Провинциал. Глава 2

НАЧАЛО ЗДЕСЬ:

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ:

И ЗДЕСЬ:

Глава вторая

*

Если ты молод и беден, как полевой хорек, и тебе нечего рассчитывать на родственные связи, а только на случайные; если тебя окружает убожество и хамство, а твоя душа алкает красоты и совершенства; тело – роскоши и материального достатка; ум – честолюбивых и несбыточных планов, то, наверное, тебя зовут – Андриан Бегинин.

Имея все выше перечисленное, Андриан был очень несчастен. Несоответствие непомерных желаний молодого человека и мизерных возможностей делало его озлобленным на весь белый свет.

Андрианом – он сам назвал себя, ему казалось, что это благозвучнее обычного Андрея, и что с таким именем, он произведет большее впечатление на людей, от которых зависит его будущее. Но начальству, по большому счету, было наплевать, как зовут начинающего сотрудника фирмы «Домашний компьютер», занимающейся продажей видеотехники, радиоаппаратуры, и других достижений высоких технологий. Ему, начальству, достаточно было того, что парень неплохо разбирался в технике и мог впарить любое китайское барахло всяким «чайникам».

Жил Андриан всю жизнь в глухом Подмосковье, в обшарпанном бараке, где под ногами то и дело попадались то курицы, то свиньи, то коровы; и, добираясь полтора часа до Москвы на электричке, мечтал когда-нибудь обосноваться в столице, в самом престижном районе города. Устроившись работать менеджером по продаже компьютеров, он пока не видел для себя никаких перспектив. Мучительно изобретал всякие способы заработать: то в массовке снимался, сказавшись больным и не идя на работу; то устанавливал и ремонтировал компьютеры налево; то по ночам вагоны разгружал. Дважды… находил Андриан богатых старых спонсоров-двустволок. Но это был для него крайний случай. Он карабкался изо всех сил по лестнице успеха, чтоб занять достойное место под солнцем и добиться жизненных благ любыми способами, вплоть до запретных.

Через полгода Андриан заведовал отделом продаж, и в подчинении у него было уже четыре человека, таких же молодых и зеленых, как и он сам. Но перед ними он уже разыгрывал босса. Да, этот парень далеко пойдет...

Андриан был невысокого роста, телосложения худощавого – эдакий живчик, ладненький и юркий. Его симпатичная мордашка состояла из: серых глаз, задорных и хитрых; открытого выпуклого лба; тонких губ, с которых не сходила ироничная усмешка и маленького носика, усеянного крупными веснушками вперемешку с розовыми прыщами. Волосы – чуть завивались и рыжели на концах, в ухе блестела имитация бриллианта.

Он как раз поправлял свою сережку, когда зазвонил его мобильный.

- Привет Андриан!

- А, вот и мы! – губы Андриана иронично скривились, – что случилось? Почему это нас третий день нет на работе? Наш телефон недоступен, – издевательски-ласково просюсюкал в трубку «босс».

На том конце трубки послышался легкий вздох.

- Я увольняюсь.

- Подожди, Филипп, ты серьезно? – «босс» не ожидал такого поворота событий, – а что случилось?

*

«Молодая стройная девушка задыхается в маленьком провинциальном городке! Ищет спонсора, можно почтительного возраста, без в/п., с мат/ пом. » Нинка перечитала только что написанное: «Нет, спонсор – как-то в лоб, лучше напишу «обеспеченного господина! » И она исправила. «Так, теперь – «почтительного возраста», лучше не уточнять, а то одни стариканы будут клеиться… Лучше так – «ищет обеспеченного господина, щедрого и воспитанного, возраст значения не имеет, без в/п., с мат/пом. » «Нет, – подумала девушка, – теперь уж точно – старикушки задолбают! Лучше вообще про возраст не упоминать! » И она опять исправила. Пробежав глазами объявление еще раз, она подумала, что, вроде, лучше получилось, но чего-то, все же, не хватает… «А, про жилье в столице забыла! Надо дописать».

Доработав текст, Нинка повеселела. Она быстрым шагом пошла на почту, по дороге напевая модный мотивчик, и даже купила мороженное, чтоб охладить внутренний жар. Денек был прелестный: птички пели, травка зеленела, бабочки и стрекозки перелетали с цветка на цветок. Настроение у Нинки было подстать природе: гормональная гармония. Отослав бесплатный купончик-купидончик в редакцию газеты «Из рук в руки», девушка вздохнула – название газеты было символично и, в некотором роде, описывало ее собственную судьбу. Нинка загрустила: руки, окружавшие ее, были – липкие, грязные, волосатые, мясистые, жилистые, холодные, как лягушки, склизкие, как улитки, грубые и бесчувственные, как механизмы. Уже год прошел с тех пор, как ее любимый, уехал из городка Шахты и ни разу не вернулся. А ведь только об этих руках она мечтала все эти долгие месяцы. Об этих любимых руках – горячих и трепетных. Травка пожухла, бабочки улетели, цветы завяли…

«Почему уезжают любимые? Почему они всегда уезжают? » – думала она одинокими ночами, пересчитывая только что полученные деньги с очередного клиента. «Ведь я ему отдала все, что у меня было! А что есть у нищей выпускницы средней школы? Богатые родители, обеспечивающие веселую жизнь? Знания, помогающие найти хорошую работу? Ни того, ни другого! Только любовь есть, ее и отдала – голую любовь. И еще тело – девственное и непорочное... Ха! Это сейчас дорого не ценится! » Такие бесконечные рассуждения помогали ей забыться сном под утро, чтоб вечером опять тащить свою задницу на заработки.

Мать Нинки работала на заводе, иногда в ночную. Она знала о роде занятий дочери, но не переживала – под водочку все забывалось. Мать была у Нинки запойная. Три раза ее выгоняли с завода, но всякий раз прощали, как мать-одиночку, давая ей опять «последний» шанс. Отец погиб глупо и нелепо, когда девочке шел восьмой год – ударился виском об угол своего дома, поскользнувшись прямо на ровном месте, на дождевом червяке. Вся школа собирала деньги на похороны, помогли и друзья-таксисты. Червяк правда, тоже помер, размазанный дешевым башмаком, но о нем на похоронах не вспоминали. С тех пор Нинкина мать и стала попивать. Только завод не давал ей спиться окончательно. До пенсии оставалось несколько лет. На дочкин выпускной вечер мать вкалывала по три смены, с ног валилась, но сшила ей достойное платье из серебристого шелка. Знала она и о ком вздыхает дочь ночами. Имя «Филипп» не раз звучало в вечерних молитвах девушки. И вот этот засранец так обманул ее дочь! Мать его ненавидела. Узнай она, что после того, как уехал Филипп Афинский, дочка бросалась с моста, – просто убила бы подлеца!

Нинка очень любила Филиппа, но еще больше она любила деньги. Послав сигнал SOS в столицу, у Нинки было две мечты: разбогатеть и стать независимой, и вторая, где-то там, в заоблачной недосягаемой Москве, отыскать Филиппа и вернуть его любым способом.

*

«Существует лишь две ипостаси, два состояния человека: молодой, нищий, беспринципный и – старый, добившийся, пресыщенный. Все, что между ними – годы перехода из одного состояния в другое, долгий путь познания всех мерзостей жизни, разочарования и несправедливости», – так думал молодой человек Андриан, бредя по набережной Москвы в тоскливый дождливый вечер. «Сейчас я все хочу, но мало, что могу, а когда я добьюсь всего и буду влиятельным, богатым и мне будет подвластно всё – я уже мало, что буду хотеть. Пресыщенность – главный враг богатеев. Им все надоедает, все пресно и невкусно. В долгой погоне за материальным, они растрачивают свои душевные богатства, если таковы, конечно, у них имелись. Хотя, если пойти еще раньше и взять ребенка, то задатки есть у всех, все дети – талантливы, а вот разовьются ли они во что-то большее… Может, это своеобразная плата «духовным» за «материальное», и наоборот? Это, наверное, та жертва, что нужно принести на алтарь всемогущества. И каждый для себя сам выбирает…» Он слонялся здесь уже час, не ведая душевного покоя. После работы ужасно не хотелось возвращаться к себе, в прокуренной электричке, по неосвещенным сельским дорогам. Здесь, в Москве, он чувствовал себя приобщенным к чему-то великому, частичкой той роскоши, что видел в проезжающих крутых Джипах и Мерседесах, в новеньких, заново отделанных особняках, и витринах дорогих магазинах. Ему страстно мечталось все иметь, всем владеть, быть властным и жестоким.

На днях, он жестоко уволил Филиппа с работы, по его собственному желанию, и больше о нем не вспоминал.

Если честно, Андриан Бегинин немножко завидовал своему сотруднику: в парне чувствовалась какая-то целостность натуры, внутренняя сила и дерзость, чего у себя в душе он не ощущал. Рядом с ним «босс» чувствовал себя мелким, и даже не мог объяснить почему. Пытаясь постоянно унизить своего подчиненного в мелочах, и самоутверждаясь таким образом, Андриан обретал чувство собственной значимости. Единственное, что было жаль начальнику – сколько сил он потратил, обучая его, а теперь нужно делать треннинг новому работнику! А что касается самого Филиппа, он так и остался, по большому счету, профаном в компьютерах, ни его это было дело. «Не любит тебя техника, Филипп, не любит! » - с усмешкой пренебрежения говорил Андриан, когда у его подчиненного вдруг все выходило из строя, а Филипп стоял, беспомощно раздвинув в стороны руки, и блаженно улыбался.

Андриан поковырялся в носу, и вдруг опять вспомнил Филиппа. «Да, жаль, что мы с ним не подружились! Но он вел себя всегда так независимо и надменно, будто я для него был… букашка… Все-таки, он был странный какой-то! И причину для увольнения нашел странную – сказал, что стал отцом! Ну и что? Тем более семью надо кормить! » - рассуждал молодой человек, свернув с набережной на мост через Москву-реку.

«Да, ладно о нем, лучше о себе буду думать…» - он поднял камень, лежащий в прибитой дождем пыли, и швырнул его вниз в реку. Молодому человеку представилось, что камень начнет выскакивать и прыгать по воде, как лягушка, нарушая все законы физики, но камень утонул. Этот последний «бульк» камня печально отозвался у него в ушах. Дождь почти перестал, от воды шла испарина.

Молодой человек облокотился о перила моста: «Вот, если бы мне сказали, съешь тарелку говна, дорогой, а за это мы тебе – миллион. Вот он, пожалуйста, на другой тарелочке, лежит, сверкает на солнце. Ну, разве бы я отказался? За одну несчастную тарелку – жить потом припеваючи и ни о чем не думать! Я бы его выгодно вложил, мой миллиончик, преумножил, добился бы таких высот! Яхты, самолеты, виллы, самые красивые женщины мира…, – у него просто дух захватило, – и все бы началось с маленькой тарелочки говна. Да я согласен и бочку дерьма съесть! Ничего, переварилось бы! Сколько я его уже ел по жизни, если так разобраться! ». Андриан плюнул на камни моста и растер ботинком плевок.

Внизу, он увидел, как по Москве-реке плывет стрела. Она гордо рассекала воды реки, была слышна музыка, люди на борту веселились. Им были безразличны страдания «юного Вертера». Вертеру захотелось плюнуть на палубу и попасть кому-нибудь в лысину, что он и сделал. Но не попал. Стрела вспенила реку и унеслась прочь. Над головой пролетела ворона, противно каркнув. «Но ведь, никто не предложит, говнеца, за миллион…», – с тоской рассуждал он.

Навстречу ему, с другой стороны моста, шла девушка. Она была стройна и красива: уверенная походка, миловидное лицо, смелый взгляд, дорогие шмотки. Волосы, светлые и прямые, были стильно подстрижены. Юбка ее развивались, на мостовой – всегда ветер.

Андриан почесал ухо с серьгой. Ему захотелось заговорить с девушкой. Они поравнялись.

- Девушка, я вас где-то видел!

- Сомневаюсь, – она лизнула его взглядом.

- Да, да, точно! По-моему, вы были на презентации немецкой фирмы «Карл Кауфман», на прошлой недели.

Девушка на минуту остановилась и задумалась. Ветер играл рукавами ее блузки. Андриан с энтузиазмом сочинял:

- Вы еще стояли около рояля с бокалом шампанского, в ярком красном платье! Lady in red…

«Сроду ненавижу красный цвет! » – подумала Нинка, а вслух сказала:

- А знаете, вполне может быть! Мне кажется, я тоже видела вас там, вы были с другом, таким высоким блондином, он был похож на одного актера… американского… как его? Забыла фамилию!

- На Брэда Питта?

- Точно! – Нинка впервые слышала это имя.

- Я хотел подойти к вам весь вечер, и не мог пробиться, вас окружали генеральный директор Мистер Коен Шульц, два заместителя, член Совета Директоров господин Рудницкий, представители нефтяной корпорации, пиарщики, журналисты, папарацци.

- Да, пресса и телевидение мне не давали расслабиться, весь вечер мне приходилось отвечать на их глупые вопросы! – она быстро вошла в роль кинозвезды.

Им приходилось кричать, чтоб перекричать ветер.

Вдруг откуда-то донесся приглушенный колокольный звон. Не смотря на непогоду, звонница призывала прихожан к вечерне. Нинка перекрестилась, посмотрев в ту сторону, откуда раздавался колокол. Она периодически ходила в церковь замаливать грехи и каяться, пока как-то, после очередного покаяния, батюшка не соблазнил ее в церковных кустах. С аккуратно стриженой бородкой и лоснящейся кожей, отец Параскевун возвышался темным силуэтом над Нинкой. Его длинная ряса, задранная по пояс, была похожа на два развивающихся крыла, и Нинке показалось, что он похож на Бэтмана, тот тоже девушек спасал. Она сказала ему, что готова взять плату пожертвованиями прихожан, но отец Параскевун пояснил: «Дочь моя, покаяние всегда происходит бесплатно! » С тех пор она в церковь не ходила, а только крестилась, если слышала «звуки религии» – колокола, и видела «лики религии» – иконы и кресты.

- Я тоже в церковь хожу! – с жаром прокричал Андриан, увидев, как она крестится, - можем зайти вместе, если хотите.

Тут ветер стих и стало слышно лишь шум машин, проезжавших по мостовой.

- Нет, нет, только не сегодня.

- Какое счастье, что я вас встретил! Даже не верится! – молодой человек протянул руку, – Андриан.

Нинка снисходительно улыбнулась, но не представилась. Компьютерщик потрогал сережку в ухе и промурлыкал:

- Может, тогда, я вас угощу чашечкой кофе?

В небе как-то прояснилось. Черты ее лица стали ярче, выразительней. Андриану показалось, что когда-то с ним уже было такое: он стоял на мосту с красоткой, ветер развивал ее одежду и волосы, она ему улыбалась. Точно дежа вю какое происходило, или сон наяву? Он как будто наблюдал себя и девушку со стороны. Это все продолжалось не больше трех секунд и закончилось так же внезапно, как и началось.

- Ммм… у меня есть пара часов. Думаю, это возможно, - сказала важно Нинка, посмотрев на часы.

- Замечательно!

Они пошли по мостовой в ту сторону, где появилась радуга. По дороге, каждый разыгрывал роль респектабельного члена общества.

*

- У моей д-д-д-девушки отменное зд-д-д-доровье... – сообщил Лева. Он сильно заикался, как гнилой интеллигент.

- А как ты это понял? Вы же познакомились только вчера, – один из его приятелей, пожилой господин с темной повязкой на левом глазу, потягивал виски со льдом.

- П-п-п-по вкусу ее м-м-м-очи!

Лева заставлял всех своих женщин писать ему в рот во время занятий сексом. Лежа на спине, он жадно ловил струю и наслаждался видом снизу. Вылизывал остатки до капельки, потом обсасывал каждый волосок и необыкновенно возбуждался от этого. В последующие дни Лева легко воспроизводил терпкий, солоноватый вкус у себя на языке, и опять достигал оргазма, начиная биться в конвульсиях. Вкус мочи стал неотъемлемым ритуалом его отношений с женщинами. Иногда мочеиспускание даже заменяло ему нормальный половой акт. Если женщине эта идея казалась дикой и она сопротивлялась, Левин дружок просто не мог исполнять свои обязанности, отлынивая от работы то направо, то налево.

Еще в ресторане, куда он непременно водил свою партнершу до «близкого знакомства», он заставлял ее пить как можно больше соков и шампанского, буквально накачивая ее жидкостью. Если женщина шла в туалет, он с надеждой спрашивал: «П-п-п-по-м-м-м-маленькому? » И на удивленно вскинутые брови, с обезоруживающей улыбкой добавлял: «Рас-с-с-скажешь п-п-потом? » Это действовало безотказно. Женщины понимали, что за тип перед ними, и либо с любопытством шли на новые эксперименты, либо вычеркивали Леву раз и навсегда из своей жизни. Как правило, они с ним шли. Лева был уже не молод, но чертовски привлекателен. Было в нем что-то разухабистое и безбашенное. Здоровый дитятя, сохранивший до старости детское восприятие мира, несмотря на полную развращенность. Голливудская белозубая улыбка, загорелое лицо и сильные крепкие руки, которые, казалось, готовы подбрасывать тебя в кровати, всячески крутить и переворачивать. Толстый мясистый розовый язык очень сексуально двигался у него во рту, когда он курил коричневую сигару, которая уже сама по себе напоминала пенис.

Лева и его одноглазый приятель сидели на просторной веранде недавно отстроенного каменного дома, в десяти километрах от МКАД. Лысый хозяин этого особняка, по прозвищу Хан Батый, отошел минут на пятнадцать – отхлестать «мебель» за непослушание. Мебель в его доме была живая. Хан Батый, чтобы не чувствовать себя одиноко в огромнейшем доме, придумал хитрую штуку – в качестве мебели использовать людей, которые бы служили здесь пожизненными рабами. Специальный агент Хана Батыя выискивал отчаявшихся неудачников и предлагал им выгодный контракт. Чтобы прокормить семью, люди нанимались к нему на службу, отдавая себя в полную власть этого негодяя. А платил он деньги немалые, стоило того. И вот, один – служил столиком; другой – подставкой для цветов; третий – шкафом, держал весь день вешалки с одеждой; четвертый – тумбой под телевизор. Хан Батый хотел даже вместо одной стены поставить друг на дружку по паре человек, чтоб они держали потолок, как Атланты, но подумал, что это уж слишком ненадежно, где найдешь таких богатырей? И стену обрушат ему на голову, и вид будет у них несчастный… Несколько молоденьких девушек он таки поставил в виде Кариатид под аркой, но они там стояли чисто символически, ничего не поддерживая, а лишь делая вид.

Хотя своих рабов он вышкаливал кнутом: лица должны быть просветленные, с ангельской, лучезарной улыбкой, чтоб радовать глаз, один из мебельных рабов нарушил «Мебельный устав», за что должен был подвергнуться жестокому наказанию через избиение кнутом. Вот Хан и пошел приводить приговор в исполнение, извинившись перед дорогими гостями.

Глаз и Лева потягивали виски со льдом и разглядывали «лучезарные улыбки» мебельных рабов. Они здесь были впервые, после нововведений Хана Батыя, но уже освоились. «Ничего, ничего, – думал одноглазый, – я придумаю такое у себя в доме, до чего еще никто не додумывался! Вот подождите, я вас всех удивлю! » А Лева искал глазами рабов помоложе.

Стоя на четвереньках подле их ног, раб-стол смирно держал на своей спине тяжелое стекло и улыбался с застывшей улыбкой. Одноглазый пнул его ногой в зад. От неожиданности, тот покачнул стеклом своего стола и чуть не пролил виски. Лева и его приятель заржали.

- Кс-кс-кс-кс-кстати! – Лева полез в карман и вытащил несколько порнографических снимков, – вот и наша к-к-к-крас-с-сотка!

Одноглазый стал рассматривать снимки: умопомрачительная блондинка с божественным телом, в смелых позах распутной амазонки. Даже любительская видеокамера не испортила ее красоту и изящество. Знаток женских прелестей, одноглазый, даже присвистнул от удивления.

- Я все на Ди-ди-ди-ВиДи запис-с-сал, как м-м-ммы с ней… а п-п-потом рас-с-спечатал самые к-к-к-лассные мом-м-менты! Да вот к-к-камера у меня не очень х-х-х-орошего к-к-к-ачества.

- А как ты ее уговорил с тобой пойти?

- Легко! П-п-п-подарил ей Ф-ф-феррари. С-с-с-ъездили – оф-ф-ф-формили…

Одноглазый все рассматривал фотографии блондинки и возбуждался. Она ему очень понравилась. А так, как для него не было ничего недоступного, он, наконец, сказал:

- Подарили ее мне, Лева! Что хочешь за нее проси! Такого экземпляра у меня в коллекции еще не было…

Тут подошел и хозяин дома. Он взял одну фотографию в руки. Руки у него были в крови.

- Ух, умаялся, - сказал Хан Батый, вытирая руки салфеткой, - но надо же поддерживать себя в физической форме! Об чём базарим?

- Да вот, Лева мне подарок приготовил… – одноглазый подмигнул Леве.

- А почему не мне? – Хан рассматривал фото блондинки.

- Да м-м-м-мне не жалко, м-м-м-мужики, заб-б-б-бирайте ее к-к-кто угодно! Я б-б-б-больше одного раза б-б-б-бабу не т-т-т-трахаю!

- Я первый ее забил!!! – возмутился Глаз.

- Давай разыграем?

Они подошли к рабу, который был доской для игры в нарды, и бросили кости. Глаз выиграл и довольный причмокнул:

- Я ее слишком хотел, чтоб уступить тебе! И не просто хотел, а знал, что она будет моей. Извини, Батый!

Лева в это время разглядывал совсем еще молодого мальчика, который сидел на полу по-турецки и держал на голове доску с нардами. Мальчик улыбался.

- Хан, а ск-к-к-кажи, когда они п-п-писать ходят, к-к-к-кто вместо них тут ст-т-т-оит?

- Они меняются каждые три часа.

- А если им п-п-приспичит раньше?

- Тогда терпят, – пожал плечами Хан Батый.

Лева подошел к мальчику и спросил его, не хочет ли он случайно писать? Мальчик удивился такому вопросу и на всякий случай отрицательно покачал головой.

- Ж-ж-жаль…

Лева развел руками.

Тогда Хан подошел к подростку с хлыстом и сказал, что желание его гостей – закон, и если он не хочет – то его заставят, а не умеет – научат!

Мальчик сразу чуть не описался от страха.

Лева ласково погладил его по попке.

- Ну, п-п-п-пописай, п-п-п-пописай… - призывал он.

Рабы стояли в одних набедренных повязках и экзотических шляпах на головах, и использовались, также, в качестве сексуальных объектов. Хозяин, как и любой гость, мог удовлетворить свою вдруг «вспыхнувшую страсть», подняв набедренную повязку и оголив их зад. Разврат в его доме процветал пышным цветом. Своих рабов Хан считал мебелью, которая ему очень дорого обходится, и требовал за свои деньги – по полной. Можно сказать, у него, был наемный мужской и женский гарем. А денег у олигарха было на десять жизней.

Мальчик боялся ослушаться приказания пописать, но никак не мог расслабиться, он боялся, как бы хозяин не разгневался на него за то, что тот испортит ему дорогой ковер. Лева подлез под него и уже раскрыл рот, чтоб дождаться первых капель, как вдруг мальчик заплакал, опустил нарды на пол и убежал. Он знал, теперь его ждет суровое наказание - хлыст. Батый опять закатал рукава. Лева попросил не наказывать раба и побежал за ним вприпрыжку, как серый волк за ланью.

«Анус, мой анус! » - раздался крик подростка из соседней комнаты. Хан Батый и Глаз засмеялись. А Лева подумал, какие же они свиньи!

*

Когда это началось, – бедра стали неметь, будто деревяшки? Она не чувствовала их, могла даже проткнуть иголкой – никакой боли! Онемение охватывало все большие участки – от бедер оно расползалось в два направления – немного к животу, но в основном, к ногам – переходило в ляжки, затем, в колени. Вся нижняя часть становилась чужая, больше ей не принадлежавшая. Как-то раз, во время онемения, она взвесилась – и о, черт, – стала на 5 кг легче, будто усыхала. Потом, конечно, через какое-то время, все возвращалось – и вес, и чувствительность. Но это странное явление было все чаще и продолжительней, оно наступало почти каждый день. Перси-да беспокоилась – если так будет продолжаться – кому она будет нужна – безжизненное дерево? Пробовала натирать живот и бедра различными травами, эфирными маслами, но эффекта не добилась. Потом, стала слушать джаз – немного помогло. Особенно в сочетании с массажем. Тело постепенно оттаивало, теплело, тяжелело, возбуждалось. Она еще долго потом гладила себя по бедрам, как бы автоматически, в забытьи.

Однажды девушка поняла, что впервые, это произошло, в день смерти отца. Стоя подле гроба, обитого черным бархатом, (а слезы не переставая, текли из ее глаз, – казалось, сейчас, гроб поплывет, как лодка! Ох, и залила же она тогда соседей с нижнего этажа!), – она будто провалилась в вату. Какой-то пронизывающий туман сковал все ее существо холодом, и тут Перси-да осознала, что бедер как будто нет…

С появлением Филиппа Афинского в ее доме, все изменилась. За те три дня, что он провел в комнате ее отца, бедра стали настолько чувствительны, что дотронься он до них одним пальцем – они уже пылали огнем.

- Так значит, тебе понравилась моя мама? Она классная, скажи! – девушка вытерла набежавшую слезинку с уголка глаз. Ветер развивал ее волосы в разные стороны, будто ветродуй колдовал над имиджем фотомодели для обложки журнала. Легкие светлые брюки красиво облегали ее ноги. Бедром она прижалась к бедру Филиппа и испытывала блаженство.

Они сидели на крыше дома, смотрели вниз на маленьких людишек, копошившихся, как муравьи; следили за маленькими машинками, ползущими по проспекту, как гусеницы.

- Я все же никак не могу понять, ну, как это твоя мама… четыре разных существа?

- Что же здесь удивительного? Это просто четыре сущности одного целого. Вот ты, например, у тебя тоже есть четыре стороны – перед, зад, правый бок, левый. Так и моя мама.

- Да, но ведь мои стороны, они – вместе, они принадлежат одному мне, – он посадил девушку к себе на колено.

- Так и мама – все четыре ее сути – всегда вместе, – она обняла его плечи одной рукой.

- Но они разноцветные, а я – одного цвета.

- Ошибаешься, ты – тоже всегда разноцветный в разных местах, и скоро ты сам это сможешь увидеть.

- Ха, хотелось бы посмотреть на себя со стороны! Но эти сущности – бесполые, разве нет? Или они, то есть она, все же женщина? – не мог успокоиться Филипп.

Перси-да еле заметно вздохнула.

- В некотором роде. Она ею была, в ЭТОЙ жизни.

Молодой человек взялся за железные перила, они оказались холодными.

- Но эти четыре сущности имеют четыре имени, – не унимался он.

- Послушай, хватит спорить! Ты все равно не прав, сто раз не прав, – девушка откинула его волосы со лба, провела мягкой ладошкой по его щеке, потом прижалась лицом к его лицу. Сидя на его колене, она была на голову выше его и смотрела сверху вниз.

- Хорошо, я не прав. Знаешь, что мне сейчас пришло в голову, и я думаю, что здесь не ошибусь… Если я стал наполовину твоим отцом, значит, ты – часть меня. А раз ты – часть меня, то и я – часть тебя. Значит я – это ты, и, наоборот. Идем дальше, четыре сущности – так как это твоя мать, – тоже часть тебя. А раз ты – часть меня, то и я – часть этих сущностей. Получается, мы все – части одного целого.

Она подняла голову вверх, к первым, появившемся на небосклоне, звездам.

- В этом, что-то есть. Я, пожалуй, подумаю на досуге.

Филипп Афинский смотрел вдаль, на загорающиеся то тут, то там рекламные щиты. В том районе, где жила Перси-да, было много ресторанов, кафе, супермаркетов, развлекательных заведений. Яркими броскими вывесками и витринами они пытались привлечь внимание потенциальных клиентов. В глазах у Филиппа зарябило.

- Перси-да, давно хотел тебя спросить…

- Да?

Он помолчал и решился, наконец.

- Насчет всех этих паучков-таракашек… в столе.

- А сам не догадался?

- Я думаю, это – фантомы.

- Молодец! Это так. Но кто они, понял? – Песри-да развернулась всем корпусом и теперь сидела на нем, а ее колени торчали за его спиной.

- Наверное, просто твари…

- Все эти насекомые – когда-то были людьми, которые слишком много напакостили в жизни, нагадили, а теперь стали еще гаже.

- А этот мерзкий богомол?

- Хм… – усмехнулась девушка, – Консул Вася? Он работал в посольстве, в одной экзотической стране, как-нибудь расскажу тебе о нем. Редкая сволочь.

- Я так и понял.

- Он тебя доставал?

- Только своими наглыми ухмылками.

- В следующий раз покажи ему это, – она достала из сумки небольшой прозрачный камень.

- Что это?

- А ты покажи – и увидишь!

Филипп взял алмаз, поднес к глазам и посмотрел сквозь него на звезду, загоревшуюся прямо над ними. Она засияла в его неровных гранях, как луч прожектора. «Странно, алмаз… из него бы получился нехилый бриллиантище… кучу денег, наверное, стоит! »

- Ладно. Покажу ему.

Перси-да нежно поцеловала Филиппа в ушко и будто тихий ангел пролетел над ними, коснувшись их своим крылом.

- Мне нужно привезти сюда моего ангела. Не зря ж я его купил.

- Откуда?

- С Белорусского, моя сумка там, в камере хранения.

- Ну, хочешь, прямо сейчас поедем?

- Ты со мной? – обрадовался молодой человек.

Она посмотрела на него полными любви глазами и ничего не ответила. Встала. Он встал. Прислонившись к холодным металлическим периллам, они обнялись в последний раз. Перси-да посмотрела вниз на мелких муравьишек и гусениц.

- На лифте долго… Может, сиганем отсюда?

Он рассмеялся.

- Жить надоело?

Но она была серьезна и чуть иронична.

- Папа… А когда-то мы с тобой прыгали… Забыл?

- Забыл, – честно признался он.

- Ну, тогда, давай, вспоминай! – она перелезла через перилла, он в нерешительности последовал за ней.

- Руку! – властно скомандовала дочь колдуна и, с силой взяв его за руку, увлекла за собой. Через секунду они летели с крыши десятиэтажного дома, замерев от восторга. «Разобьемся, твою мать! Как пить дать! …блин! » – думал молодой человек, но чувство полета так захватило его, что даже страх перед смертью отступил. В конце концов, он подумал, Перси-да знает, что делает, и возможно, проделывала это ни раз. Внизу, прямо под ними, были деревья и кусты. Девушка, немного зависнув в воздухе, отклонилась в сторону и мягко спланировала на траву. Все это время она не выпускала его руку из своей. Филипп тоже завис на какие-то доли секунды перед тем, как приземлиться и встал на ноги, совершенно не ударившись о землю. Гладиолусы в садике одинокой старушки, жившей на первом этаже, помялись под его кроссовками. Он поднял их и провел руками по цветкам, они выпрямились.

- Здорово! Мне та-ак понравилось! Давай еще!!

- Любимый, мы еще с тобой прыгнем, и не раз, но не сейчас. Мы же должны идти за твоим ангелом!

И они, поднявшись на лифте до чердака, прыгнули еще раз с крыши. На этот раз у Филиппа получилось гораздо изящнее, он лавировал между деревьями, кустами и цветами.

- А вы с отцом и летать умеете?

- К сожалению, нет, только вниз. Мы можем замедлять падение перед приземлением разными способами, с двадцатого этажа для нас прыгнуть – все равно, что с первого.

- Понятно. И вы так можете с любой высоты?

- Не вы, а мы, – засмеялась спортсменка.

Они поехали в метро на станцию «Белорусская».

*

- Ты, наверное, хочешь, есть? – с энтузиазмом спросил молодой человек Андриан Бегинин.

- Ну, не так, чтобы очень…

С бодрым видом он изучил холодильник, и пришел к выводу, что мир злой. Словом «пустота» содержимое оного можно было бы назвать с оговоркой на одну сосиску и пару яиц. Так как девушка не видела, что творится в холодильнике, он продолжал долго и внимательно глядеть на зияющие полки, будто выбирая, что бы взять… Ему представилось, что от его глядения, холодильник наполняется всякими деликатесами. Но он почему-то, все также оставался пустым.

- Значит так… сварю тебе по быстренькому пару яиц, сосиску… Согласна?

- Не утруждай себя готовкой, давай, что есть, бутербродик какой-нибудь, маслица, икорки, рыбки, - Нинель откинула рваную челку назад, любуясь на свою стильную прическу.

- Мне это ничего не стоит. Я люблю готовить! – он уже доставал холодные яйца и сосиску, быстро забросил все в сотейник и, залив водой, поставил на огонь. Чтобы гостья не скучала, молодой человек поймал для нее приятную музыку на коротких волнах. Вскоре сосисочная пленка плавала в кипящей воде, как разорванный презерватив, а яйца потрескались, как старинные фрески.

- Готово.

Андриан красиво выложил на тарелке сосиску между двух яиц, и у него самого потекли слюнки. От сосиски шел пар и запах вареного крахмала, от которого его голодному желудку сделалось дурно.

- Я есть не хочу, – врал он, – на работе плотно пообедал.

Заглянув в хлебницу и найдя там полусухую горбушку белого хлеба, обрадовался.

- Вот если только что…– он воткнул в центр горбушки круглый красный леденец на палочке, и получилась полусфера, напоминающая грудь. Андриан показал Нинке творение в своей тарелке, и она неприлично заржала.

- Гы-гы, символично, да? Я съем твоё, гы-гы, а ты – моё!

- Хам!

Он лизнул леденец, неотрывно, глядя в глаза девушки. Нинка причмокнула языком. Какие-то мушки или мелкие комарики летали вокруг них. Девушка отмахивалась от них руками. Вдруг Андриан вспомнил, что где-то у него есть растворимый кофе.

- А может, немного извращения?

Нинель подняла брови, будто вдруг получила звуковой сигнал от инопланетян.

- Кофе опять попьем… Моя мама говорит, что пить кофе на ночь – это извращение, а мы уже второй раз… – пояснил хозяин.

Нинка улыбнулась. Она сделала губы в виде буквы «о» и всосала половину сосиски себе в рот, потом, не спеша, вытащила ее, даже не откусив. Так продолжалось несколько раз. Андриан, как завороженный глядел на неприличные манипуляции с сосиской. На этот провокационный крючок у «гейши» попалась не одна жирная рыбка.

- Я-а-а… не про-о-тив извраще-е-ния… с таким чудным ма-а-а-льчиком, как ты… попьем кофе на ночь… - тягуче проговорила она.

Тут она, сильно щелкнув зубами, откусила сосиску и стала смачно

жевать. Андриан уже проглотил сладкий леденец и теперь грыз сухую корку горбушки. Его желудок недовольно заурчал.

- А как тебя все-таки звать-то? Так и не скажешь?

Нинка захихикала.

- Скажу, скажу! Расслабься. Нинель меня зовут.

- А меня – Андриан.

- Это я уже слышала, Андюшенька!

Музыка по радио закончилась, и поставленный голос диджея, вновь заговорил: «Итак, друзья мои, сегодня мы говорим о жизни после смерти. Рассказывайте, что приключилось с вами или вашими друзьями. Умирайте, воскрешайте и звоните нам! Телефон в студии тот же! Хм… Вот уже, кажется, есть звонок. Але? Привет! » Что-то зашипело, зафырчало, и далекий мужской голос с кавказским акцентом сказал: «Привэт, торогой! » «Что вы можете сказать по нашей теме? » «Я умер, когда малэнкий бил, било мне лет щесть-восем, ногу обварил и сознание потерял…» «Так, так, очень интересно, и что же дальше? » «Вот, вижю сэбя со стороны, будто я уже вишел из тела! Клянусь мамой! И полетел куда-то…» «Да, необычный случай! Что-нибудь там видели, когда летели? » «Туннель я видел, торогой! Что же еще? Клянусь мамой, видел! И свет в конце туннеля. Ну, потом, кто-то остановил меня и вернул обратно! Ёбвашу…» «Пиииип! » – заглушили кавказца.

Тема по радио была совсем неподходящая для их дальнейшего общения, и Андриан его выключил. Он решил переходить к решительным действиям и взял Нинель за попу. Тут она опять заметила что-то живое, летающее вокруг его лица.

- Что это вокруг тебя вечно летают какие-то красные гнусы?

- Это не гнусы, это – прыщи, – спокойно пояснил Бегинин.

- Прыщи? Как это? – она прищурила глаза от недоверия.

- А ты присмотрись повнимательней.

Нинка стала глядеть на них, но «гнусы» все время были в движении, улетали от нее. И тогда она изловчилась и поймала одного. Держа его на ладошке, ногтем другой руки она резко надавила на него, беловатая жидкость выплеснулась ей в руку.

- Фу-ты, и правда – прыщ… А чего это они?

- Прыщекуски испугались, вот и разлетелись, но все-таки, не бросили меня, летают за хозяином, как хвостики – здесь их дом.

- А ты, их не пробовал словить сачком и выдавить?

- Пробовал, новые появляются, как гидра! Вместо одного выдавленного – два новых. Травить их газами всякими пробовал, да, только сам чуть концы не отдал – потравился. А этим гадам – хоть бы что, живехоньки!

- Да… не знаю, что и сказать… – ей стало жаль парня. Но любовью заниматься расхотелось.

После того, как они еще вечером выпили по чашечке кофе в небольшом кафешке на площади, погуляли по парку и окончательно проголодались, молодой человек пригласил новую знакомую к себе домой на ужин, плавно переходящий в завтрак. Вроде так романтично начиналось…

Нинка сразу же раскусила Андриана – нищ, как церковный таракан! Скудный ужин из грустного холодильника, разговоры о загробной жизни с грузинским акцентом, теперь еще эти прыщи-гнусы, верней, гнусные прыщи… И что она тут делает? Она, которую ждут три олигарха??? Ну, и что из того, что они староваты, всем трем за шестьдесят, а ей – лишь двадцать с хвостиком. Зато денег на нее они не жалеют. Однажды она осознала, что ее яркая внешность является единственным капиталом, который можно выгодно вложить и получать дивиденды. И не просчиталась. На ее газетный призыв откликнулась вначале пара прохиндеев. Приехав в столицу, и поняв, что это все не то, она продолжала поиски, пока не познакомилась на одной презентации с Глазом. О его состоянии ходили легенды. Подметив прожженным взглядом старого ловеласа провинциалку, Глаз положил на нее свой единственный глаз и увез ночью к себе, в одну из московских квартир. Нинка была на седьмом небе от счастья. А что, если все богатства старикана достанутся ей? Надо попытаться стать его женой. Она слышала, что Глаз любит жениться, у него было их уже с десяток. Правда, никто не знал, куда они потом девались, его жены. Надо попытаться стать его последней женой. Грезилась ей уже жизнь на собственном острове, в бамбуковом дворце, который утопает в пальмах и папуасах, которые ей прислуживают с белоснежными полотенцами, обмахивают ее плоскими веерами на длинных ручках, после приплытия сюда на собственной белоснежной яхте, с борта которой она только что любовалась лазурным морем и стаями экзотических рыб и кораллов, стоя под зонтиком с загорелым мачо, который нежно обнимал ее за талию и жевал orbit без сахара... Кто будет в роли мачо? Ну, конечно же, Филипп. Она представляла его во всех своих девичьих мечтаниях, и сердце наполнялось блаженством и тоскою.

Она вспомнила, как поздно вечером, Глаз пошел на кухню за новой бутылкой шампанского. И она, в это время, плюнула ему в бокал. Слюна вспенилась и растворилась в игристой жидкости. Нинка рассмеялась. Она представила, как Глаз будет смаковать напиток, не подозревая о ее «коварстве». Через несколько минут вошел Глаз с новой бутылкой. Он освежил свой бокал и налил девушке, но поменял их бокалы местами, сказав, что хочет пить на брудершафт.

- Ну, ведь мы уже на «ты»… - удивилась Нинель.

Глаз таинственно улыбнулся и произнес:

- А у нас сегодня все наоборот…

Нинке пришлось выпить шампанское со своим плевком. У нее закралось подозрение, что новый любовничек понаставил кругом видеокамер и наблюдал за всеми ее действиями в свое отсутствие. Она пошарила глазами по сторонам и увидела в углу, завуалированную картиной скрытую камеру. Как же она раньше не заметила? Старикан не такой простой оказался. Надо быть осторожней. Она лихорадочно вспоминала, что делала в отсутствие старика… Кажется, задрала юбку, неэстетичным жестом почесала ногу, смачно рыгнула, плюнула ему в бокал… А осматриваясь по сторонам, присвистнула и негромко сказала вслух: «Ё-моё, сколько денег-то сюда бухнуто!!! Лучше бы в детский дом отдал, хрычуй! »

Глаз пил шампанское, смакуя и причмокивая, и вдруг без всякого вступления выдал:

- И вот, говорю я Надьке однажды: «Аркадьевна, сколько денег я сюда вбухнул, а чей-то не видно никаких улучшений? »

- А, кто это такая, Надежда Аркадьевна?

- Да директор детского дома в Нахабино, куда я перечислил пятьдесят штуракей зеленых. А она мне: «Строим, батюшка, строим, новый корпус…» «Ну, говорю, пойдем, посмотрим на строительство. » Пришли, смотрим, – полгода, как котлован вырыт. А детишки там бегают, по дну, копошатся в грязи, лохматые, рваные… И новый корпус только на картинке намалеван. Все, разворовали, гады!

Нинка подумала, что вот и ответ на ее восклицание о детском доме. Ей стало неуютно. Поскорей бы получить награду и уйти отсюда. Но, быстро уйти не получилось, она зависла у старика на неделю, пока не надоела ему.

Второй спонсор, был не так богат, как Глаз, но достаточно, чтоб Нинка с ним была. Она не копалась, красивую жизнь она любила, а за нее нужно было платить. Второй, был немного моложе первого, года на три. Заикание даже шло ему. Но ее поразили его странные чудачества и выдумки. Он подвешивал ее за руки к потолку и раскачивал в разные стороны, заставляя писать, а сам лежал под ней и пытался поймать ртом струю.

Однажды он мазал ей спину взбитыми сливками и слизывал их с ее тела, а потом объелся и блеванул прямо ей на спину. Старый желудок не сработал. Лева щедро платил за свои капризы. Но о его проделках ей было стыдно вспоминать.

Третий был жесток, и это доставляло ему удовольствие. Бритоголовый Хан Батый с тонкими губами и синим подбородком, колол ее в попу длинной острой иглой во время полового акта. Она вопила от боли и унижения.

Как-то раз на прощание, он затолкал ей в промежность целую пачку сотенных бумажек, и пихал, пихал, пока уже не лезло. «Еще, еще! » - страстно шептала она, изображая половой акт. «Порву тебя всю! » - орал в азарте он. Она хохотала, а душа ее плакала. Потом, поспешно сев в такси, она еле доехала до дома от нестерпимой боли, вредные металлы денежной перфорации разъедали внутренности. И после, рыдая, вытаскивала мокрые и скрюченные бумажки из себя. Насчитав почти три с половиной тысячи долларов, она смыла слезы холодной водой и, вздохнув, посмотрела на свое хорошенькое личико. Боль стихла. «Ты не умерла, поздравляю! » Ей пришлось идти на следующий день к венерологу и лечить редкую гадость, что она подцепила от денег. Вспоминать о Батые было также неприятно, как и прочих.

И вот Нинель сидела у стола, вспоминала о своих немолодых любовниках, а напротив нее – здоровый, молодой человек, правда окруженный мошками, как аурой, и без денег. Ну, и Бог с ними, с мошками-то! Поймаю я их сачком. Сачка нет. Есть кастрюля, где он варил сосиску. Есть простынь. Лучше, пожалуй, второе. Она попросила его резко мотнуть головой в сторону, а сама окружила его с простыней. Со стороны это было уморительно: как она набросилась на что-то невидимое, а он отскочил в сторону. Ей удалось поймать большинство гнусов. Но простыни теперь у них не стало. Простынь осталась лежать на полу, она шевелилась в разных местах, будто живая. Прыщи взлетали, пытаясь ее скинуть, пространство для них стало плотным и жестким. Андриан подхватил Нинку на руки, они легли на голый диван и стали целоваться. Нинка представила, что руки Филиппа обнимают ее, и губы Филиппа ее целуют.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ