьезным квартиросъемщиком, и во чтобы то ни стало, произвести хорошее впечатление на хозяев квартиры.

Надо сказать, что глаза молодого человека были и впрямь – хороши. Широко расставленные, они внушали удивительное доверие к нему, и располагали собеседника к откровению. Он умел придать своему взгляду выражение полной надежности и благопристойности, и тогда его глаза говорили о наличии самых положительных качеств у их владельца. И если, и были его глаза зеркалом души, то это зеркало, было сделано из хрустального стекла. Кроме всего, они были красивой, миндалевидной формы, и походили на глаза оленя, что в сочетании с темно-янтарным цветом делало их незабываемыми. Но лицу его не хватало мужества. Нежный подбородок, не знавший грубой щетины, заканчивался небольшим намеком на ямочку. Детский румянец заливал щеки и придавал мальчишеский вид всему лицу, казавшемуся несколько наивным, от удивленно вскинутых бровей.

Молодой человек подержал несколько секунд ладони у глаз, постарался придать им лучистую искренность, и смело позвонил в квартиру. На миг ему показалось, что все его действия были подсмотрены в невидимый глазок, и он смутился. Потом, он явно увидел на обитой черным бархатом двери ярко оранжевый круг, погасший также внезапно, как и зажегся. Но идти все равно было некуда, ему очень нужна была квартира или хотя бы комната, и он остался ждать.

Вскоре, дверь с таинственным скрипом растворилась, но за ней не оказалось никого. Парень постоял в нерешительности и зашел внутрь. Никого… Он прошел по коридору мимо туалетного столика, на котором горела свеча; мимо картины, писанной грубыми мазками; мимо цветочных гирлянд, украшавших потолок. На картине, темнеющей в глубине ниши, был изображен красивый немолодой мужчина, глаз не было видно под черной широкополой шляпой. Мягкий свет лился в прихожую из бесконечных источников света, разбросанных по всей стене коридора. Они были очень маленькие и напоминали светлячков. Каждый кругленький светлячок, сам по себе, был очень тускл, но за счет их количества, превышающего тысячи, было довольно-таки светло. Молодой человек залюбовался ими и даже на секунду забыл, зачем он здесь. Как вдруг он услышал тихое покашливание у себя за спиной. Он обернулся и увидел девушку, стоящую в непринужденной позе и изучающей его спину. Она была в светлом длинном свободном платье, на плечи небрежно была накинута шаль, волосы – затянуты сзади в узел. Одной рукой она облокотилась о туалетный столик, а другой поглаживала себя по бедру. Почему-то это жест ему показался непристойным, но эту мысль перебила другая: как же девушка оказалась сзади него, если он прошел мимо столика, и там никого не было?

- Вы прошли мимо меня и даже не заметили… – сказала девушка, будто отвечая его мыслям.

- Я по объявлению… – как-то глупо брякнул он, хотя и так это было всем понятно.

- Вы прошли мимо меня… и не заметили. Вам нужна комната?

Она почему-то опустила вниз глаза, как будто ей было стыдно. Потом, странно вздохнув, прошептала:

- Пойдемте.

Девушка взяла с туалетного столика канделябр с зажженной свечой, прошла по коридору вперед. Молодой человек скинул мокрые туфли и, оставшись в одних носках, последовал за ней. В квартире чувствовался слабый запах каких-то эфирных масел. На кухне из крана капала вода, но казалось, что это хрустальные бокалы мелодично бьются о края друг другу.

- Шампанского? – вдруг предложила девушка и задорно обернулась на него.

У него вдруг ослабели ноги, и он вынужден был схватиться за стенку коридора, чтоб не упасть. Два светлячка прилипли к руке, и он смог рассмотреть их. Это были никакие не светлячки, а самые обыкновенные галогеновые лампочки, только очень мелкие. Правда, не понятно, как они держались на стене, и откуда шел к ним ток. «Ладно, утром выясним», – подумал он. Он положил «галогенчики» (так он решил их назвать) в карман, и пошел дальше.

- Я не пью, спасибо, – пробормотал он, чувствуя, что начинает по-настоящему пьянеть.

- Может в душ, с дороги?

Он обрадовался, ему так хотелось в горячую воду.

- Да, да, это было бы чудно, вот посмотрю комнату и согреюсь в ванне, если позволите!

А коридор был какой-то нескончаемый, или это так ему показалось? По дороге хозяйка показала ему ванную комнату и туалет. Они были просторные, чистые. Наконец, они остановились перед закрытой комнатой. Девушка наклонила ухо к замочной скважине и загадочно улыбнулась. Она послушала несколько секунд, но за дверью не раздалось ни звука. Отсвет пламени свечи играл у нее на лице торжественно и романтично. Достав из-под шали миниатюрный ключик, похожий на косточку конечности неведомого животного, она прокрутила трижды в замке. Дверь открылась с еще большим скрипом, чем входная, и понесло сыростью.

- Надо смазать, в последний месяц она особенно скрипит.

Девушка посмотрела ему прямо в глаза, пытаясь угадать, какое впечатление произвел на него этот жуткий скрип. Он и вправду, был, как будто из ужастика о вампирах и мертвецах.

Они вошли внутрь. В комнате было холодно, как в склепе, изо рта даже шел пар, когда они говорили, и хозяйка квартиры несколько раз поежилась, закутавшись в шаль. Молодой человек уже немного пожалел, что приперся на первую попавшуюся хату, где столько таинственного и необычного. Но, вспомнив то, что творится сейчас на улице, содрогнулся от воспоминаний и подумал, что ни за что не уйдет из квартиры, хоть сам Дьявол явится сюда. Девушка видно поняла те противоречивые чувства, что разыгрались в душе у парня, и решила его ободрить.

- Ваша комната… Посмотрите, какая великолепная!

Она нажала на клавишу выключателя, комната озарилась ярким светом, и мгновенно исчезло то зловещее чувство, что появилось у молодого человека. От света даже стало намного теплее.

- Месячная плата составит всего пятьсот рублей, – быстро добавила она, – по нынешним расценкам, почти даром!

Молодой человек достал из кармана очки и огляделся. Два светлячка-галогенчика, лежавшие в кармане, прилипли к его очкам, прямо на месте крепления дужек, и светились. Это было забавно, девушка хихикнула, но интеллигентный этого не заметил. Он был поглощен необычным убранством комнаты. Обстановка и вправду была роскошная, но чувствовался некий упадок. Парень даже не мог понять, в чем он выражался, только что-то ему подсказывало, что не все здесь так просто.

Наконец, он объявил, что согласен, и дал девушке деньги за два месяца вперед. Хозяйка взяла их, даже не взглянув, – видно, деньги ее не интересовали, и облегченно вздохнула.

- Меня зовут Перси-да, – она сделала ударение на последний слог, – а, вас?

- А меня – Перси-нет, – неуклюже сострил молодой человек.

Но девушка не засмеялась его шутке, она очень внимательно посмотрела на него и серьезно сказала:

- Да, вы правы, у вас, действительно, пока этого нет…

- Я – Филипп, – сказал квартирант уже совершенно другим тоном, – вы даже не интересуетесь, на сколько месяцев мне нужна ваша комната?

- Мне это все равно. Сколько бы вы здесь не жили… вы уже…

Она не договорила и замолчала, как будто боялась сказать лишнее. Филипп слегка пожал плечами и вошел в комнату. Перси-да обречено посмотрела ему вслед и пожелала спокойной ночи.

*

Филипп Афинский приехал покорять столицу из маленького городка Шахты, Ростовской области. Афинский – это был не псевдоним, а самая настоящая фамилия. Везет же некоторым, уродиться с такой фамилий, – по жизни предстоит побеждать, чтоб оправдать ее. Горделивая, звучная, вызывавшая ассоциации с Александром Македонским, полководцем-победителем, она должна была вроде помогать ему... Но не все шло так гладко у молодого человека с фамилией Афинский. Уже несколько дней он чувствовал себя настоящим бомжом. Пожив первое время у подруги хорошей знакомой матери, где ему деликатно намекнули, что пора бы и честь знать, он попытался устроиться в общежитие, но, отдав огромную сумму за проживание, так и не стал там жить. Его просто кинули: комендант, моргая бессовестными глазками, сказал, что никаких денег у него брал, да и его самого видит в первый раз. Пораженный наглостью столичных акул, парень решил искать счастье в другом месте. Устроившись дворником, тут же был обеспечен жильем, но, проработав полгода, решил, что физический труд не для него, и надо бы заняться своей карьерой. Из дворников он ушел, и из квартиры его, соответственно, «ушли». Из Москвы уезжать не хотелось. Случайно познакомившись в метро с одинокой дамой, стал подбивать к ней крылышки; представился респектабельный молодым ученым, благо трепаться он мог на любые темы. Она предложила ему пожить какое-то время у нее. Дама заведовала в театральной библиотеке, но оказалась невыносимо скучной, к тому же была совсем не хороша собой: длинный нос и вытянутый подбородок, мелкие зубки, все лицо напоминало лисью мордочку, и было очень непривлекательным. В ее доме постоянно пахло селедкой, в ванне, не стесняясь кавалера, она часто оставляла предметы женской гигиены, тампоны, прокладки, трусы, и любила в пять утра крякнуть коньяку. Ей было за сорок, ухажеров не было, и она стала грязно домогаться молодого мужчину. Он просто не мог заставить себя опять пойти к ней, сбежал. Все его вещи всегда были с ним, в небольшой спортивной сумке, а лежало там всего-то: зубная щетка, футболка, три пары носков, да две смены белья. Плавки свои и носки он стирал в общественных туалетах, потом сушил на батареях в подъездах, читая затертую до дыр книжку какого-то западного миллионера «Как добиться успеха и покорить весь мир».

В этот вечер Филипп Афинский оставил сумку в камере хранения Белорусского вокзала, он как раз сегодня купил глиняного ангела, соблазнившись распродажей. Хотя стоил он недешево, даже с уценкой. Филипп не знал, на кой черт ему сдался ангел, но почувствовал странное влечение к этому предмету и, не удержавшись, купил его. Ангел был очень тяжелый, особенно его крылья и задняя часть. Он засунул его в сумку головой вниз, и сумка больше не застегивалась – позолоченные пятки торчали из нее острыми углами. Было неудобно таскать ее везде за собой, и он решил оставить ангела и сумку на вокзале до лучших времен. Деньги таяли на глазах – дорога столичная жизнь! Он устроился работать на фирму, по липовой подмосковной прописке, хотя в компьютерах он не понимал ни бельмеса, компенсировал это подвешенным языком и умением создавать пиар на пустом месте. Несколько раз он пытался снять жилье, но, помня первый жестокий урок, стал осторожней. Риэлторы из агентств недвижимости всячески предлагали ему свои услуги за двойной гонорар, но молодой человек решил найти хату без посредников. Нашел…

Филипп огляделся по сторонам. Комната была ярко освещена, различные драпировки завешивали стены, а потолок был в виде пирамиды, устремленной острием вверх. В центре стоял невысокий журнальный столик со стеклянным верхом, сквозь который было видно деревянное дно. Он подошел ближе к столу и обомлел – по дну ползали разные мерзкие насекомые. Кого здесь только не было: и пауки-тарантулы, и скорпионы, и гигантские сороконожки, и крылатые тараканы-усачи, и клопы с червяками, разных размеров и цветов. Но самым гадостным был огромный богомол. Обычно, богомолы зеленого или коричневого цвета, чтоб замаскироваться под листочки да веточки – этот же, был противного багрово-розового цвета, и вызывающе, ни подо что не маскировался. Он буквально поразил Филиппа своей мерзостью. Молодой человек стал наблюдать за ним, за его беспорядочными действиями, которые вначале, как ему казалось, были лишены всякого смысла. Постепенно, он понял, что и богомол наблюдает за ним, и нарочно претворяется дураком. Он взглянул на квартиранта как-то исподлобья и усмехнулся. У Филиппа мороз прошел по коже от этой усмешки. Жутко было, что какая-то тварь, смеет так открыто и нагло, надсмехаться над ним. «А вдруг они ночью выползут отсюда и заберутся ко мне в кровать, будут ползать по мне? » – подумал Филипп в ужасе. Он нагнулся, стал исследовать стол и убедился в его герметичности. «Нет, им не выбраться отсюда», – успокоился он, и тут же новая мысль озадачила его: «А как же они там питаются? Ведь их надо чем-то кормить, чтоб не сдохли…? » Он хотел броситься к Перси-де и спросить у нее, что вообще все это значит, ведь он снял комнату, а не зоопарк, но решил посмотреть, нет ли тут еще чего-нибудь интересного.

Тут же взгляд его упал на белый квадратный экран, висящий не стене. Он стал искать глазами проектор, с которого можно было демонстрировать изображение на экран, но не нашел. Филипп дотронулся рукой до экрана и вдруг тот ожил. Вначале замерцал, засветился нежно-голубым светом, а потом, вспыхнул ярким полноценным огнем. Мультяшный мужичок, с бородой и большими руками, появился на экране. Он шел, блаженно улыбаясь солнышку, закрыв свои узенькие глазки и семеня ножками. Сзади него мелькали деревья, елки и кусты, каких-то необыкновенных цветов: фиолетовые, синие, оранжевые и голубые. Сам мужичок был черно-белый. А солнце – просто светящийся шар. Вдруг он споткнулся о небольшой зеленый кустик, который начал расти от его прикосновения. Мужик остановился и нагнулся, чтоб разглядеть его. Куст рос с необыкновенной скоростью, появлялись все новые и новые листочки. Рос он строго вверх, а не в стороны и напоминал ствол пальмы. Мужик выпрямился, так как куст уже достиг его пояса, потом плеч и головы. Вскоре, куст перерос мужичка и стал подниматься все выше и выше. Теперь мужик с бородой уже смотрел на него снизу вверх и ждал, что будет дальше. Вместе с ним ждал и Филипп, который не мог оторваться от странного экрана. Наконец, куст прекратил свой рост и, задумавшись на секунду, выпустил на конце стрелки прекрасный цветок. Он был огромен, красив, ярко-красного цвета, с плотными упругими лепестками, и напоминал орхидею. Мужик, аж, рот открыл от удивления, вместе с ним ахнул и Филипп. Не долго думая, мужик взобрался на куст, обливаясь потом и брызгая слюной от нетерпения, сорвал цветок и прыгнул с ним вниз. У него прорезались два миниатюрных прозрачных крылышка, с помощью которых он полетел. Лететь ему было недолго, и через несколько мгновений, он опустился на землю. Бородатый пошел дальше, держа прекрасный цветок обеими руками. Он целовал его, хрюкая и урча от удовольствия, и борода его торчала спиральками в разные стороны. Почему-то Филиппу стало неприятно на него смотреть, но он хотел узнать, чем же закончится мультик. Между тем, цветок, в больших ручищах бородатого, постепенно стал увядать, краешки его лепестков покрылись коричневой корочкой, он весь поник и ослаб. Лепестки все больше напоминали жесткий коленкор, усыхали и скручивались. И тогда мужик, плюнул на цветок, бросил его на землю и, наступив на него сапогом, пошел дальше. Кроваво-красный цветок, затоптанный грубым сапогом, остался лежать крупным планом на весь экран, его лепестки жалко валялись в грязи и были похожи на капли крови.

Яркость красок и сюжет поразили Филиппа, он стоял ошеломленный, и не мог сдвинуться с места. Странное зрелище поразило его, взволновало и родило тысячу мыслей. Он подумал, что этот мультик имеет к нему самое прямое отношение и показан ему не случайно. Ведь красный цветок, означал ни что иное, как девственность, которую он недавно «сорвал» у своей подружки и втоптал в грязь. Как же он мог так поступить? Ему стало невыносимо горько от сознания своего ничтожества.

Он сел на кресло, стоявшее недалеко, обхватил голову руками и стал думать о той, которая осталась в его родном городе, брошенная им, как тот прекрасный цветок. Она любила его, но стала заурядной проституткой. Нинель, или просто Нинка, как там она сейчас? Учась с ней в одном классе все десять лет, и каждый год, замечая все изменения ее фигуры, рост груди, волос, которые к выпускному вечеру могли закрыть всю попу, покатость плеч и уменьшение талии – он помнил все. Помнил, как напряглось ее тело, которое она беспечно отдала ему на поругание в ту ночь, после школьного бала, как оторвался трос, и они уплыли в лодке, вниз по реке; ее влажные блестящие глаза, полные доверия и любви, ее губы, что-то жарко повторяющие в предрассветной дымке; и, наконец, кровь, хлынувшая из нее в чужую лодку, испачкавшую его белую рубашку и ее дешевое серебристое платье, похожее на снежинку... Все эти воспоминания нескончаемым потоком проносились в его сознании, он выпадал из действительности, забывал, где находится и что делает. Было только прошлое, одно прошлое, которое накрыло его, будто цунами с головой, и он тонул в нем, задыхался.

Афинский посмотрел на экран, – он постепенно угасал. Угасали и его воспоминания. Сидя в кресле, он заметил, что у него появились новые ощущения. Теперь ему казалось, что он сидит в нежной пене ванной, вода обволакивает его, щекочет пятки и теплой струей растекается по спине и плечам. «Как хорошо! » – подумал парень и отдался этому чудному ощущению. Из спинки кресла он чувствовал своеобразные толчки гидромассажа, и усталое тело его постепенно отдыхало и расслаблялось. Ему расхотелось расспрашивать хозяйку о странностях этого дома. Он больше не думал о насекомых, о будоражащих чувства мультяшках, – он включился в эту игру, которая уже начинала ему нравиться.

На одной из стен, бледно персикового цвета, висело небольшое зеркало в виде пентаграммы, оно было завешено черным бархатом. Филипп подумал, что где-то он уже видел такой же черный бархат, но не мог вспомнить где. Он напряженно стал вспоминать и поднял глаза к потолку. И тут он увидел, что сидит в кресле, прямехонько, под острием пирамиды. Он даже ощутил эту самую высокую точку над своим темечком, и какой-то столп энергии потянулся к его голове. Наверное, все эти ощущения тепла воды и гидромассажа, были связаны с этим самым острием. Молодой человек с трудом вырвался из его энергетической оси в сторону. Слишком много разнообразных чувств переполняло его, и он решил, что на сегодня достаточно, нужно срочно ложится спать.

Кровать стояла у оранжевой стены, изголовьем к темно-зеленой драпировке, и была великолепна. Концы основания тянулись вверх позолоченными металлическими наконечниками в виде шишечек. Инкрустированные разными металлами фигуры птиц и рептилий украшали стенки основания. У изголовья была плита с великолепной чеканкой, изображавшей какую-то древнюю битву людей и кентавров. Ножки были все резные, они заканчивались растопыренными лапами льва. Сверху свисал балдахин из нежного тюля ручной работы. Царская кровать! Коврик для ног рядом с кроватью, был в форме семи конечной звезды, и весь расшит бисером.

Филипп, как будто только сейчас заметил кровать, хотя она занимала почти полкомнаты, и сразу же почувствовал смертельную усталость. Он подумал, что если не ляжет тотчас же, то просто не дойдет до нее и плюхнется на пол. Пышная перина из гусиного пуха была точно мягкое облако и, так и манила к себе. Четыре круглые подушки, небрежно разбросанные у изголовья, были почему-то разных цветов: лимонного, малинового, голубого и салатного. Это сочетание напоминало четыре шарика мороженного: из лимона, малины, черники и фисташек. Но ощущения холода от них не было, наоборот, они казались теплыми и уютными. «Надо же, мне одному – и, целых четыре подушки… Я, что, дракон о четырех головах? » – усмехнулся Филипп, нюхая воздух и, действительно, ощутил слабый аромат лимона и фисташек. На ватных ногах он подошел к кровати, на ходу снял свитер и джинсы, и бросился в постель.

И тут ему показалось, что все только начинается…

*

Он положил голову на одну из подушек и не мог вспомнить, какого именно цвета она была, хотя секунду назад он отчетливо помнил их расположение. Потом ему показалось, что его голова лежит сразу на четырех подушках, а может, у него выросло еще три головы, и все они двигались синхронно, относительно первой? Но он уже не понимал, какая именно из голов принадлежит ему. «Странная комната, странная кровать, странная девушка», – пронеслось у него в голове, но мысли стали путаться. Все смешалось, стены комнаты куда-то поплыли, острие пирамиды вытянулось вверх, пол растворился, воздух комнаты наполнился какой-то медузообразной жидкостью.

Филипп закрыл глаза и тут же стал падать в какую-то бездну, как будто был сильно пьян. Он летел камнем вниз, с бешеным ускорением, и его поташнивало. Ветер свистел в ушах, в висках ныло, все тело стало плоским, как металлическая пластина, и прогибалось. Потом он почувствовал, как ударился обо что-то твердое и рассыпался на миллионы маленьких кругленьких конфетти, которые стали тихо оседать. Теперь он лежал на какой-то пупыристой поверхности в виде небольшой кучки и видел огромную метлу, которая подбиралась все ближе и ближе к нему. На секунду его охватил ужас, казалось, что сейчас от него уже не останется ничего, даже той жалкой кучки конфетти, в которую он превратился... Пупырышки слегка дрожали, будто поверхность, на которой он лежал, учащенно дышала, трясясь от страха. И вот – взмах метлы, и эта бумажная кучка, разлетелась в разные стороны, он почувствовал, что расщепился еще больше и стал пылью. Эта пыль растворилась в воздухе, и он стал воздухом. Некоторое время он ничего не ощущал, ни холода, ни жары, ни боли, ни наслаждения. Он просто стал «ничто». Унылая пустота окружала это «ничто». Но, молодой человек уже не испытывал того ужаса, который охватил его секунду назад, его охватило какое-то оцепенение.

Вакуум сгущался, становился плотнее и тяжелее. Филипп почувствовал себя этим вакуумом, который наливался свинцовой тяжестью и уже был неподъемным. Он все увеличивался, обрастал новой массой, становился гигантским. Вот он уже занял все пространство, всю веселенную, всю галактику. Твердое вещество, которым он теперь себя ощущал, то вытягивалось, то сжималось. Он чувствовал, что из него тянут все жилы, ему казалось, он вот-вот разорвется, и острая боль пронизывала его насквозь. И тут, что-то оборвалось внутри него и, оказалось, что Филипп – всего лишь молекула. Он ошибался, представляя себя таким гигантским. Все было так относительно. Теперь он был просто песчинкой, ничтожной каплей мирового океана.

Была лунная ночь. Временами молодой человек покрывался холодной испариной, сон был поверхностный, неровный, ему не хватало воздуха. Но он никак не мог проснуться, – его мучил нескончаемый кошмар.

Вот, он полз на четвереньках по голубому небу, земля была над головой и чернела распаханными полями. Деревья свисали вниз своими макушками, с них капала черная пена, похожая на грязь. Он уворачивался, чтоб капли не попадали ему в глаза. Руки и ноги его увязали в густой липкой жидкости, он еле мог их оторвать, и поэтому, передвигался очень медленно. Ртом он ловил мыльные пузыри, переливающиеся нежными тонами. Они были горькие, и оставляли во рту надолго неприятный привкус. Небо, по которому он полз, стало пористым, как пемза, и ползти стало легче, ноги уже не утопали, а пружинили. Парень пошел на корточках, освободив руки. Красные мухоморы были натыканы тесным ковром вокруг него, иногда один вырастал из другого, как ветви дерева. Белые размытые пятна на треугольных шляпках рябили в глазах. Филипп перешагивал это скопление шляпок, но когда наступал на них, – они хрустели и чмокали под его ногами. Мыльные пузыри лопались друг о друга, и о его нос. Тогда нос щекотало, и хотелось чихать. Солнца не было. Был странный сумрак, в котором шептались какие-то тени, трепетали немыслимые призраки, плыли зловещие морды с дикими оскалами, уродцы, как на картинах Гойи. Он протягивал к ним руки, и они исчезали, растаяв, как дым. Мыльные пузыри превратились в стаю стрекоз и улетели. Неясные очертания серых облаков показались впереди. Они быстро приближались и угрожающе надвигались на него. Филипп пытался кричать, но он только открывал рот, а звука не было. Резко врезавшись в облака, он испытал боль, как от миллиона иголок, пронзивших его тело.

Где, в каких мирах он обитал? Он не знал. Но было похоже, что прежним он уже не будет никогда. Его лихорадило, бросало то в жар, то в холод. Фосфорицидный свет бил в глаза, будто кто-то слепил его мощным фонарем и разглядывал. Он был, как подопытный кролик на хирургическом столе, ожидающим час вивисекции. Сознание расщеплялось, сердце, будто подвесили на ниточку, и оно болталось в груди, как сухой орешек. Иногда ему казалось, что его руки и ноги отрываются от тела, опадают на землю пожелтевшими кленовыми листьями, и кто-то топчет их, растирая в порошок. Он, то выпадал из происходящего, то снова оказывался замурованным в этом нескончаемом сне. И никак не мог вырваться отсюда в реальность. А может, это и была реальность, и явь отныне стала сном?

Вдруг Филипп Афинский почувствовал себя в совершенно другой обстановке: он бежал по длинному коридору, с тысячей дверей по обеим сторонам. Двери были разных размеров, форм: большие и маленькие, квадратные, круглые и ромбообразные; разных цветов и качества: железные, стеклянные, деревянные, пластиковые. Филипп что-то искал, но не мог понять чего. Он стучал в одни двери, в другие, некоторые открывал ногой, иные чуть приоткрывал и заглядывал. Одни были наглухо закрыты и не открывались, как он ни стучал. Другие – распахивались, будто только и поджидали его прихода. И так продолжалось бесконечно: все бежал и бежал, и стучался в разные двери. Его трясло, как в болтанке, коридор будто завис в зоне трамбулентности и кидал Филиппа из стороны в сторону. Он измучился, везде – и спереди, и сзади, – виднелись только двери, двери… Потом, коридор стал раздваиваться, троиться, от него ответвлялись все новые коридоры и коридорчики. Парень встал в нерешительности – куда дальше идти? А эти новые ответвления, короткие и длинные, все появились и появились. Теперь это был нескончаемый лабиринт, с множеством коридоров, по сторонам которых были те же двери. Он блуждал по этому лабиринту, не в силах выбраться из него, и все открывал надоевшие ему двери. Это было невыносимо!

Но вот, бесчисленные двери стали растворяться в темноте, стены коридора расширились, и Филипп увидел небольшое пространство, которое было в другом пространстве, которое было еще в одном пространстве, и так было бесконечное количество раз, как в матрешке. Эти пространства были прозрачны, но каждый следующий слой был более плотный и темнее предыдущего. Между слоями пространств летало и копошилось множество мыслей, слов, каких-то обрывков фраз. Он почему-то сразу догадался, что это – мысли, хотя они имели формы различных геометрических фигур: треугольников, кругов, спиралевидных палочек, призм, пирамидок, квадратиков, цилиндров и других. Одни были плоские, другие – выпуклые, светились разным цветом. Некоторые, как чувствовал Филипп, были возвышенные и пафосные, другие – попроще, какие-то обыденные, повседневные. Были мысли темные и светлые, крылатые – летали высоко, заземленные – ползали внизу, как червяки. Филипп понял, что рядом с ним находятся его мысли и мысли его современников; пространство, возникшее за этим, собрало мысли людей прошлых столетий, следующие – относились к более ранним векам, и так далее. Мыслеформы из дальних пространств бились о стенки, будто о стекло, пытаясь прорваться к центру. Но стенки пространств надежно защищали их, и только мысли в центральном пространстве, в котором находился молодой человек, с тихим шуршанием окружили его и лезли ему в глаза, уши, в сердце. Он почувствовал, что начинает сходить с ума от чужих слов, фраз, идей. Пронзительная боль разъедала его мозг. Ему хотелось заткнуть уши руками и не слышать это безумие. И тут появилась лестница, уходящая в небо. Филипп стал на нижнюю ступеньку и пошел вверх. Мыслеформы остались где-то внизу, суетливые и пищащие. Он поднимался все выше и выше от земли, лестница уходила в бесконечность. Его губы пересохли, нестерпимо хотелось пить. Он шел то медленнее, то быстрее, останавливался, чтоб передохнуть, но лестница все не кончалась. Посмотрев вниз, молодой человек уже не увидел земли, только миллионы ступенек, под ним и над ним. А может, повернуть назад и спуститься вниз по лестнице? Но он уже не знал, куда вообще лучше идти. Филиппу показалось, что отныне вся его жизнь будет заключаться в том, чтоб вечно идти по одинаково ровным ступенькам. Это однообразие стало надоедать ему. Он осознавал всю нереальность происходящего, но ничего не мог изменить. Когда же эта безумная ночь кончится, в конце концов?

Не успев об этом подумать, он очутился в маленькой темной каморке, освещенной тусклой лучиной. Какие-то бледные наросты покрывали стены, потолок. Он сидел в странной позе: все тело его было перекручено. Голова выглядывала из-под колен, руки были вывернуты за спину и сгибались не только в локтях, но еще в двух местах. Он хотел выпрямиться, но не мог. Его шея не поворачивалась. Как ни пытался он расправить плечи и поднять голову – ничего не получалось. «О, Боже! Что за черт! Новое испытание! » – подумал молодой человек, и глаза его наполнились слезами. Он даже не мог вдохнуть полной грудью, так как грудь тоже была перекручена самым невероятным образом. Все тело ныло и ломило. Ему казалось, что душа хочет вырваться из тела и улететь, но тело не дает ей освободиться и борется за нее из последних сил. А также, он видел все предметы вокруг себя, в непривычном ракурсе: табурет стоял на одной ножке, а три других зависли в воздухе и плавно колыхались, при этом он его видел у себя над головой, хотя и сидел на нем. Комод почему-то завис горизонтально, в полуметрах от пола, будто захотел отдохнуть. Один ящик комода был выдвинут и оттуда торчала клетка с рыбкой. Рыбка плавала в воздухе в клетке, как в аквариуме, но, скорее всего, она была ненастоящая. Кривое зеркало стояло к нему ребром, из него вышел какой-то карлик, повернутый в профиль, (в анфас он был совершенно плоский) и отправился вдоль линии подоконника, который был где-то сбоку. Это было первое живое существо, которое увидел Филипп, и он почувствовал себя не так одиноко. Но карлик не обратил никакого внимания на перекрученного молодого человека. Вытащив из кармана кусок сыра, он нарисовал им в воздухе крест и тут же, из старой дырявой корзины, появилась крыса с одним зубом. Она побежала по яичной скорлупе, разбросанной по полу, и ее лапки от этого истерзались в кровь. Единственным своим зубом, острым, как кинжал, она впилась в сыр и стала грызть его. Сыр стал похож на мочалку, потом потек по лапкам крысы заплесневелой кислятиной. Филиппу было очень неудобно наблюдать за всей сценой, он безрезультатно пытался повернуть шею, которая его не слушалась. Карлик встал в анфас, и его больше не было видно, он превратился в тончайшую плоскость. Крыса окрысилась, глядя на Филиппа, и показала ему средний палец. Наконец, ему удалось немного пошевелить плечами, которые затекли в статичной позе, и голова немного повернулась на шее. Но все уже исчезло. Каморка стала светлеть, и постепенно превратившись в светящийся шар, стала вращаться вокруг Филиппа. Он крутился в нем, как в центрифуге, схватившись руками и ногами за небольшие выступы внутри. «Может, меня готовят в космонавты? » – хмыкнул он, и тут, действительно, почувствовал себя в невесомости. Какие-то бесформенные глыбы плавали вокруг него, и он отталкивался от них, медленно летя в ирреальном космосе. Казалось, время остановилось. Плавно кружась в своеобразном танце, глыбы создавали скульптурные композиции вокруг него. Все происходило, как в замедленной съемке. Он уже не понимал, сколько прошло времени, ему казалось, что прошли века, тысячелетия, а он все летел и летел, ломая каменные скульптуры то рукой, то ногой, и они разлетались, чтоб соединиться вновь в бесконечно причудливые формы. Глыбы на вид были очень массивные, но когда он до них дотрагивался, ему казалось, они из папье-маше. Ощутив некоторую бутафорность происходящего, он потерял к ним всякий интерес. И моментально почувствовал, что сверхмощная воронка закрутила его. Он оказался в центре стремительного потока, сметающего и крушащего все вокруг. Воронка уходила вниз по спирали и напоминала электрический заряд молнии, этим зарядом и ощутил себя Филипп. Он думал, что еще секунда, и он взорвется, извергаясь в разные стороны каскадом искр. Одно слово стало зажигаться перед ним зелеными выпуклыми буквами с интервалами в три секунды: «Передозировка», «передозировка». Слово загоралось с характерным звуком – пищащим сигналом, будто на невидимом мониторе кто-то нажимал на кнопочку. Филипп все смотрел на зеленые буквы и ждал, что будет дальше. Ясность сознания опять помутилась, он то проваливался в небытие, то плыл по волнам, то обволакивался маслянистым туманом и, казалось, нет уже силы, способной вытащить его из этого кошмара.

Он застонал и услышал глухой голос, абсолютно непохожий на свой собственный. Этот голос, будто существовал помимо него. Схватившись руками за голову, Филипп сжал ее со всей силы. Но боль не проходила. И тогда он подпрыгнул, чтоб достать до слова, которое опять появилось перед его глазами. Ему хотелось схватить зеленые буквы и разорвать на мелкие кусочки, но как только он дотронулся до них, они потекли красной кровью в воздухе. Слово «пе-ре-до-зи-ров-ка» стучало сотней молоточков ему в виски. И тут перед ним возникло еще одно видение: старинный «приятель» – богомол, опять внимательно изучал молодого человека. Теперь мерзкая тварь была с ним одного роста, и Филипп не мог понять, то ли богомол вырос, то ли он сам, стал маленьким насекомым. Богомол курил трубку и с усмешкой глядел на квартиранта. На груди у него было колье из галогенчиков. Яркий свет, исходящий от колье, резко бил в глаза Филиппу, так что он никак не мог разглядеть выражение лица насекомого. Единственное, что запомнил Филипп – черные круги под глазами богомола, как будто он не спал несколько ночей. Молодой человек очень удивился во сне и подумал, что это – абсурд, – бессонница не отражается на облике насекомых… и тут он, наконец, проснулся.

*

Он не сразу понял, где находится. Не узнавая комнату, которую снял вчера ночью, смотрел вокруг невидящими глазами: какой-то журнальный столик, кресло, экран… Солнце звонко заливало комнату. Постепенно, к Филиппу возвращалась память. Скорее всего, было около полудня, ему нестерпимо хотелось пить, голова раскалывалась. Квартирант попытался приподняться на локте, и тут же упал в изнеможении на подушки. Зеркало в виде пентаграммы уже не было завешено черным бархатом, тряпка валялась на полу. На самом зеркале проступили какие-то магические знаки. Он не понимал их. И тут, увидев себя в зеркале, он ужаснулся: на него глядело бледное изможденное лицо, с глубокой складкой между бровей и чужим холодным выражением глаз. Подбородок стал волевым, с ярко выраженной ямкой, волосы за ночь отрасли по плечи и распрямились. Ничего детского не осталось в его облике, он превратился в зрелого мужчину. Плечи стали широкими и сильными, грудь больше не была вогнута, как вопросительный знак. Филипп не узнавал себя, чувствуя, что новый облик его, теперь должен наполниться новым содержанием.

Он перевел взгляд на журнальный столик, и, присмотревшись, не увидел копошащихся насекомых, – деревянное дно было пусто. Может, все эти тараканы-богомолы лишь плод его фантазии? Филипп посмотрел вверх, в острие пирамиды. Оно присутствовало так же, как и вчера вечером, но на самом деле, было стеклянным. Вчера ночью из-за непогоды не было видно звезд, и пирамида казалась черной. Но теперь, в это солнечное утро, пронзительно голубое небо без единого облачка, наполняло всю комнату каким-то величественным, возвышенным чувством.

Филипп опять попытался сесть на кровати, на этот раз удачно. Голова гудела, но он превозмог боль и сел прямо. Он был очень слаб, разбит, измучен, и весь пошатывался после перенесенного кошмара. Последствия этой бурной ночи еще не давали себя явно знать, но он уже начал замечать в себе некоторые изменения. Он чувствовал, что с ним совершили что-то странное, что он пока не мог объяснить. Он злился на себя, что пришел в этот дом, на Перси-ду, которая, как ему казалось, заманила его сюда. Ему хотелось придушить девушку, но прежде узнать у нее, что все это значит!

И тут двери открылись, и вошла она. Она катила перед собой на колесиках маленькую тележку, на кружевной белоснежной салфетке клубилась паром чашка чая, лежали бутерброды. Филипп чуть не бросился к ней с кулаками, но острая боль в голове заставила его опять откинуться на подушки. Перси-да снисходительно улыбнулась и дала ему чашку с ароматным чаем. Чай был очень горячий, он обжигал, во рту появилось вяжущее ощущение. Филипп отпил пару глотков, и ему стало гораздо лучше. Боль из головы ушла, и вернулась способность мыслить. Он сделал еще несколько глотков и почувствовал себя почти здоровым.

Перси-да сидела в кресле, прямо под острием пирамиды и молча наблюдала за ним. Волосы ее были гладко зачесаны назад и собраны в виде высокого конского хвоста черной лентой, глаза немного подведены. Черное облегающее платье подчеркивало бледность лица, отчего она казалась похожей на ведьму. Допив чай, Филипп почувствовал в себе необычайную силу и стал мрачно жевать бутерброд.

- Ну, как спалось на новом месте? – невинно спросила девушка.

Молодой человек уловил скрытую издевку в этом вопросе, и ярость опять захлестнула его. Он бросился к ней. Его переполняли самые разнообразные чувства: ненависть, злоба, обида, надежда, любовь… Перси-да вскочила с кресла и отпрянула к стене. Он схватил девушку за плечи и прижал к стене, одной рукой надавив на горло.

- Говори, что все это значит? Говори! Или я убью тебя!

Он тряс ее окрепшими руками, сжимая горло все сильнее и сильнее. Девушка покраснела, стала вырываться, она задыхалась, жилка на ее шее надулась и готова была вот-вот порваться.

- Папа… – прохрипела она.

*

Четыре сущности все еще парили в поднебесной лазури, прозрачные и легкие. Но если приглядеться основательней, то было заметно, что одна из них, все же, была лимонного оттенка, другая – малинового, третья – какого-то, небесно-бирюзового, а четвертая – нежно фисташкового. Хотя для глаза простого смертного они были абсолютно невидимые. Полуденное солнце мягко подсвечивало края их балахонов. Они взялись за руки, водили хороводы, взмывали к облакам. Канака, так звали лимонную сущность, мотнула головой, и светящееся яйцо покатилось по небосклону. Три другие – раскинули руки, и они разлетелись в разные стороны, потом опять сбились в кучу, переплелись в косички. Канака ловко поймала плечами свою голову, зависла, остекленела, звеня хрустальным звоном. Фисташковая сущность, которую звали Пилау, надавала ей пощечин двумя выросшими в миг руками, и голова Канаки завертелась на плечах, как волчок. Это Пилау так играла с ней. А третья и четвертая, – Семилия и Айя-Лотта, стали крутиться по своей оси и вокруг себя, будто делали сальто. Айя-Лотта – малиновая, вдруг высмотрела очередную жертву – то был узкоглазый дворник в оранжевой униформе, который уныло дергал метлой на своем участке. Малиновая сущность резко бросилась вниз к нему и впитала в себя почти всю энергию человека. Дворник на минуту остановился, почувствовал слабость, схватился за сердце и с трудом прислонился к дереву, стоявшему рядом. Он не мог больше мести, метла выпала у него из рук. Айя-Лотта, как ни в чем не бывало, взмыла в облака и догнала остальных.

Незаметно подобравшись к одному из московских домов со странной пирамидальной крышей в одной мансарде, разноцветные сущности облепили стеклянный наконечник пирамиды, – каждая заняла свою грань, – и стали наблюдать.

*

Филипп опустил руку, сжимающую горло Перси-ды. Она терла покрасневшую шею и кашляла. Волосы ее распустились по плечам, кровь отхлынула от лица, она побледнела еще больше. Теперь Филиппа переполнило чувство жалости к девушке, ему показалось, что и она – жертва тех неведомых сил, с которыми он не мог бороться. Он ощутил к ней какое-то странное отцовское чувство, никогда ране им не испытанное. Будто она была его дочка. И в то же время ему хотелось ее любить, как женщину…

- Я все тебе расскажу. Все! Сейчас… – она прерывисто дышала. Он смотрел на нее и любовался – глаза ее горели каким-то безумным огнем, но были темны, как черные дыры вселенной. В комнату не проникало ни звука с улицы, только равномерное тиканье часов и частое дыхание Перси-ды нарушало эту тишину. Они стояли у стены очень близко. Молодой человек еще не успел одеться, он был в одних плавках. Она чувствовала сквозь тонкое платье, как наливается и твердеет его плоть. Вдруг девушка быстро обвила его шею руками и прижалась к нему губами. Он жарко схватил ее губы своими губами и стал возбужденно их целовать. Нащупав сзади, на ее шелковом платье молнию, идущую вдоль всей спины, он стал медленно ее расстегивать, продлевая наслаждение от созерцания новых освободившихся кусочков тела. Она не сопротивлялась, а наоборот, всячески ему помогала. Наконец, платье упало к ее ногам, под ним ничего не было. Только изумрудный кулон, свисавший на тонкой золотой цепочке, ярко зеленел на белом теле, между двух упругих грудей. Не помня себя, он схватил ее в объятья, и они рухнули на кровать. Тюль, свисающий с балдахина, закрыл их плотной завесой от всего мира.

И началось новое наваждение! Их тела переплелись, как змеи. Руки, ноги, головы – все смешалось, стало неузнаваемым. Они будто утопали в теплых июльских волнах средиземного моря, падали в неведомые пространства, взлетали к непокоренным вершинам и опускались в жаркую преисподнюю. Филиппа опять била лихорадка, он был весь в поту. Он стонал, кричал, кусался. Он забыл о существовании остального мира, только Перси-да существовала для него в этот час. Он погружался в ее тело, такое податливое и мягкое, оно послушно отвечало на все его движения и порывы. Они стали одним существом, имеющим восемь конечностей, четыре глаза и одни губы, которые не разъединялись. Их тела сотрясались, руки безумствовали, рты пожирали друг друга. Вихрь, закрутивший их в одно мгновение, становился все сильней и сильней. Он чувствовал, что они улетают вместе, и она также не видит ничего, кроме его глаз, заключающих в себе все мироздание. Как два легких мотылька они кружили у огня и сгорали в нем. Филипп не успевал угнаться за новыми необычными ощущениями, которые сменяли друг друга с бешеной скоростью. Зеленый изумруд мелькал у него перед глазами и будто гипнотизировал его. Но ему было хорошо, так хорошо, как никогда еще не было ни с одной женщиной, хотя у него, несмотря на юный возраст, был уже немалый опыт. Постель сбилась в кучу, тюль сорвался с петель и валялся на полу, но они не замечали этого, упоенные друг другом; день сменил вечер, потом ночь, потом опять засветило солнце, и опять наступил вечер. Прошло три дня. Но они, полные неиссякаемой энергии и силы, все продолжали биться в нескончаемой схватке, которая, казалась, шла уже не на жизнь, а на смерть. Они не могли насладиться друг другом, и не было у них сил и желания вырваться из этого сладостного марева, в котором оказались.

Утомленные, обессиленные, еле живые они лежали поперек кровати. Их растерзанные тела больше им не принадлежали. Они постепенно приходили в себя, собирая по кусочкам свое сознание, волю и ощущение тела. За окнами было раннее утро и Филиппу не верилось, что уже прошло более трех суток с тех пор, как он пришел в этот дом; не верилось, что прошло всего трое суток...

*

- Сорок дней назад умер мой отец, – тихо начала Перси-да, – он был великий колдун. Ты провел ночь на его ложе, чтобы унаследовать его силу. Ты практически стал им, но, только наполовину, другая – принадлежит тебе, и всегда будет твоею.

Она замолчала, как бы подбирая слова, потом облизала губы кончиком языка, и продолжала:

- Он не мог передать свою силу мне, ему нужен был мужчина, ему нужен был ты…

Девушка посмотрела вверх, в самое острие пирамиды, на рассветное небо. Звезды гасли одна за другой, и занималась заря. Филипп слушал ее тихий родной голос, и ему хотелось плакать от переполняющей его нежности. Ее слова поразили его.

- Ты их видишь? – вдруг спросила Перси-да, неотрывно смотря в небо, просвечивающее в стеклянный наконечник пирамиды.

- Кого? – он поднял глаза вверх, следя за ее взглядом, и тут увидел четыре сущности, склоненные над ними. Они смотрели своими головами-яйцами на них, их многочисленные руки развивались наподобие прозрачных языков пламени. Это было очень красиво.

- Они, что, все это время подсматривали за нами? – удивился Филипп.

- Значит, видишь… – засмеялась девушка, – О, Анубис, свершилось! Простым смертным они не видны… Эти сущности за тобой увязались, как только ты сорвал мое объявление.

- Это ты их послала?

- Нет, они сами искали тебя.

- И зачем я им понадобился?

- Я же говорю, чтоб получить силу от моего умершего отца.

Филипп смотрел на странные плазменные существа, они были подвижны, как ртуть, непостоянны, инертны.

- А, кто они такие?

- Тебе не кажется, что слишком много вопросов для первого раза, Филипп? – девушка закрыла ему рот своей нежной рукой.

- …ости, – промямлил он с закрытым ртом.

Они еще раз посмотрели в стеклянный потолок. Каждая сущность, занимавшая одну из граней пирамиды, окрашивала ее в еле заметный лиловый, малиновый, небесно-бирюзовый и фисташковый цвета. Где-то он уже видел это сочетание… Он стал вспоминать, и вдруг его осенило – подушки! Они были точно таких же цветов! Но он решил пока не спрашивать хозяйку, с чем это связано, а как-нибудь выяснить позже.

Тем временем сущности просочились сквозь стеклянный потолок и стали плавно кружить по комнате, распространяя свой особый аромат. Потом, они ловко опустились на подушки, каждая на свой цвет. Перси-да смеялась, глядя на них, и протягивала им руки. Они дарили энергию молодым людям, ту, что высосали из прохожих и впитали в себя за последние три дня. Филипп почувствовал себя всесильным и всемогущим… Он не мог поверить, что все это происходит с ним! Еще вчера он был обычным провинциальным парнем, самым грустным и несчастным на свете, и вот все так круто повернулось…

- Интересно, и почему это, именно я, удостоился такой «чести»? – он взял девушку на руки и прижал к груди, как младенца.

Перси-да приложила пальчик к своему рту, призывая его к молчанию:

- Ш-ш-ш! Ты все узнаешь в свое время… А пока потерпи, не все сразу, – и поцеловала его в губы. Он ответил ей жарким поцелуем. И на них опять накатила волна, – они опять не смогли сопротивляться страсти, которая охватила их с новой силой. Желание, подобно вулкану разрывало их на части. Вцепившись друг в друга зубами, они кусали до крови молодые тела, а потом зализывали раны. Впившись друг в друга пальцами, и переплетясь ногами, они, как два борца на ринге, пытались взять первенство в этой нескончаемой битве. Кровать ходила ходуном под ними. Земля дрожала, вулкан взрывался! И когда магма изверглась, в который уже раз за эти последние трое суток, победный крик вырвался наружу у Перси-ды, откуда-то из недр человеческих, но был он подобен звериному рыку. Будто львица почувствовала радость от вида поверженного врага, разинув свою окровавленную пасть. Но тут же нежность осветила ее лицо, и оно порозовело. Филипп посмотрел по сторонам – четырех сущностей не было. Только солнце светило полным диском, и в комнате было жарко. Какое-то время они молчали и смотрели в потолок.

- Мы с отцом очень любили друг друга, – прервала молчание девушка.

- Как мы с тобой? – удивился он, поворачивая к ней голову.

Перси-да промолчала.

- Любовь бывает такой разной… Скоро ты это поймешь, – девушка вздохнула.

- Скажи, а ты знала, что я приду, той ночью?

- Конечно.

- И ты ждала меня?

- Да, я и сейчас жду тебя…

- Как это?

- Когда любишь – ждешь всегда. И скучаешь, даже, если любимый рядом! Я так рада, что ты снова рядом со мной! Папа…

Она опять назвала его этим словом и странное чувство внутри его опять перевернуло все наизнанку. Ему опять показалось, что Перси-да – его дочь. Неужели тот, другой, вселился в него, и отныне раздвоение личности будет мучить его? Девушка нежно прикоснулась одними губами к его лбу и серьезно сказала:

- Филипп, ты для меня значишь больше, чем он. Я люблю тебя, как сына, отца, брата, мужа и любовника! Ты для меня один – в разных ипостасях.

Блаженство разлилось по всему его телу от этих слов. Он почувствовал себя самым счастливым человеком, просто лежал, и улыбался. Эта девушка значила для него все, он готов был умереть за нее.

- Скажи, любовь моя, а этот дар, что я получил от твоего отца, принесет мне счастье или страдания?

- Не все так однозначно, – хозяйка квартиры грустно перебирала его длинные прямые волосы, – великое счастье и ужасные страдания… тебе и другим людям…

Перси-да села на пол в позу лотоса и стала повторять мантры, очищая, таким образом, свое сознание. Он хотел надеть по привычки очки, но увидел, что они валялись разбитые на полу, видно он наступил на них в темноте. Тут он заметил, что очки больше не нужны ему, зрение стало острым, близорукость исчезла. Два галогенчика тоже лежали на полу, он поднял их и стал рассматривать. Они тускло светились в первых солнечных лучах, ласкающих подоконник. Филипп так и не понял, каким образом они устроены, но не хотел мешать Перси-де своими расспросами.

Он видел мельчайшие подробности, окружающие его комнату: темнеющую в углу картину в тяжелой позолоченной раме, на которой был изображен замок странной архитектуры. Он был сделан из тысяч кусочков каменных кружев, казалось, слеплен вручную. Весь в светлых тонах, замок тянулся к солнцу, и сам был как будто воздушным, невесомым. «Ах, если бы только он существовал в действительности, - думал Филипп, – мы бы могли поехать с Перси-дой туда и наслаждаться этой роскошью, трогать его, целовать… Наверное, в натуральную величину он кажется еще величественней. Но разве могут руки смертного создать такую красоту? Нет, скорее всего, это мираж, фантазия талантливого мага». И он грустно вздыхал. Внизу он прочитал надпись «Гауди». «Да… какой-то маг» – убедился он.

На деревянном дне журнального стола он опять увидел зверинец из насекомых, которые постепенно таяли при зарождавшемся солнце. «Значит, они появляются лишь ночью», – догадался Филипп. Последним растаял розовый богомол, подмигнув квартиранту. В углу блестел арабский кальян, и вдруг ему жутко захотелось курить, хотя никогда раньше он не баловался табаком. Молодой человек не знал, как это делается, слышал только, что в кальян заливается вода. Он хотел спросить у Перси-ды, но она все сидела в позе лотоса, и отстранено повторяла свои мантры. Далее, он стал разглядывать темно-зеленую стену, всю заставленную книжными полками. Книги, в основном, были на непонятных языках, с множеством иероглифов и магических знаков. Пыльные фолианты были массивные, в позолоченных переплетах, от них веяло древностью. Какой-то мистический страх охватил молодого человека, изучающего заглавия книг. Будто что-то непоправимое могло случиться, открой он одну из них. «Может, время еще не пришло? – размышлял он, и решил потом все разузнать об этих старинных источниках мудрости.

Наконец, Перси-да встала с лотоса. Она объяснила Филиппу, что для нее, это – ритуал, который должна совершать каждое утро, чтоб очистить свое сознание. Потом девушка забралась с ногами в кресло и, смеясь, сказала: «Ну, вот, сознание-то я очистила, – теперь надо омыть тело! » «А как же очищение души? » – пошутил парень. «Душу свою, я уже очистила, за последние три дня! » – был ответ. Теплые струи полились на нее из кресла. Он тоже залез к ней, и посадил ее к себе на колени. Никто, кроме них, не мог видеть и ощущать теплоту воды. Они приняли душ, освежились и оделись. Кожа стала такая чистая, что хрустела.

- Как насчет завтрака, обеда и ужина? Ведь мы не ели три дня!!! – хозяйка взяла белую кружевную салфетку, лежащую на тележке, подвязала ее в виде фартука, и стала похожа на официантку.

- Я готов съесть слона!

И она приготовила ему слона. Это был небольшой слоник, величиной со свинью, бивни его красиво торчали по бокам головы, а хобот выгибался наподобие лебединой шеи.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ