Провинциал. Глава 4

НАЧАЛО ЗДЕСЬ:

ЗДЕСЬ:

ЗДЕСЬ:

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ:

Глава четвертая

*

Еще в армии Sемирамидский отморозил себе почки. Будучи пофигистски настроенным к своему здоровью, он никогда не лечился. Сейчас, к отмороженным почкам добавилось воспаление простаты. Sемирамидскому мучительно хотелось пописать каждый час. Озабоченный молодой человек прыгал с ноги на ногу, пока не освобождался от лишнего груза. Каждый кустик и подворотня служили ему туалетом. Вскоре в Москве не осталось места, не помеченного юношей, он обоссал всю столицу.

Иногда на Sемирамидского нападали бесы, и он пугал, своей болтающейся между ног сарделькой, одиноких дамочек в подворотне, от чего те визжали и рассыпались в разные стороны. А он хохотал от комичности происходящего, свистя и улюлюкая им вслед. Дамочки крутили у виска и пускали ему вслед проклятья, чуть не получив разрыв сердца. Но по природе он был добрый малый, и не злоупотреблял такими пассажами.

Как-то раз, когда Sемирамидский пометил очередной подъезд, в него зашла девушка и направилась к тому темному углу, где стоял молодой человек. «У-у! » - сказал он, с гордостью показывая свой аппарат. «Ага…» - обыденно сказала девушка, спокойно задрала юбку и присела рядом. Послышалась струйка воды. Sемирамидский очень удивился. Он был уверен, что это только его привилегия, писать в подъездах.

«О, хорошо-о-о…! » - простонала девушка. Их лужи соединились. «Наконец-то, с облегчением, тебя, дорогая! » - поздравила она сама себя. И застегивая пуговицу, добавила: «И вас, тоже! »

Завязалась оживленная беседа о том, где лучше мочиться. Она доказывала, что в трубе – сидишь, тебя не видно, вокруг тебя шар, а в конце – свет, будто в конце туннеля. Он же утверждал, что это – чисто женский подход к вопросу. Нет, безусловно, свет – в «конце», тут никто не спорит. Но, по его мнению, прекрасно справляются с ролью туалета – чужие гаражи, заборы детских садов, заброшенные чердаки и подвалы, даже, скамейки с большими щелями. А с Чертова колеса не пробовали? А с велосипеда? Прикольно!

После долгих споров пришли к выводу, что лучшее место, все же – туалет, у себя в квартире. «А как часто это у вас происходит? » – спросила новая знакомая Sемирамидского. «Да каждый час могу! » - с гордостью похвалился он. И девушка сказала, что ее дом находится от сего места примерно в часе езды, поэтому, если он не возражает, то через час он может это сделать у нее в туалете, на чем они и сошлись.

Новая знакомая Sемирамидского представилась, как П. И он выскреб в подъезде, где они познакомились: P. S. P+S=

Молодой человек задумался, и дописал «вопросительный знак». Он еще не знал, если честно, во что может вылиться знакомство с такой очаровательной девушкой? Хотя оно уже вылилось в одну замечательную лужу.

Через час он пометил ее туалет, теперь и это была его территория, территория самца. Как-то само собой, из туалета он перешел в ванну, где уже плескалась П. Совершенно естественно он залез к ней, и они уже сидели в одном море – море любви. У него был час – до отпущения грехов – до отпущения очередной порции мочи на волю, и они решили не терять время.

П. поняла, что хочет вылечить Sемирамидского. Одного часу ей явно было недостаточно.

Забыв про все на свете, и про позывы своих мочеточников, он наслаждался близостью юного красивого тела с запахом фиалок. (Фиалковое мыло барахталось тут же в ванне, оно выскользнуло на дно из его дрожащих рук, когда он пытался его удержать, хватая за хвост, как скользкую рыбу, и про него все забыли.) Море любви выплеснулось из ванны и затопило весь пол, побежало в комнату, сквозь потолок – к соседям на нижних этажах, а они все резвились, плескались, наслаждались, ничего не замечая, отвернувшись от окружающего мира, и чувствуя, только друг друга.

«Мы странно встретились» - констатировала П. «Но расставаться не будем! » - добавил он, журча тонкой струйкой. П. посмотрела на него томным взглядом самки и сказала: «Подумать только, еще утром, мы не предполагали о существовании друг друга! Как много в мире непонятного и неожиданного…» Sемирамидский спустил воду в унитазе и опять залез к ней в ванну. «…удивительного и прекрасного! » – продолжил он эту мысль, поцеловав ее в родинку, между пупком и черным треугольником круглых завитков.

В пупке у П. переливалась ящерка с двумя изумрудиками вместо глаз. Ящерка подмигнула Sемирамидскому, он понял это, как намек к дальнейшему действию и перенес свою подругу на кровать. Погладив ящерку в благодарность за подсказку, молодой человек взял полотенце и обтер насухо девушку и себя.

Она вспомнила, как он целовал ее ноги, сосал пальцы на ногах и руках, облизывал с ног до головы – чужого, можно сказать, человека! И ее опять охватила нежность и благодарность. «Это он так меня не любя… А если бы мы любили друг друга! » - размечталась она. А вслух сказала: «Знаешь, ты потрясающий любовник, у меня таких еще не было…» «А какие были? » - спросил Sемирамидский. «Да никаких, и не было! Ты – первый! » «Что-то на девственницу ты не похожа! » - засомневался юноша. «Ты – мой первый МУЖЧИНА. Остальные, так… чудики. »

И она рассказала Sемирамидскому, как однажды, вечером, писая в кустах, один знакомый, вместо того, чтоб отвернуться, просто загипнотизированный зрелищем мочеиспускания, все никак не мог от нее оторваться, и не только слушал журчание ручейка, но и наблюдал. Было тихо и темно, но не настолько, чтоб не видеть силуэты. Ей было очень неудобно, так и хотелось сказать: «Ну, что, вылупился?! » Но потом она плюнула на него и доделала свое дело. Он стоял метрах в десяти от нее, типа, на шухере, хотя никакой пользы от этого не было. Прошел поздний мужик с большим догом, сделал вид, что их не заметил. Знакомый все стоял и «шухирил». Она застегнула молнию на джинсах и подошла к нему. «Ты до конца? Нет, ты до конца доделала? - приставал он, - мне показалось, ты не до конца, как-то смазала под конец! » Она посмотрела на него, и такая злость ее взяла: «Да, пошел ты! Козел! Даже сообразить отвернуться не можешь, не то, что уши заткнуть! » Она поняла, что даже пописать с этим человеком ей неприятно, не то, что все остальное! «Прости, ты просто человек не моего неба. И шел бы ты на все четыре буквы! » Почему на четыре, а не на три или пять, она и сама не знала. Наверное, перепутала с четырьмя частями света. На том они и расстались. После этого, П. как будто получила прививку и никогда больше не стеснялась, справляя малую нужду перед мужчинами.

Лева Sемирамидский вспомнил свою первую жену.

«P + S» – оказалось, = женитьба. Она, кстати, все-таки вылечила его почки и простату, но страсть ко всему мочеиспускательному у него осталась. Расставшись через четыре года с женой, Лева пошел в затянувшийся разгул, разгул – длиною в жизнь. Он не мог оставаться с одной женщиной больше, чем на одну ночь, и даже хотел лечиться от новой болезни – донжуанизма, но потом, плюнул. Великолепная болезнь – каждый день что-то новенькое, не соскучишься. Он стал пресыщен женщинами, их доступностью и продажностью.

Но на этот раз, ему было жалко отдавать Глазу блондинку – редкий экземпляр. Она была абсолютно без комплексов, и охотно писала ему в рот, оторва. К тому же, ее стройная фигура, темно-серые глаза, натуральные платиновые волосы… Она так запала ему в душу, он почти в нее влюбился. Впрочем, с Глазом, тоже, ссориться не хотелось. Ведь они дружили уже более сорока лет, со студенческой скамьи. И стоит ли ради случайной бабы обрывать крепкую мужскую дружбу?

Торжественная «передача тела» состоялась в ресторане на Старом Арбате, где владелец заведения был Левин друг. Ничего не подозревающую блондинку отвезли в загородный дом Глаза, и окружили почестью и заботой. Лева надеялся, что девочке там будет хорошо.

Он сидел в японском ресторане на открытой террасе с юной девой, по всей вероятности студенткой, которую подцепил в аптеке, – оба покупали презервативы. Заика смотрел на небо сквозь щели в бамбуковых шторках и ждал, когда туча опорожнит свой мочевой пузырь дождем, но она так и не сделала этого. Журавлики на бамбуковых шторках свили гнезда и целовались. Журчал фонтанчик, напоминая Леве о чем-то родном и близком. Они пили уже третью бутылку Шампанского. Студентка рассказывала старику, как сложно жить на стипендию, как она устала от общежития. А он все думал о своем, и, решил, наконец, прощупать ее настроение.

- П-п-п-пойду в туалет с-с-схожу. П-п-п-пойдешь со мной? Здесь к-к-к-кабинка юнис-с-с-секс, для м-м-мальчиков и д-д-д-девоч-ч-ч-чек!

- Какой вы смешной! – удивилась девица, - разве можно пользоваться вдвоем одним унитазом?

- Ну, п-п-п-писать б-б-будешь ты, к-к-к-киска, а я п-п-подставлю свой ротик и т-т-ты…

- Да вы что! Ненормальный? Что вы мне предлагаете? – она посмотрела на него, как на идиота.

- Ну, с-с-сходи, п-п-по-маленьк-к-к-кому! Т-т-ты же уже с-т-т-только вып-п-п-пила шамп-п-п-панс-с-с-с-ского! – с надеждой попросил Лева.

- Слушайте, вы что серьезно? Да вы просто псих сумасшедший! – девица даже перестала жевать и палочка с куском суши зависла в воздухе. Соевый соус потек по ее кофточке.

- Наз-з-з-зывай меня на «т-т-т-ты»! Я еще не ст-т-т-тарый!

Студентка вытерла соус салфеткой, но он крепко въелся в ткань.

- Ну, п-п-п-пожалуйста! У нас ст-т-т-только общего – мы выб-б-б-брали один сорт п-п-п-резервативов!

- Вы – выживший из ума старикан! И я не собираюсь участвовать в ваших похотливых извращенских увеселениях! Я хоть и покупаю презервативы, но учусь на юриста, в МГУ! – девица с достоинством встала, скомкала грязную салфетку и бросила в Леву. Потом, взяла сумочку и вышла, оставив старика одного доедать суши и сашими.

Выслушав все эти незаслуженные обвинения, Sемирамидский почувствовал себя будто человек, съевший кусок железа, – в желудок попало, а переварить не может. Он опять вспомнил блондинку, как ему не хватало ее, милой девочки, без комплексов и ложного стыда. Он решил пойти к Батыю и отыметь сразу трех мебельных рабов в набедренных повязках.

*

Креол набрал из-под крана холодной воды и поставил чайник на плиту. Он весело зашипел.

Было раннее утро, Любашка еще спала. Креол вышел из кухни, верней из того закутка, что он звал кухней, и тихо подошел к девушке. На шее у него висело полотенце, он только что умылся. Сквозь тусклое, будто слюдяное оконце пробивались первые лучи. Музыкант накрыл девушку одеялом и сел рядом, она проснулась.

- Доброе утро, малышка! Как спалось?

- Где я? – спросила ничего не понимающая Любашка.

- Ты здесь, у меня, ничего не бойся! Тебя никто не обидит!

- Ты – Креол? – память начала медленно возвращаться к ней, она вспомнила, как вчера ночью, долго-долго ждала в метро бабушку, как какой-то мужчина, не молодой, но с приятным голосом, привез ее на такси к себе домой, накормил и уложил в мягкую постель.

- Он самый.

Креол погладил Любашку по голове, от чего та ужасно смутилась.

- Я поставил чайник, ты будешь чай или кофе?

- Молоко, - краснея, сказала девушка.

- Ты всю ночь храпела, не давала мне спать!

- Правда? – ужаснулась Любашка.

Креол засмеялся:

- Шучу, шучу! Обычно храплю я. Я тебе не мешал?

- Нет, я очень крепко сплю. А где ты спал?

- Рядом с тобой, конечно, моя крошка. У меня только одна кровать, - игриво протянул Креол, и, засмеявшись, добавил, – не волнуйся, малышка, я спал рядом, но не на кровати, а на полу.

Слепая успокоилась. Музыкант прошел по доскам босыми ногами, вытирая шею полотенцем.

- А тебе было жестко?

- Ну, что ты! Пол для позвоночника, как скобки для зубов! Я же много сижу, когда играю на дуализаторе, и мне необходимо иногда спать на полу! – он повесил полотенце на крючок.

Чайник засвистел, вырываясь клубами пара из носика.

- Ой, что это за звук? – удивилась девушка.

- Это чайник поет, когда достигает оргазма, то есть м-м… высшей точки кипения.

- Никогда не слышала.

- А про оргазм слышала? – вкрадчиво прошептал Креол.

Любашка густо покраснела и попросила его не вести с ней такие речи. Бабушка строго-настрого запрещала ей говорить о подобном с мужчинами. Креол пообещал, что больше не будет с ней говорить об этом, если она сама не захочет.

- А мы пойдем искать бабушку?

- Да вот сейчас, малышка, позавтракаем и пойдем в метро!

Любашка ощупала на себе мягкий шелк платья, значит она спала в нем. Девушка встала и попыталась убрать постель.

- Даже не думай! Я сейчас все сделаю, – услышала она голос музыканта.

Он усадил ее в кресло и дал ей в руки рожок.

- Ты сиди тут, как королева, а я тебе принесу молоко и сделаю бутерброды. Ты с чем любишь с сыром или с колбасой?

- С вареньем.

- Сейчас наколдуем.

Креол залез в тапки и пошел колдовать над завтраком, а Любашка стала играть мелодию, услышанную у птиц.

Когда все было готово, мужчина подвел ее к столу и поставил перед ней тарелку. «Бедняжка, – думал он, – ничего-то ты не видишь, какую я красоту тебе сделал! » Он дал ей в руки бутерброд с вишневым вареньем.

- Платьице у тебя помятое, может погладить, а то бабушка ругать будет? Скажет, где это ты, деточка, так помялась?

Любашка опять покраснела, она представила, как снимет платье, а Креол будет ее разглядывать.

- Ничего, на мне разгладится, – сказала она с полным ртом.

Креол улыбнулся.

Откуда-то появилась пушинка и села на Любашкины волосы. Музыкант хотел снять пушинку, но подумал, что девушка опять будет переживать и решил ее не трогать. Он любовался на пушинку, которая переливалась, подсвеченная утренними лучами солнца. Девушка жевала бутерброды, не подозревая, что Креол все смотрел и смотрел на нее, как на чудо. И она представлялась ему то нимфой лесной, цветочно-ягодно-ореховой, то русалкой, в жемчужинах и кораллах.

Креол жил на чердаке, он сам оборудовал это место под жилье, нашел где-то старую ванну и унитаз, провел трубы, и у него появилась горячая и холодная вода. Старую, выброшенную кем-то электрическую плиту он отремонтировал и провел розетку. Стены чердака обклеил обоями. Нашел на помойке все: деревянный шкаф для одежды с одной дверцей, стол с поломанной ножкой, которую подклеил и подмазал, старую скрипучую кровать, какие-то мелочи. Пыльные разноцветные театральные портьеры ему подарил друг, режиссер театра, и Креол смело их развесил вокруг, получилось что-то вроде драпировок. Было вполне уютно, хоть и старомодно, но Креол и сам был не из этой эпохи. Единственное, что его раздражало: иногда чердак ругался матом. До него здесь жил бомж, пока, по слухам, не замерз где-то на льдине в Москве-реке. И видно, голос бомжа, время от времени, давал о себе знать двадцатиминутными ругательствами. Приведя Любашку домой, Креол ждал, что чердак снова начнет выражаться, но он почему-то молчал. Может, девушки постеснялся…

- Почему ты не ешь? Я не слышу, чтоб ты жевал!

- Я на тебя любуюсь, малышка, ты такая красивая!

Любашка опять смутилась, сердечко ее забилось.

- Сколько тебе лет, русалка?

- Восемнадцать с половиной. А тебе?

- В два раза больше…

Девушка промолчала, она отпила глоток молока и вытерла рот рукой вместо салфетки.

Креол взял салфетку и вытер ей ручку. На одном пальчике была капелька варенья, он не удержался и слизнул ее. Слепая одернула руку, как ошпаренная. Она опять покраснела, и попросила его срочно пойти в метро искать бабушку.

*

Между ног у нее торчал маленький, кудрявенький пуделек, и как-то жалобно попискивал. Она зажала кобелька сильными руками и наблюдала сверху, как его малюсенький членик с клочком шерсти на конце, мелькает у нее в промежности взад-вперед. Бедное животное тявкнуло и замерло. Скудная беловатая жидкость потекла у нее по ногам. Отшвырнув собачонка, она в сладкой истоме закрыла глаза и подумала: «Какая же я гадина! » Угрызения совести были пропорциональны ощущению удовольствия и наслаждения. Ругая себя последними словами, типа: «мерзкая тварь», «развратная гадина», «извращенка», она провела пальцем по набухшему клитору и по телу опять прокатилась волна оргазма.

Этого бедолагу Нинка поймала в одном из московских дворов, грязного, оборванного, плешивого. Она пожалела его и привела домой, ей тоже не хватало живого существа и хотелось выть от одиночества. Помыла пуделька, вылечила от блох, откормила до кругленького животика, сводила к ветеринару и сделала прививки, заботилась и выводила гулять в сквер, и как-то однажды, он стал тереться своим маленьким члеником о ее ножку. Девушка захохотала, до того он был забавен. Но пудельку было не до смеха, природные инстинкты бурно проявляли себя каждой весной и осенью. «Надо найти тебе сучку, милый! » - подумала хозяйка и взяла его к себе на колени. А потом, он лизнул ей промежность, и Нинель удивилась и испугалась этому сладостному острому ощущению. Кобелек как-то сам незаметно оказался у нее между ног…

Нинка очень привязалась к животному. Радостным лаем Тимошка встречал ее под утро, уставшую от очередного клиента. Она угощала его сахаром, чесала ему животик и целовала в мордочку. В их «близких» отношениях она не признавалась даже себе. И Тимоша вел себя по-мужски, никому не выдавал их тайну.

Вначале, когда это случилось в первый раз, Нинка ужасно мучилась и переживала. Первым делом, осенив себя земным крестом, она прочитала молитву. Это не помогло, и Нинель отправилась в церковь, к отцу Параскевуну, снять сей тяжкий грех со своей души. Выслушав сумбурную речь девушки, отец Параскевун, успокоил ее, что на все воля Божья и если внушил ей Господь страсть к бедному животному, то она, его верная раба должна не роптать, а подчиниться. Чтоб доказать, что Господь любит ее и принимает такой, какая она есть, он опять затащил ее в кусты, где со словом божьим на устах, наглядно показал ей любовь Господа к своей заблудшей овце. «Отпускаете ли вы мне этот грех, батюшка? » - взволновано спрашивала Нинка. «Отпускаю. Иди с миром, дочь моя! » - говорил отец Параскевун, поправляю между ног рясу.

Когда это случилось с Тимошкой во второй раз, Нинель поняла, что сопротивление бесполезно – это судьба, но в церковь больше не пошла. Она думала, интересно, а кто-нибудь еще в мире так делает? Как наверное, это гадко – заниматься сексом с псом! И если б узнала мать, то с бодуна, прибила бы ее! Но потом, однажды в библиотеке вычитала, что древние греки пилились с овцами и козами, и успокоилась. Мало ли с кем совокупляются люди? Человек – грязная тварь от природы, и только притворяется благочестивым.

Нинка решила поступить куда-нибудь учиться, не всю же жизнь на спонсоров надеяться! Долго выбирала по газете к чему же еще у нее лежит душа, кроме денег. И вот нашла курсы иностранных языков. Выбрала очень редкий африканский язык одного маленького племени в западной Африке. Она и сама не знала, на кой черт ей сдался этот язык, понравилось просто! Чтобы пройти коллоквиум, ей пришлось с неделю просидеть в библиотеке, в душном зале, развивая свою эрудицию. (Тогда-то она и вычитала про зоофилические грехи греков с овцами.)

Блестяще сдав экзамен и поступив на вечерний, Нинка даже сама удивилась. Оказывается, еще рано на себе ставить крест! Она была полна радужных мечтаний о новой жизни, о новых свершениях, строила планы на ближайшее будущее без сомнительных связей со стариканами. Накопив денег на однушку и подобрав квартирку в спальном районе, Нинка решила послать их всех к черту, тем более, что Глаз был временно не доступен, по слухам, он влюбился в какую-то умопомрачительную блондинку, которая, якобы, захомутала старика, став его одиннадцатой женой. Ну что ж, значит, личный остров и яхта будут у Нинель в другой жизни!

Оставался еще п-п-писунчик Лева – любитель смелых экспериментов с молодыми красивыми женщинами. Подумаешь, пописать заике в рот, если платит за это? Но Лева заявил, что ему нужен т-т-т-тайм-аут, чтоб встретиться с женщиной еще раз, и попросил подождать длинную очередь.

Был еще жестокий садист Хан Батый. Но при одной мысли о Батые Нинку просто бросало в дрожь. В последний раз он больно прокусил ей ухо, чуть не насквозь проткнул ей мягкую ткань ягодицы шилом, и у нее еще с месяц было нагноение.

Мечту об однокласснике Филиппе девушка тоже похоронила. Она закопала ее у себя под окном, вырыла могилку, поставила крестик и сплела венок из одуванчиков.

Нинка оделась во все черное, купила дорогое вино и устроила поминки, пригласив Андриана Бегинина.

Она стояла у открытого окна тихая, задумчивая, печальная и не заметила, как из новеньких Жигулей, вышел ее дружок, в лимоновом галстуке и банановом костюме. Тимошка ошивался около ног хозяйки, игриво вилял хвостиком, на что-то намекая, но она отшвырнула пуделька ногой и тот обиженно заскулил.

- Сегодня мы отмечаем два события в моей жизни, - сказала Нинель, когда молодые люди сели за стол. Она была такая загадочная, в черной вуали.

Андриан взял бокал с вином, он решил остаться у Нинки в Чертаново с ночевкой. Ему тут понравилось.

- Первое, - продолжала она, - я поступила в институт, и уже посетила две лекции. Изучаю язык жителей вулканических островов республики Кабо-Верде. Кстати, C’me bo’sta?

- Чего-чего?

- Ка-ма бос-та! Это я тебя спрашиваю, по-креольски: «Как поживаете? »

- А, ничего живу, спасибо, вот девятку купил! Хочешь посмотреть?

Они выглянули из окна пятнадцатого этажа, и молодой человек показал на маленькую темно-синюю машинку внизу.

- Это моя, - радовался Андриан.

- Поздравляю! Значит, отметим три события!

- А какое третье?

- Вообще-то, не очень радостное, - Нинель сразу погрустнела, вспомнив о Филиппе, – похороны у нас и поминки.

- Да? А кто умер? – испугался Бегинин.

- Моя… мечта.

- О, Господи, напугала! Я уж думал, мать похоронила!

- Мать моя жива, проспиртовалась изнутри, никакая зараза ее не берет! Вчера только ей звонила.

- А, понятно. А мои предки все с коровами и свиньями, - усмехнулся парень, отгоняя от лица гнусов.

Они помолчали. Андриан снял банановый пиджак и повесил его на спинку стула. Становилось жарко. Он налил им еще вина.

- Ну… давай, помянем… его… - через паузу начала опять Нинка.

- Кого?

- Ну, того, о ком была мечта.

- Как-то ты сегодня загадками говоришь…

- Да нет никаких загадок. Я поняла всю несбыточность моей мечты о… своем однокласснике, и решила ее закопать под окном, в садике.

- Ну, тогда туда ей и дорога, - сказал Андриан и выпил бокал вина, как водку, залпом.

Они закусили. Нинка приготовила салаты, нарезки копченой колбасы и сыра. Все было скромненько, без изысков, но достойно.

- А как звали твоего одноклассника?

- Филипп.

- Хм. У меня тоже недавно работал один Филипп, в моем подчинении.

- Может это он? – с надеждой сказала Нинка.

- Да ты знаешь, сколько в Москве Филиппов? – засмеялся Андриан, жуя оливку, - а как фамилия твоего одноклассника?

- Афинский…

- Ну, тогда, это, может и он! Тот тоже был, Филипп Афинский!

- Не может быть! – Нинка вскочила. Кровь бросилась ей в лицо, руки задрожали.

- Да ты, успокойся. Я его уволил давно!

- Да-а… – протянула Нинка, – а за что?

- Ну, вообще-то, он сам уволился, по собственному желанию. Говорит, стал отцом!

Нинка молча рухнула на стул. За стенкой, в туалете скулил Тимошка, его не допустили до стола. Андриан с усмешкой смотрел на подругу, он не ожидал, что его слова произведут такой эффект. Медленно он налил себе и ей вина, медленно поставил бутылку на стол. И ему опять показалось, что происходит дежа-вю: он точно, абсолютно точно сидел вот также за столом, справа стоял шкаф, слева – телевизор, выла в туалете собака, он медленно наливал вино и пил его с женщиной, которая любила другого мужчину… Он, будто со стороны видел, как Нинка подняла бокал высоко в воздух, как он с ней чокнулся, как она пьяно, с куражом сказала: «Ну, что ж, упомянем душу его, светлую! », выпила вино одним глотком, и шарахнула бокал об пол. Стеклянные осколки разлетелись во все углы.

А потом они страшно напились. У каждого были свои причины. Бегинин, купив девятку, уже неделю не брал в рот спиртное и ему хотелось оторваться по полной – машина напрягала и дисциплинировала. А Нинель – справляла поминки по своей любви.

Комнатка у нее была крохотулечка, здесь было все: и кровать, и стол со стульями, и холодильник, и шкаф и телевизор – в общем, кухня, спальня и гостиная в одном флаконе. Нинка сделала студию из своей однокомнатной, сломав все перегородки. Ей казалось, это очень современно.

Молодые люди пересели со стульев на кровать, Андриан стал целовать Нинку в губы, и она ласково прошептала: «Подожди…» Вытащив изо рта жвачку, она осторожно приклеила ее к холодильнику. Андриан повернулся и увидел на стенке холодильника ровный ряд таких же приклеенных жевательных резинок, а ведь он был у нее в первый раз. Не успел юноша поинтересоваться на этот предмет, как вдруг ревнивый Тимошка с громким возмущенным лаем ворвался в комнату к хозяйке, и безжалостно искусал соперника. Пробежав по осколкам бокала, он поранил лапы, и с них стекала кровь на розовую простынь, которую Нинель берегла для особых случаев.

- Фу! Фу! Тимошка! – яростно кричала хозяйка, но в Тимошку, как бес вселился. Он вырвал клок фирменных Андриановских трусов и вцепился острыми зубками ему в бок.

- Убери этого урода! – орал парень истошным голосом, – ах, ты скотина, убью, гада!

- Фу! Тимофей, фу! Я сказала! – Нинка пыталась с силой оторвать от него животное.

Наконец она надавала псу по морде и он отпустил хватку. Андриан выхватил у нее из рук кобеля и со всей дури ударил его об стенку. Пуделек завизжал и обмяк, сильная струя крови потекла на его окровавленные лапы.

Нинка вскрикнула. Они оба тяжело дышали после борьбы и в ужасе смотрели на труп Тимошки, кровавое пятно расползалось на полу все больше и больше. И тут Андриан, возбужденный видом крови своей и чужой, с такой страстью схватил девушку и повалил на кровать, что она даже не посмела сопротивляться. Он обхватил ее ногу своими ногами и стал тереться об нее, как это делал Тимошка. Он царапался, кусался, рычал, как дикое животное, будто душа пса переселилась в человека. Нинке показалось, что когда-то это уже с ней было, дежа-вю какое-то…

Гнусы-прыщи летали вокруг них. Тихонько звенели осколки от ходящей ходуном кровати. Кровавый Тимошка, оскаливши пасть и закатив глаза, валялся на холодном полу.

*

Филипп открыл дверь в свою комнату, и как-то так получилось, что из плоской двери, бочком, выскочил карлик. Наверное, он жил в другом измерении, двухмерном, он был виден только в анфас.

- Что вы тут делаете???

- Я тут живу, и очень активно! – крикнул басом карлик и боднул его головой в живот. Филипп остолбенел. Бас совершенно не соответствовал облику этого маленького человечка.

От острой боли у Филиппа потемнело в глазах. Карлик разрезал ему живот, как лезвием, так как в профиль его голова была плоской. Парень схватился за живот, кровь вытекала на джинсы. А карлик припустился бежать из квартиры, временами поворачиваясь боком и становясь совсем невидимым. «Ах, ты сволочь! – подумал Филипп, - ну, попадись ты мне еще, дьявольское отродье! » Держась руками за живот, он пополз в кухню, там взял медицинский клей и заклеил рану. Она на глазах затянулась и исчезала. Филипп решил проучить карлика, во что бы то ни стало! Это был уже второй, первого, – парень случайно засек на кухне, когда ремонтировал кран с водой. Тот нагло вылез из кастрюли с компотом, и исчез. Карлики появлялись только в отсутствие хозяйки. «Так вот где вы прячетесь, твари, у нас в двери! » - разозлился парень. Он пошел в прихожую и стал глядеть на портрет отца Перси-ды, по дороге думая о карликах. Галогенчики сияли тусклым светом.

Портрет отца, висевший на стенке в прихожей, постепенно превращался в портрет Филиппа. Лицо колдуна теперь стало почти его собственным. Филипп часто задумывался над этим и сделал вывод, что или он сам становится отцом Перси-ды, или ее отец превращается в него. Он подолгу смотрел на этот необычный портрет, и изображение будто отдавало ему свою энергию, делало его сильным и мудрым, подсказывало правильное решение.

Молодой человек ждал, что портрет укажет ему, как бороться с карликами. Но портрет молчал.

Вечером пришла Перси-да, он сообщил ей, что карликов развелось – спасенья нет! На что девушка не могла ответить ни слова, только икала от удивления и пускала мыльные пузыри. Она так расстроилась, что слезы потекли из ее глаз прозрачным ручьем.

- Ну, не плач, солнышко! Я куплю спрэй от карликов, мы попрыскаем, и они все сдохнут к чертовой матери, как тараканы, – успокаивал ее Филипп, но она все плакала и плакала.

Тогда он стал петь ей песенку, как маленькой девочке, и баюкать ее на руках. Перси-да захлопала в ладошки, и впрямь, становясь ребенком.

- Есё спой, папотька! Мне понлавилось, - просила она, сюсюкая и картавя. Она сосала пальчик, кувыркалась на кровати, смеялась и бесилась.

- Ска-зку, ска-зку, лас-ска-зы ска-зку! – сканировала она, топая ногами.

Эта метаморфоза, случившаяся с ней, была так неожиданна. «Как странно, - подумал Филипп, - а вот, если она так и останется маленькой девочкой, и не повзрослеет больше? Что я буду с ней делать, у меня же совсем нет опыта общения с маленькими детьми…» Он взял на полке детскую книжку с картинками и стал ей читать вслух.

Ставши маленькой, Перси-да забыла о карликах, забыла о Филиппе, забыла о печали, слезы высохли и она уснула поперек кровати, сося пальчик. Филипп уложил ее в постель, накрыл одеялом и поцеловал в лобик. Ему показалось, что это его ребенок, и он опять испытал к ней нежные отцовские чувства. Девочка что-то пробурчала во сне и блаженно улыбнулась. Прямо ангел! «А где же мой Ангел глиняный бродит? » - вспомнил Филипп, уж и не чая его найти.

Он решил устроить карликам западню. Сидя в кресле под конусом пирамиды, молодой человек обдумывал детали своего плана. Может смыть их из шланга сильной струей? Но как открыть дверь в двери?

Осторожно он подошел к двери, подставил ухо и прислушался. Но ничего не услышал, лишь из крана, на кухне, который он уже столько раз чинил, опять капала вода. Наверное, те же происки ненавистных карликов! Он постучал в дверь сбоку, где была ее узкая часть, и, как ни странно, дверь в двери сразу открылась, будто кто-то ждал его. Внутри стояла некрасивая тетка с коротенькими ручками, и смотрела на него снизу вверх. Шарпейные складки жира покрывали все ее немолодое тело. Филипп оглядел ее с головы до ног и понял, что это была карлица на тридцатисантиметровых каблуках. Ножки ее, так же, как и ручки, были уродливо коротенькие. В профиль, карлица была плоская, как лист бумаги. Они стояли и рассматривали друг друга. Глаза карлицы вначале были на лбу, потом тихо оседали ниже и ниже, теперь они ужи были на щеках, но скоро могли оказаться на подбородке. Лицо становилось асимметричным, расплывчатым и карлица с помощью массажа пыталась подвинуть глаза на прежнее место, но они опять незаметно опускались. Филипп подумал, что у него крыша поехала. Карлица сделала приглашающий жест войти, и Филипп уже подался вперед, но вдруг одернулся: «Э, нет, зайти-то в этот мир – зайду, а вдруг, потом, не выйду? И Перси-да превратилась в ребенка, не сможет мне помочь! » К тому же, чтоб попасть внутрь, ему надо было сначала стать плоским, а ему бы этого не хотелось. Карлица опять поправила на место глаза и пожала плечами – ну, не хочешь, так, не хочешь! Она злобно захлопнула свою дверь.

Молодой человек потер виски, у него страшно разболелась голова. Он подошел к шкафу со старинными книгами и открыл ту самую, против которой у него было предубеждение. Книга была толстая, но в ней была всего одна страница с длинным списком, в котором первым стоял Филипп. Он пробежал глазами список ничего не говорящих ему фамилий, и перевернул страницу, и тут появилась еще одна страница, он перевернул и ее, список не кончался, появлялись все новые и новые страницы. «Безумие какое-то! Что же это все значит? И почему он стоит в этом длиннющем списке под номером один? Может, это черный список? » – терялся в догадках парень. Почему он не спросил раньше у Перси-ды об этой книге? А теперь она стала маленькой, несмышленой, глупой!

Он размышлял, может, в этом списке перечислены все люди, живущие на этой Земле? Но ведь нет ничего постоянного. Ежесекундно тысячи умирают, тысячи рождаются. Он пригляделся, и, действительно, списки постоянно видоизменялись: появлялись новые фамилии, исчезали старые. Список всех живущих на Земле… Земля… Вдруг стены комнаты раздвинулись, все поплыло, книга исчезла из рук, Филипп как будто перенесся в другое пространство. Он стоял на земле, она была иссиня-черная. «Чернозем, но какой-то странный» - отметил мысленно парень. Он никогда еще в жизни не видел такой черной земли. Она дышала, как живая, шевелилась, потом как-то вздыбилась, будто открыла гигантскую пасть, даже торчавшие в ней белые острые булыжники напоминали зубы. У Филиппа перехватило дыхание. Это была земля, поглощавшая в себя все живое и животворящая землю из себя. Она пожирала все, что попадало в нее, и ее становилось все больше и больше. Сейчас она хотела впитать в себя Филиппа, переработать его, превратить в иссиня-черную массу. Он испытал настоящий ужас. Может, поэтому он стоял первым в списке? С ним решили расправиться, смешать его с грязью, уничтожить! Он услышал страшный скрежет, напоминающий доисторический крик динозавра. Обернулся – это скрипел подъемный кран. Через мгновение земля поглотила его, заработали страшные челюсти, пережевывая железные части крана вместе со строителем, сидящим в кабинке. Филипп услышал звуки каких-то скрипящих дверей, скрипящие качели, скрипящие лестницы, все скрежетало, визжало, лязгало, проваливалось в тартарары. И тут молодой человек подумал, что весь этот скрип и лязг должно быть звуковой эффект, сопровождающий страшное явление пожирания землей всего живого. Как аттракцион ужасов в луна-парке. И он проснулся во сне. Он осознал, что этого не может быть на самом деле! Он приказал земле: «Замри! » И та послушно застыла, как окаменевшая лава. «Сейчас все стихнет» - предположил Филипп и, действительно, скрип прекратился. Через секунду, как ему показалось, он опять услышал крик древней рептилии и, наконец, проснулся в реальности.

Филипп вскочил с кровати и подбежал к окну. За окном была стройка, огромный подъемный кран скрипел с фантастическим звуком, медленно поворачивая гигантскую вытянутую руку, державшую каменные плиты. Молодой человек вытянул вперед свою астральную руку и дотронулся до крана – он замолчал, или это Филипп потерял способность слышать? Но нет, за окном завыла сигнализация. Машина замигала всем, чем только можно со страшным ревом. Вскоре все стихло: сигнализацию отключили. Проснувшиеся под крышей ласточки встревожено загалдели. Отдаленный шум стройки смешался с их воплями.

Должно быть, было очень рано – солнце еще не взошло, а лишь порозовело на востоке. Крыши соседних домов темнели на посветлевшем небе. Он отвернулся от окна, Перси-да спала сном младенца, но черты взрослой девушки уже проступили на ее лице.

Филипп вспомнил в деталях свой сон и обрадовался, что это был только сон, не хотелось бы ему в реальности оказаться в том местечке. Но одно он не мог понять, где начинался его сон, а где была реальность? Карлица на тридцатисантиметровых каблуках – это реальность? А длинный список с его фамилией? А иссиня-черная земля, есть ли такая на самом деле? Он опять подошел к окну. Открыл форточку – шум стройки усилился. Свежесть утра ворвалась в комнату. Выглянув в форточку, молодой человек посмотрел на стройку. Строители копошились в земле, закладывая фундамент. Земля была иссиня-черная…

*

Филипп опять уснул и, проснувшись около полудня, понял, что сегодня наступил Особенный День.

Он начал его, как обычно, с прыжка-полета с крыши дома. Около самой земли завис на несколько мгновений, и благополучно опустился на землю. Но сегодня он не просто летел вниз, он парил. По дороге насобирал целую кучу осенних листьев с веток и запустил их в небо по приземлении, как салют. Листья полетели с тихим умиротворением, медленно оседая ему на голову. Он встряхнул головой и засмеялся.

Каждое утро Филипп проходил мимо магазина «Подарки на все случаи жизни», который будто дразнил его своим разнообразием. На витрине были всякие прикольные штучки: толстый-претолстый вязанный полосатый кот: полоски были разноцветные, мордочка уморительная, а на груди огромный бант – подари такого кота какому-нибудь толстяку – умрет от счастья; магнитофон в виде пылесоса, он засасывал звуки и выдавал гармоничную музыку, зеркальная ваза-лейка, ее стенки были из прозрачного стекла с нарисованными тюльпанами, а узкий носик и ручка – из керамики, с витрины свисали часы, прямо как с картины Сальвадора Дали, были они очень плоские и похожи на овальную тряпочку, только стрелки странно торчали колом вверх. «Часы на попку» – прочитал Филипп, но потом увидел вместо «п», – «л». «Ага, – на полку, оказывается! А что, и на попке бы они не плохо смотрелись, свисали бы тряпочкой с задницы! » – рассмеялся он. Эти часы и решил купить Филипп в подарок самому себе. Ему показалось, что они необычные. Сегодня был день находок и подарков.

Придя домой, он положил часы-тряпочку на полку и… время потекло. Оно стекало вниз, на пол, какими-то странными каплями, не похожими на воду, но жидкими и тягучими. Скорее всего, это была ртуть. Такого же металлического цвета. Капли ртути капали, сливаясь в необыкновенно красивую амальгаму, которая все увеличивалась в размерах. «Ртуть очень вредна для живых организмов, и когда время истекает ртутью, оно, должно быть, отравляет нас. Может, потому мы и умираем, что, истекая, наши часы отравляют нас в течение жизни», – подумал Филипп.

В комнату зашла Перси-да. О вчерашнем приключении она не помнила. Увидев часы, свисающие с полки, девушка удивилась:

- Как быстро течет время!

- Это часы моей жизни, – Филипп обрадовался, что Перси-да опять – взрослая, большая, красивая, как раньше.

- Нет, нашей, – она грустно посмотрела на него.

Часы капали. Каждая минута истекала микроскопическим шариком ртути.

- Зря я их купил, наверное… А посмотри, что я принес для тебя, любовь моя.

Он открыл руку и оттуда вылетел маленький компьютер. Он сел к Перси-де на плечо и стал чирикать.

- Это наша с тобой птица счастья, береги ее, улетит – не поймаешь.

- Спасибо. У меня тоже кое-что для тебя есть.

С этими словами Перси-да стала на колени и потянула его за руку. Он тоже опустился. «Какой-то магический ритуал…» - предвкушал юноша.

- Я подарю тебе смысл жизни. Носи его и не снимай.

Она сняла с себя венец из листьев папоротника и надела ему на голову. Он светился, как нимб.

- Это самый древний смысл жизни, видишь, папоротник – доисторический… Он весь пропитан моей любовью к тебе!

Когда она была маленькой девочкой, мама подарила венец дочке, но Перси-да о нем забыла, хотя всю жизнь носила его на голове. Пережив опять кусочек своего детства, она ощутила нимб на голове и решила подарить его самому родному и близкому человеку. И Филипп сразу почувствовал, что его жизнь преобразилась. Он понял, что смысл жизни заключался в ее любви. Она передала ему свою любовь.

- Сколько бы ни было у тебя женщин, а у меня мужчин, мы всегда будем любить только друг друга. Мы связаны с тобой навек, мы будем жить только друг для друга, даже, если, и не будем вместе. Ты всегда будешь помнить обо мне, а я – о тебе!

Листья папоротника были удивительным образом переплетены друг с другом, и походили чем-то на павлиньи перья. Они имели необычайный узор: какие-то, кружочки, черточки, точки, греческий орнамент и египетские письменные знаки, китайские иероглифы. Венец из папоротника появился лишь на миг на голове девушки, только в тот момент, когда она дотронулась до него и передавала, и так же исчез, оказавшись на голове Филиппа, как только его коснулся. Но теперь он ощущал его у себя на голове, и мог видеть его в зеркале-пентаграмме. Для всех остальных людей венец был невидимкой.

И глиняный Ангел нашелся сегодня к превеликому удовольствию Филиппа. Ангел сидел на дереве и учился летать, но толстый зад перевешивал, крылья тянули к земле. Он всюду тащил за собой сумку, в которой ночевал, там лежала щетка и паста, которой он чистил зубы на заре. Ангел доплелся до дома, где жили Перси-да и Филипп, поднялся на лифте на последний этаж и позвонил в дверь.

Перси-да открыла.

- Ой, к тебе гости, - крикнула она в открытую дверь.

Ангел зашел, стесняясь, внутрь. Посмотрел на портрет Филиппа у двери. Ничего не сказал.

- Ну, наконец-то! Я тебя так ждал! – обрадовался Филипп и взял его на руки, - думал, и не увидимся больше…

- Разве я мог тебя оставить? Я же твой Ангел. Тебе без меня туго придется, я должен идти по жизни с тобой…

И он поцеловал Филиппа.

- Ну, вот еще нежности! Я – не женщина!

- А я и не мужчина. Я – бесполый… Пола у меня нет, впрочем, как и потолка, и стен, и всего-всего прочего…

- Ну, крыша-то хоть есть? – Филипп весело подмигнул.

- Крыша – есть, и ее уже снесло немножко. Как долго я тебя искал! Теперь, кстати, и у тебя есть крыша. Это – я.

Ангел рассказал молодому человеку, как он учился летать, про свои мытарства и подвиги, про добрых людей и их заботу. Один добрый человек так долго бил его ногой в бок, пока глиняный бок не стал блестящим, отполированным, и всё удивлялся, почему Ангел не орет от боли. Другой, пытался отобрать зубную щетку, чтоб почистить ей свои ботинки, но Ангел мужественно за нее боролся, и случайно уронив щетку в грязь, отмывал потом в осенней луже.

В прошлой жизни Ангел Филиппа был алкоголиком и бомжем. Он утонул в Москве-реке по пьяни, и никогда не сожалел об этом. Чтобы изменить карму, ему предстояло пройти еще один жизненный путь, но уже Ангелом. Когда Филипп приобрел его на распродаже, бывший бомж и не думал, что попадет в такие хорошие руки. О своей прошлой жизни Ангел помнил смутно, лишь то, что ему доставляло огромное удовольствие ругаться матом. Низшие вибрации его человеческой сущности приходили в восторг от всего грубо материального: пожрать, порыгать, поиспражняться, покурить, попукать, повыпивать, посквернословить…

Поджидая молодого человека в камере хранения, Ангел не вытерпел и пошел ему навстречу, прихватив сумку с ванными принадлежностями. Но только потом сообразил, что не знает, где искать Филиппа. К тому же он был глиняный, люди неохотно отвечали на его расспросы, и все время давали ему понять, что крылья-то его ненастоящие, летать не умеют. Он все пытался доказать, что глиняным быть не так уж плохо, не то, что некоторые из них бывают – деревянными или вообще, тупыми, как пробка. С тяжелым сердцем и неспокойной душой, он все-таки нашел Афинского, и приперся к нему домой.

- Ну, проходи, располагайся, места всем хватит. Можешь учиться летать здесь: со шкафа на кровать. Перси-да, а какое сегодня число?

Все это время девушка стояла к ним вполоборота, тихонько хихикая. Она заплетала и расплетала косички на голове.

- Не помню, а что?

- Надо объявить этот день – праздником – Днем Подарков.

- Зачем? У нас каждый день – праздник.

И она пошла на кухню, приготовить медовый чай для Филиппа и его Ангела.

*

Точным ударом Елена Сергеевна прихлопнула прохладненькое тельце, и смахнула с щеки крохотный трупик. Крови не было, он еще не успел, как следует, присосаться. Через секунду опять пронзительно зазвенело. «Еще один! - с досадой подумала она, - это ж надо в самом центре Москвы, где ни лесов, ни болот рядом! Да и лето кончилось…»

Пожилая женщина почувствовала на себе опять прикосновение малюсеньких крылышек, и вроде как, ветерок. Подождав, пока комар замрет на ней, она сильно ударила себя по лбу, но поняла, что промазала. Растерла лоб с досадой. Кровосос взмыл к потолку, уже успевши изрядно нахлебаться. Чесалось. Она послюнявила укус. Не помогло. Волдырь раздувался. «Неужели, отравленный комаришка? »

Но тут ее мысли приняли совсем иное направление: неприятно, конечно, проснуться под комариное завывание, но странно было ни это, а то, что на улице почему-то кромешная тьма.

Елена Сергеевна встала с постели и первым делом нащупала банку, помочилась. (Все последние три года, чтоб не досаждать соседям по коммунальной квартире, она исправно ходила в баночку и выливала поздно ночью в туалет, когда все спали.) Потом щелкнула выключателем на стенке и электрический свет осветил всю убогую обстановку ее комнаты: узенькая кровать, покрытая разным тряпьем, довольно высокая, чтоб почувствовать себя принцессой на горошине; книжные полки с раритетными книгами, любовно собираемые годами и расставленные в алфавитном порядке по авторам; небольшой телевизор, в котором работало всего три канала; тумбочка с разным барахлом – разноцветными нитками, пожелтевшими от времени листками бумаги, кусочками тряпочек и рамочек, батарейками, вазочками, искусственными фруктами, пакетами с иностранными надписями, сухарями и старыми шоколадными конфетами с белым налетом; кресло, в котором она любила посидеть перед телевизором и послушать «Вести»; резной шкафчик с инкрустированными стразами, где пылилась разношерстная посуда и полотенца.

Посреди комнаты стоял огромный деревянный стол. Скатерть, когда-то связанная ее покойной сестрой, была в нескольких местах заштопана, но смотрелась еще вполне прилично. Окружив стол, будто в вальсе, стояли шесть стульев, на которые давно никто не садился, лишь в последнее время они часто сиживали за чашкой чая с внучатым племянником Андрюшенькой. Чудо-мальчик! Какое счастье найти такое сокровище на старости лет, когда воды-то подать некому! Какое он проявляет терпение и заботу! И откуда он только взялся? Елена Сергеевна и сейчас не могла точно припомнить все обстоятельства ее родственных отношений и перемещений. Он что-то сбивчиво и косноязычно объяснял, но она только поняла, что – родной. И полюбила племянничка всем сердцем.

А как чудесно они съездили на несколько дней в Подмосковье! Андрюшенька достал путевки в удивительный Дом отдыха, с первоклассной кормешкой, с чудными аллеями и дорожками, увитыми плющом. Елена Сергеевна улыбнулась воспоминаниям, на минуту забыв, что уже давно не в лесу, а в Московской квартире, еще и еще прокручивая счастливые моменты свидания с природой. Сама она давно не была за городом – ноги болели, а тут ее и отвезли, и привезли на машине, как королеву! Андрюша – племянничек, – без году неделю в Москве, а уже и Жигули приобрел! Хваткий парень.

Взгляд ее упал на старинные часы в углу, маленькая стрелка показывала на 10, а большая – на 4. «Однако, почему же так темно? Может, еще ночь? Хотя нет, мы ж вернулись вчера с Андрюшей в двенадцать ночи, значит – это, одиннадцатый час утра... » - так думала обеспокоенная женщина, подходя к окну.

И тут, открыв шторы, Елена Сергеевна потеряла дар речи: за стеклом была толстая кирпичная стена. «Что же это? Что за фокусы? - пронеслось у нее в голове, – ведь здесь было мое окно... » Она хотела немедленно отправиться в коридор, чтоб узнать у соседей, что за дурацкие шутки они затеяли и на ватных ногах подкатила к двери. Дернув за ручку, женщина обнаружила, что дверь заперта с внешней стороны. Странно, когда она уезжала в Подмосковье, этого огромного замка здесь не было! Кто же его сюда врезал? Они что, издеваются надо мной? Первое апреля в сентябре устроили? Елена Сергеевна в бешенстве дергала за ручку, но дверь не поддавалась. «Да что же это такое!!!! » - женщина не на шутку рассердилась и хотела срочно звонить Андрюшеньке – жаловаться. Но телефон был в коридоре, а выйти из комнаты она не могла.

Она села на стул, увидела на столе графин с водой, выпила стаканчик. «Так, только без паники, без паники, - уговаривала себя Елена Сергеевна, - сейчас все выяснится! » А сердце гулко билось «бум, бум, бум», и готово было выпрыгнуть из груди.

Хозяйка встала и опять подошла к запертой двери. «Может постучать? Глупо как-то… Что обо мне подумают? » Елена Сергеевна всю жизнь проработала в библиотеке. Интеллигентность и застенчивость были у нее в крови. Начитанная дамскими романами, литературная барышня жила в вымышленном мире, где рыцари спасали даму сердца, мушкетеры скрещивали шпаги, чтоб защитить прекрасную миледи, девушки сидели за вышиванием, томно склонив головку.

Она приложила ухо к двери и стала прислушиваться. Ни одного звука не доносилось из коридора. Странно, она всегда слышала, как соседи хлопают дверьми, разговаривают по телефону, топают по коридору. Елена Сергеевна тихонько стала стучать. В ответ была тишина. Ей стало жутко. Она почувствовала себя замурованной в склепе. Ощутив, как волосы шевелятся на голове, она стала стучать сильнее, потом с остервенением бить в дверь. Ничего! Все тихо!

Она закричала: «Откройте! Вера открой!!!! Виталик, кто-нибудь!!! Где вы все??? » Ответа не последовало. Наверное, дверь была чем-то обита с внешней стороны – какой-то звуконепроницаемой стеной и ее не слышали. Ноги ее отяжелели, она, опираясь на стул, подошла к кровати и плюхнулась на нее, горько зарыдав, с причитаниями, с воем, с надрывом.

Часы тикали в углу. Электрическая лампа накручивала киловатты.

Вскочив с кровати, библиотекарша опять метнулась в сторону двери, в который раз стала ее дергать и кричать, чтоб ее открыли, потом, в истерике металась по комнате, пытаясь зацепиться сознанием за что-нибудь, что помогло бы ей выбраться отсюда.

Подойдя к полочкам с посудой, она искала нож – он же лежал здесь всегда, но его не было на месте. Чашки, тарелки, ложки – были, а нож – нет. Не долбить же вилкой в дверь? Где-то была ее палка, она опиралась на нее при ходьбе… «Господи, палка вчера ночью была в руках у Андрюшеньки. Куда же он ее дел? Наверное, она осталась в коридоре…» Впрочем, каким образом ей удастся сломать кирпичную стену простой деревянной палкой?

Елена Сергеевна обессиленная, бросилась на подушку, и только всхлипывала. Потом медленно перевернулась на спину, огляделась вокруг и уставилась в потолок. Она просто не могла поверить в происходящее. «Может, я сплю, и мне снится кошмар? – с надеждой подумала она, - да, да это просто ужасный сон, надо уснуть, а потом проснуться, и все будет хорошо! Как прежде».

И она закрыла глаза, заставила себя уснуть, как прилежная девочка, чтоб, проснувшись – увидеть солнышко, пойти на кухню, позавтракать, выйти посидеть с подружками на лавочке около подъезда, и посмеяться над странным, нелепым сном...

Сон сморил ее ненадолго.

Через сорок минут Елена Сергеевна открыла глаза, увидела, что спала с включенным светом – и удивилась. Но через секунду вспомнила, что произошло, и это осознание было еще ужасней, чем до сна.

Она села на постели, в желудке подсасывало. В комнате ничего не было, продукты находились на кухне. Андрюша вчера накупил ей много всякой всячины: колбаску, ветчинку, свежие булочки, помидорчики, яблоки, и даже, – творожный торт. «Бабуль, у тебя дома, наверное, ничего нет, тебя же не было здесь десять дней! Вот, купил для тебя на рынке», - так сказал ей племянник вчера вечером, и положил все на кухне в холодильник.

Первые три дня Андрей провел вместе с тетушкой-бабушкой в Доме отдыха, но потом, сославшись на неотложные дела, был вынужден ее покинуть, оставив в обществе старой девы Натальи. Наталья ворчала по вечерам, ругала холодные августовские денечки и куталась в пуховый платок. Елена Сергеевна наслаждалась всем, даже погодой; и даже ехидная Наталья не могла испортить ей настроение своим постоянным брюзжанием. Они гуляли по лесу, слушали пенье птиц, а когда накрапывал дождик – сидели у телевизора в холле.

Потом Андрюша приехал за ней, сияющий, с продуктами, чтобы отвезти в Москву. Крепко обнял ее – соскучился. Поздно ночью, когда соседи, Вера и Виталик, уже спали, они на цыпочках прошли в ее комнату. Андрюшенька поцеловал бабулю в щечку и уехал на свою съемную квартиру. Она предлагала ему заночевать у нее, но он отказался. Елена Сергеевна очень устала в дороге и сразу заснула.

И вот – проснулась... Лучше бы ей не просыпаться!

Ужасно хотелось есть. Она вспоминала хлеб и ветчину, и ей представился перед глазами вкусный бутерброд, огромный, с овощами внутри, она бы положила туда все: и колбасу, и ветчину, и масло и помидорчик и зеленый салатный лист... Но больше всего ей хотелось попробовать торт с творогом. Она представила воздушный пудинг, облитый желтым абрикосовым желе и посыпанный кокосовой стружкой. Положил ли Андрюша его в холодильник? Ведь он пропадет! «Боже, о чем я думаю? – пронеслось у нее в голове, ведь надо как-то спасаться отсюда, что-то делать! » И тут страшное подозрение стало закрадываться ей в душу – ведь это все Андрюшенька утроил... От этой мысли ей стало дурно. Нет! Не может быть! Но факты были налицо. Она усмехнулась: «Наверное, он вообще ничего не клал в холодильник, - все забрал с собой, а меня – подразнил только и запер».

Библиотекарша сидела на кровати, в белой рубашке, которую только вчера поменяла. Рядом стояла сумка с одеждой и бельем, ту, что она брала с собой в Подмосковье. Тупо уставившись в одну точку, она пыталась собраться с мыслями. Но мысли скакали с одного на другое. «Значит, вот, какие неотложные дела были у племянничка – забить мое окно и замуровать дверь! А я в это время отдыхала, ничего не подозревая! » – горько усмехнулась женщина.

Она подошла к тумбочке, взяла из коробки старую шоколадную конфету и всунула в рот. Стала жевать, конфета показалась горькой. Слезы текли по ее щекам, она ела конфеты и вытирала их руками. В желудке что-то скрутило, потом боль отпустила. Елена Сергеевна попыталась опять открыть дверь комнаты, безуспешно дергая за ручку. Потом, подойдя к окну била по кирпичной кладке руками – без толку. Она села отдохнуть. Нашла сухари, запила их водой из графина, ей стало получше. Она включила телевизор, услышала звуки человеческой речи и немного успокоилась. Там, в ящике била жизнь, какие-то люди двигались, убегали от бандитов, кричали друг на друга, занимались сексом, кушали в ресторанах… А она сидела здесь, забытая всеми, без еды, без свежего воздуха, взаперти. То, что она переживала, было похоже на состояние упадка и безысходности, никогда в жизни она не попадала в такую ситуацию. «Должен быть выход! Должен же быть какой-то выход! » – говорила себе библиотекарша, но разум твердил – все кончено, еще несколько дней продлится эта агония и все… «А может, не ждать? Может, сразу, чтоб не мучиться? »

Елена Сергеевна взяла простынь, покрутила ее в руках, посмотрела вверх, ища какой-нибудь крюк…

*

Любашка лежала в ванне, как Афродита, Креол массировал ее мочалкой с кокосовой пеной. Он целовал ей ножки и гладил животик. Она смотрела голубыми невидящими глазами вверх и трогала осторожно его лицо. Девушка нащупала кривой шрам, она давно хотела его спросить, что это? Креол рассказал историю о том, как однажды много лет назад он спасал в реке тонущего бомжа, а тот достал нож и провел по его лицу. Наверное, бомж желал умереть и не хотел, чтоб его спасали. Музыканту и в голову не приходило, что он унаследовал жилище того самого алкаша и часто слышит его голос.

Длинные волосы Креола мягко коснулись ее руки. Она погладила их и опять дотронулась до шрама. В нем все ей нравилось: его волшебный голос, его сила, большое тело и крепкие руки, его лицо, будто слепленное рукой скульптора. Она не видела этого лица, но чувствовала на ощупь его необычность. Креол шептал ей ласковые слова, лил кокосовую пену на нежную розовую грудь, касался ее тела губами то тут, то здесь. Это было всегда непредсказуемо. Слепая замирала, приоткрыв рот. Она погружалась в какое-то неземное состояние, там, в темноте ее мира, что-то невероятно сладостное и светлое поднималось из глубин на поверхность ее души. Горели свечи, но Любашка не видела их, только когда музыкант подносил ей свечу к глазам, она могла различить едва уловимый свет.

Уже неделю длилось это безумие. Каждый день они с Креолом ходили в метро на ту станцию, где ее оставила бабушка, и ждали ее появления. Но бабушка все не приходила, и они возвращались в нору одинокого волка, которая засветилась светом любви с появления Любашки.

В первый вечер, она сама попросила его полежать с ней, ей было страшно. Потом, попросила поцеловать ее и жадно впилась в его губы своими губами. Она вдруг поняла, что завтра может придти бабушка и этого больше никогда не будет! Никогда не будет этого чарующего голоса, сильных мужских рук, шелковых колечек на груди. Ее девственное тело, по которому еще не ступала нога человека, дрожало и подергивалось, всей кожей реагируя на его умелые и опытные руки. Она страстно целовала его губы, забыв о стыдливости и девичьей гордости, к которым всегда призывала ее бабушка. Креол был немного ошарашен, он не ожидал от девочки такой дикой кошачьей страсти. Любаша любила его, как в первый и последний раз в жизни.

Очень нежно и осторожно он вошел в нее в первый раз, без конца целуя все ее тело. «Ты, действительно, этого хочешь? Ты уверена? » - недоверчиво шептал он ей в ухо и в ответ слышал «Да! Да! Да! » Девушка вспотела, ей не хватало воздуха, судорожными руками она вцепилась в его плечи, и тут Креол почувствовал сдавленный крик. Он ужасно расстроился, и виновато зашептал: «Прости, я сделал тебе больно. Но так бывает всегда… через страдания и боль лежит путь к совершенству». Липкое красное пятно расползлось на простыни. «Что это такое? » – спросила Любашка, проведя по простыни рукой. «Прощальный след твоего уходящего детства» - улыбнулся музыкант. «А куда оно уходит? » «К другим мальчикам и девочкам» - и он отнес ее в душ.

Любашка пела в ванной и просила Креола не прогонять ее из его дома. Конечно, если бы она видела своими глазами, как далек этот старый чердак от бабушкиной квартиры, в которой она привыкла жить… Но, к счастью для нее, она была слепая, и ей было абсолютно все равно, что ее окружает.

А потом он вынес ее, всю в капельках воды, и посадил в старое дырявое кресло, голую, дрожащую, укутал шерстяным пледом, сделал ей горячий клюквенный напиток и стал играть для нее на дуализаторе. Время остановилось. Она полюбила его.

На следующий день они опять пошли искать бабушку. И Любашка мечтала, что бабушка не найдется. Она, конечно, хотела, чтоб с бабушкой было все в порядке, ведь это был ее единственный родной человек, но почему то девушке казалось, что бабушка не одобрит ее выбор – Креол был намного старше ее, к тому же, ветреный, нищий музыкант. А ей, ничего больше и не надо было – гулять по улицам с бродячим менестрелем, выступать вместе, петь, танцевать… Дуализатор и рожок были просто созданы друг для друга! Правда, чтоб гулять с ним по улицам, надо вначале изобрести способ, она мечтала, как они будут ездить на велосипеде: Креол будет штурманом, сидя впереди и крутя колеса, а она залезет на багажник, сзади, и нежно обхватит его за талию.

- Если бы только видела, какая ты красавица! – сказал ей Креол, любуясь ее юным телом при свечах. Вода в ванне булькала и Любашка опять услышала музыку. Она даже пропела нехитрый мотивчик, и Креол подумал, хорошо бы записать эти ноты.

- Ты мне попозируешь сегодня? Я хочу написать тебя такую, в капельках воды, как русалку.

- С удовольствием! Жаль только, что я не увижу твой рисунок!

Креол поцеловал ее клубничный сосок, девушка вздрогнула и застонала. Он вытащил ее из ванны, обернул полотенцем и отнес на кровать. Положив ее на бок и раскинув ее руки в стороны, он придал ее телу естественную небрежность. Красиво развесил тонкие драпировки вокруг нее, потом затушил свечи, откинул тяжелую портьеру с окна, и на чердак ворвался солнечный свет.

- Так. Вот ты так лежи, пожалуйста. А я…

Он взял бумагу, приспособил ее к мольберту, потом отошел немного, полюбовался на модель и провел несколько изящных линий на бумаге. Потом подошел к Любашке, поправил ей голову немного в бок, поцеловал ее руку, пальцы. Слепая задрожала. И тут ему в голову пришла мысль – целовать ее тело и одновременно рисовать его. Он сказал ей об этом и попросил, чтоб она не сдерживала себя, дала волю своим эмоциям.

Девушка замирала и ждала его поцелуев, а он ласкал языком ее тело и старался уловить малейший оттенок в ее детском лице, малейшее изменение ее чувственной реакции на его касания. Она уже изнемогала от желания, открыто стонала, умоляя его войти в нее. Если бы она могла видеть! Она бы давно вскочила и бросилась к нему, сжигаемая возбуждением! Но ей приходилось оставаться на кровати и ждать, когда он подойдет к ней и опалит ее своими губами. В конце концов, художник тоже не выдержал, бросил рисовать, схватил ее в объятья, и они будто дорвались друг до друга. Ему казалось, что Любашкины губы стали многослойными, как роза, они захватывали его губы по очереди каждым лепестком. Это было необычно и очень волнительно – поцелуй розы.

Креол умел доставлять женщинам удовольствие. Но эта девушка оказалась просто ненасытной, такой необузданный взрывной вулкан ему попался впервые. Он знал многих женщин, но в первый раз столкнулся с тем, как можно соединить невозможное – чистоту и непорочность со страстью и жаждой. Любаша отдавалась вся и полностью этой минуте, для нее не существовало ничего, кроме любимого тела Креола, может потому, что она не видела окружающий ее мир и не могла отвлекаться на постороннее? А может, она боялась, что за ней вернется бабушка и положит конец всем ее встречам? Во всяком случае, Креол впервые чувствовал себя удивительно спокойно и хорошо с женщиной. Ему не составляло труда ухаживать за ней, купать и расчесывать ей волосы, готовить для нее и мыть за ней посуду, стирать ее трусики и лифчики, убирать постель, брить ей лобок. Она не подглядывала, чем он занят, не заставляла его уделять ей внимание, не доставала вечными просьбами, она видела сердцем. Вся жизнь его была наполнена теперь радостью и смыслом жизни. Он накупил Любашке забавных кофточек и одевал ее как куколку, жаль только, что она не могла увидеть себя в этих обновах.

Вечером, менестрель решил пойти на Арбат, уже около недели не появлялся он там со своим дуализатором. Любашка была в восторге, она весь вечер будет слушать его песни, шутки, ревущую вокруг него толпу! А может, и бабушка придет на Старый Арбат?

Бабушка – это было единственное, что печалило девушку. Ну, куда она могла деться? Может, попала под машину? Может, ее укусила бешеная собака? Может, она заблудилась в метро? Было удивительно, но Любашка даже не знала собственного домашнего адреса, ведь она всегда ходила только с бабушкой и не уточняла название улицы и номер дома. Даже собственную фамилию она забыла за ненадобностью. Бабушка ее называла Любашка и Любонька, а в школу, где учителя зовут по фамилии, девочка давно не ходила. Знания, всегда казавшиеся ей бессмысленными, сейчас могли бы здорово пригодиться, но люди, как правило, не заботятся о будущем, пока это будущее не наступит.

На Арбате было как всегда: весело, шумно и грязно. Креол встал на свое обычное место, поставил бочонок и раскладной стульчик для Любашки. Девушка села и заиграла на рожке. Вокруг них быстро собралась толпа.

- Смотри, это же та слепая, с английским рожком, что мы видели в переходе, на Белорусской! – радостно заговорила Перси-да.

- Да, ты ей еще руку поцеловала, - засмеялся Филипп.

Они как раз проходили по Арбату мимо того места, где обычно выступал Креол. Он перебирал струны дуализатора, а тот нарядно блестел красным лаком. Сегодня Креол, впервые за эту неделю, надел свои смешные туфли с бубенцами и весело ударял ими в такт.

- Какой колоритный мужчина. М-м-м… – театрально застонала дочь колдуна, - нашей крошке повезло!

- Наверное, это ее отец! Она из семьи потомственных музыкантов, - предположил молодой человек.

- Ой, не думаю, она светится таким светом изнутри, будто это ее любовник, и, скорее всего, первый в жизни, - заметила Перси-да. Она подошла к девушке поближе и стала разглядывать ее. Потом бросила монетку в коробочку и взяла ее за руку.

- Привет!

- Ой, это ты? Привет! – Любашка сразу узнала голос Перси-ды и очень обрадовалась. Она часто вспоминала молодых людей и считала их в душе своими друзьями.

- Ты теперь не в метро, здесь выступаешь?

- У меня пропала бабушка! Она за мной не пришла, и… добрые люди мне помогли…

Креол подошел к ним и поздоровался.

- Эта девушка теперь живет у меня, на чердаке. Ей было некуда идти. Она не знает своего адреса.

- Креол мне очень помог! – с горячностью проговорила Любашка, и повернула счастливое лицо в сторону музыканта.

- Ты оказалась права, - шепнул Филипп на ухо Перси-де, пока музыканты были заняты друг другом.

- Кто б сомневался! – шепнула ему Перси-да.

Креол нежно погладил слепую по голове, она что-то промурлыкала. Он дотронулся до струн своего инструмента, и сильные, чистые звуки полились будто волны от дуализатора. Любашка целовалась с английским рожком. Когда они закончили импровизацию, гром аплодисментов раздался по всему Арбату. Желающие подходили к открытому футляру и клали туда мелочь.

- Вы здорово вместе играете, вам нужно выходить на большую сцену! – посоветовал Филипп.

- Вот моя сцена, - засмеялся Креол и показал на толпу вокруг него, - меня это вполне устраивает, работаю, когда хочу, сколько хочу, с кем хочу.

Он опять посмотрел на Любашку, и глаза его засветились. Достав из папки листок бумаги, художник показал Перси-де и Филиппу рисунок, на котором восковыми мелками была изображена его малышка.

- О, какая прелесть! Как точно вы схватили ее черты, детское выражение лица, наивность, но в то же время какая-то мудрость, след страданий и переживаний, выпавших на ее долю.

- Очень правильно подмечено! Вы с ней давно знакомы? – Креол немного удивился.

- Я, если честно, не знаю даже, как зовут нашу подругу.

- Любашка, - сказала девушка и засмеялась, - а вас?

- Меня – Перси-да, ударение на последний, а это – Филипп, мой отец.

- Отец? – подозрительно переспросил Креол.

- Нет, нет, не слушайте ее, она шутит. Я ее друг.

Перси-да все держала в руках портрет Любашки.

- Можно я его у вас куплю? Сколько он стоит?

- Да я вам и так подарю. Забирайте. Я рисую Любашу каждый день!

Он дал слепой яблоко, она стала сочно его жевать, а сам, жонглируя тремя яблоками, обратился к Перси-де и Филиппу.

- Послушайте, ребята, приходите к нам в гости, я вам покажу много чего забавного, и свои рисунки, у меня их миллион, и новую музыку послушаете, мы ее написали с малышкой.

- Да, это будет здорово, если вы придете! – подхватила Любаша.

Тут одно яблоко свалилось и со спелым треском ударилось об асфальт. Музыкант поднял его и выбросил в урну.

- Бывает, - пожал плечами он, - хотите?

Креол протянул оставшиеся яблоки молодым людям, но они отказались. Перси-да осторожно держала в руках Любашкин портрет.

- Как-нибудь, обязательно придем! А это ваше постоянное место?

- Я почти каждый день здесь, а теперь, вот, мы…

- Подпишите нам рисунок?

- С удовольствием! И давай на «ты», договорились?

Перси-да улыбнулась. И художник написал карандашом в уголке: «Очаровательной девушке Перси-де и ее отцу-другу Филиппу, от Креола! »

Слепая попрощалась с новыми друзьями, взяв с них обещание, придти к ней в гости. Она опять без устали играла на своем рожке. Креол помахал им рукой. Сегодня он был в ударе. Публика все прибывала.

Филипп и Перси-да пошли по Арбату. Они оборачивались на этих двоих, и им было так легко и чудно на душе, будто они дотронулись руками до хрустального шара счастья. Наконец, плотное кольцо толпы скрыло музыкантов от глаз.

Свернув в тихий переулок, молодые люди почувствовали здесь совершенно другую атмосферу: пустынность и уединение, невысокие кирпичные дома, каждый из которых был, чуть ли ни памятник архитектуры. В одном из верхних этажей, они увидели белое, замазанное краской окно. В некоторых местах краска отколупилась и внутри видна была кирпичная кладка. Странное, наглухо замурованное окно…

*

По мокрому блестящему асфальту топали две пары женских ног: одна пара принадлежала толстой зажатой девице, бока ее свисали из-под джинсов с заниженной талией, а другая пара – курносой, шустрой, стриженной, похожей на маленького ежика. Дождик только что прошел, и земля дышала чем-то пряным и пахучим. Студентки что-то пламенно обсуждали, наслаждаясь ароматом свежести и легкости, Ёжик – жестикулировал, изображая диалог в лицах, а Зажатая – одобрительно кивала головой, посмеивалась, открывая при этом мелкие зубки. Слышался легкий матюшок.

- …и тут, Нинка смотрит – вокруг него что-то мельтешит, она ему: «Что это вокруг тебя какие-то гнусы летают? »

- Ну, ну… - нетерпеливо повторяла толстая, – подожди, Нинка – эта та, что с ин. яза?

- Да, да, не перебивай! А он ей: «Это не гнусы это – прыщи! »

- Во, бля…

Они уже подходили к темно-синим Жигулям, припаркованным у зеленой изгороди, как вдруг Ёжик заметила какое-то движение в машине. Она прервала рассказ на самом интересном месте, повернувшись лицом к машине и следя за тем, что там происходит. Зажатая автоматически проследила за поворотом ее головы и тут же, в ужасе отпрянула в сторону.

Здесь, развалившись в откинутом кресле переднего сиденья, сидел молодой человек. Он не смотрел по сторонам, все внимание его было сосредоточено на кончике фаллоса, кожу которого он ритмично оттягивал то вверх, то вниз умелой правой рукой. Брюки были спущены с колен, и ноги неестественно белели на фоне темного кожаного кресла. Его фаллос напрягся и затвердел, напоминая толстую сосульку, ледяное изваяние которой было устремлено в небо. Он вспотел, рука покраснела, кончиком языка он облизал пересохшие губы. Лобовое стекло запотело от его горячего дыхания. Вокруг гениталий летали какие-то красные гнусы. Изредка он отгонял их свободной левой рукой.

Зажатая близоруко щурилась, пытаясь разглядеть детали, широкие массивные плечи ее опустились вниз, большие руки автоматически перебирали лямку лифчика. А Ёжик восхищенно присвистнула, следя за движениями правой руки молодого человека, чуть приоткрыла рот и водила языком по альвеолам:

- Ё-блин-Гоблин…

Они замедлили шаг.

- Ой, фу-у, больше не могу смотреть на это! – засмущалась Зажатая, и отвернулась. Ее желеобразная фигура затряслась при резком движении.

- Ух, я бы сейчас как села на него, зажала бы своими ягодицами и высекла бы огонь из этого кремня! – размечталась Ёжик, и даже ее курносый нос задрался еще выше.

- Ты прям – поэт! Надо было тебе не в физмат, а в – литературный!

- Да-а, я напишу оду фаллосу-вулкану, гордо возвышающемуся среди леса, впадин, гор, и извергающего огненную лаву! – мечтательно прошептала Ёжик.

- Во-во, и покажи ее Петру Анатольевичу! Он тебе зачет поставит, по сапрамату.

Они засмеялись. Представили тощего конопатого Петра Анатольевича, втихаря трущегося об угол кафедры во время семинаров.

Девушка постучала ноготочками в стекло, замелькали подрезанные кутикулы. Соски ее стали торчком. Ежик на голове задорно шевельнулся.

Андриан никак не отреагировал на звук, продолжая начатое дело. Он чувствовал, как жар охватил все его тело, оно вздрагивало, покалывало, сладостные волны накатывали все ближе и ближе.

Девушки подождали немного. Зеленая изгородь вокруг них трепещала от легкого ветра. Вдруг одна капля свалилась с листочка и попала Ёжику прямо на кончик носа. Она опомнилась и решила пойти дальше. Зажатая семенила рядом.

- Ну, вот, теперь мне это будет ночью сниться, - недовольно процедила она.

Студентки удалялись от машины. Им навстречу шла миловидная женщина в черных чулках и девочка, лет шести. Мать поравнялась с автомобилем, и глаза ее как-то сами упали туда, где все прыгало и шевелилось. Ничего не подозревающая дочка била прутиком машину, вертя головкой в разные стороны. Проведя острой колючкой по синей краске и, оставив длинную царапину на капоте, девочка тоже заглянула внутрь салона. Округлив глаза от ужаса, мать ринулась, как львица, встала между ней и машиной, мужественно загородив собой амбразуру пулемета. Но девочка все же успела кое-что разглядеть.

- Мам, а что дядя делает?

- Дык… он сидит в машине, ждет кого-то, наверное. А ты пить не хочешь, я тебе кефирчика с собой взяла? – мать быстро уводила девочку от машины.

- Мам, а зачем дядя свою письку держит? Чтоб она не убежала от него?

- Где? – оглянулась на машину мать, - а, да нет, у него просто зачесалось… А грушу дать тебе, солнышко? Ты, наверное, уже проголодалась? Два часа гуляем.

Женщина суетливо полезла в сумку. Зонтик в ее руке изверг целый каскад маленьких капелек. Но грушу почему-то так и не достала.

- Мам, а ему больно?

- Кому?

- Дяде!

Студентки, слышавшие обрывки разговора покатились со смеху. Они все шли и оглядывались на малышку и ее мамашку.

- Не-е-т!! Дядя привык. Думаю, ему очень хорошо, - сказала мамочка, думая о чем-то о своем. Дочка выбросила прутик.

Им навстречу шла бабушка, она несла тяжелые сумки и двигалась медленно, будто платила за каждый шаг. Рябое посеревшее лицо выражало крайнюю усталость от жизни. Прямо напротив ее глаз, в автомобиле что-то дергалось, корчилось, изнемогало в последней стадии блаженства. Бабушка остановилась, не веря глазам, что ей на старости лет довелось такое увидеть. Все ее низенькое тело согнулось, скукожилось, стало еще суше, будто вобралось в себя. Это «что-то» – никого не трогало, никому не мешало, молча делало свое дело, но оно так взбудоражило бабушку, что та встала посреди улицы и стала орать в стекло машины:

- Ну, надо же, вы только посмотрите на него! Вот наглый, средь бела дня!!! Всю совесть потеряли! Креста на вас нет, нехристи!

Дребезжащий голос раздавался справедливым проклятием земле носящей на себе таких уродов. Она топала ногами, извлекая разноцветные брызги из луж, в которых отражались мокрые ветви деревьев. Тяжелые авоськи оттянули ей руки, но она не ставила их на грязный асфальт, чтобы не испачкались. Старуха стала похожа на ведьму. Седые волосы ее развивались, бородавки на лице побагровели, налетевший ветер взметнул подол ее юбки.

- Чем ты занимаешься? Полюбуйся на себя! Тебе не стыдно? Я же тебе в матери гожусь, а ты – бесстыжий, хоть бы прикрылся! Да у нас в деревне за это руку отрубали! Тебя в тюрьму надо!

Темно-синие Жигули тряслись ритмично в такт с хозяином, напоминая плавно качающийся на волнах дирижабль.

Студентки отошли уже прилично от машины, но все оглядывались на бабку, которая посчитала кровной личной обидой то, чем занимался в своей машине Андриан. Они аккуратно обошли открытый люк, из которого высунулась голова рабочего, выплюнула изо рта окурок и тут же исчезла. Отчаянно горланили сентябрьские воробьи. Небо готово было снова разрыдаться дождем. Неугомонная бабка с авоськами все ругала молодого человека в Жигулях. Он тер с остервенением пенис, постепенно укрощая его, делая ручным, податливым. Уже два раза Бегинин был близок к разгадке тайн мироздания, но специально приостановился, затягивая конец, делая его еще слаще и продолжительней.

Наконец, не в силах больше сопротивляться, он отдался натиску неконтролируемой силы, и она сокрушила его, раздавила, стерла с лица Земли и заново родила во Вселенной. Сильная струя выстрелила в лобовое стекло и потекла по нему мутной жидкостью под непрекращающийся поток бабкиных ругательств.

И он почувствовал себя Богом.

Постепенно возвращаясь в «здесь» и «сейчас» Андриан увидел в окно бабку с перекошенным гримасами лицом, в каждой руке которой, было по авоське. Она напоминала лающую Моську перед равнодушным слоном.

Окно машины плавно открылось, и бабка услышала приглушенный голос:

- Чё те, Трухлявая? Вали отсюда, ща дам промеж глаз – рассыпишься!

Бабка замолчала, часто моргая.

- Ты не поняла, моргуша? Мне объяснить еще раз?

Он открыл дверцу автомобиля. Тут бабка сообразила, что лучше ей все-таки убраться и поплелась вперед, хлюпая мокрой подошвой стертых тапочек. Старая обрюзгшая задница ее переваливалась на двух кривых ногах, как у утки, уравновешивая баланс грузом двух авосек.

Бегинин наблюдал в боковое зеркальце, как она подошла к люку, как занесла над ним ногу, как поскользнулась на окурке и кукарекнулась вниз.

«Х*як! – констатировал Андриан, – еще одной рухлядью меньше! »

Он перевел взгляд на замурованное окно, белеющее масляной краской над выложенными ровными рядами кирпичами.

Каждый день его тянуло на это место, поглядеть на окна своей будущей квартиры. Он представлял, как Елена Сергеевна лежит на полу бледная, слабая, изможденная и открывает рот, как рыба, выброшенная прибоем на сушу. Впрочем нет, она уже давно сдохла, рухлядь! Сгинула, отбросила копыта, загнулась! Прошло уже четыре дня, как «тетушка» была привезена им из Дома отдыха «Воскресение» и замурована в колодце. Он специально выбрал Дом отдыха с таким символичным названием, все рассчитал, подготовился. Прикольно получилось!

Думая о том, как умирает библиотекарша, он начинал постепенно чувствовать шевеление своего червячка, рука блуждала в дырявом кармане, потом, перебиралась в открытую молнией дверцу к червячку домой, и начиналось восхитительное восхождение червячка на Олимп. Он сам не понимал, как вскоре, червячок превращался в бабочку, и уже не полз, а парил от Олимпа к звездам, расправив легкие крылья.

Молодому человеку мучительно хотелось зайти к замурованной, но он знал, что спешить нельзя. «Ладно, в конце недели, я загляну к тебе, крошка, после вечеринки у Глаза, старого циклопа», - подумал он и напялил фирменные джинсы. Потом включил зажигание. Машина взревела и, вставши на задние колеса, рванула с места.

В тот день в открытый люк попадало пятеро старушек. Все они получили ссадины и ушибы, легкие ранения, переломы. Легче всего отделалась бабка с авоськами, она упала на авоськи и лишь испачкала свой толстый обрюзгший зад в помидорах, яйцах, муке, молоке и бананах, испытав чувство несправедливости. Сложнее всего обстояло дело с Любашкиной бабушкой, спешащей в метро за внучкой и по несчастному стечению обстоятельств, оказавшейся в этом месте. Она сломала шейку бедра, и ребро. Скорая помощь увезла старую женщину в Склефасовского.

Андриан ехал мимо огромной афиши, сообщающей, что в Москву приезжает хор Венских мальчиков. Мальчики весело посмотрели на него, солисту кто-то подрисовал кошачьи усы и разодрал ворот рубахи. Бумага помятым клочком свисала с груди Венского мальчика.

Он проехал мимо рекламного щита какого-то фильма. Громадный Орландо Блум грустно смотрел голубыми глазами куда-то вдаль. Андриан подумал: «Так и дал бы ему в глаз! Бывают же такие лица – посмотришь на них – и хочется приложиться кулаком! »

Он проехал мимо открытого кафе и видел жующие физиономии, слившееся в одном беспрерывном чавканье; мимо витрины обувного магазина, скучающие продавщицы рассматривали прохожих, две из них курили на улице; мимо фонтана, в котором не было воды; мимо площади, с разбросанными на ней бумажками, банками из-под кока-колы, одноразовыми стаканчиками и булкой, заклеванной голубями.

Андриан ехал. Включил авторадио и послушал о пробках на дорогах. Бодрый фальцет сообщил, что огромная пробка сейчас на Садовом кольце, у станции метро Маяковская, забито от Савеловского вокзала до Рижского, а также, в районе Триумфальной арки вплоть до МКАД.

Он перестроился в крайний левый ряд и рядом с ним на светофоре встала красная Феррари. Теперь он мог подробно разглядеть за рулем надменную блондинку, наступающую ему на хвост уже который километр. Она была в затемненных очках, несмотря на отсутствие солнца. Под правым глазом, Андриан успел заметить лиловый синяк. «Где-то я уже видел тебя, куколка… Вот только, где? » - промелькнуло в голове у Андриана.

Замигал светофор, красная Феррари рванула со старта, темно-синий Жигуль остался позади нее, позади всех Ауди и БМВ, Джипов и Мерседесов. «Опять на затворках жизни, - в тихой ярости прошептал молодой человек, - но погодите у меня, все! Вы еще услышите обо мне! »

Авторадио сообщило о падении курса доллара.

*

Любашка тревожно проснулась. Всю ночь ее трясло, как в лихорадке. «Что с тобой, моя королева? » – ласково прижимал ее к себе Креол. Но она металась, часто просыпаясь, испуганно повторяя: «Где я? Где? »

- Успокойся, солнышко, ты со мной. Что тебе снится? – Креол целовал ее в мокрую от слез щеку.

Она садилась на колени, бледная в свете звезд, голубые невидящие глаза ее беспокойно бегали в разные стороны. Рукой она нащупывала руку музыканта.

- Мне что-то снится, один и тот же сон, я чувствую, он очень важный и страшный, но стоит мне проснуться – я не помню.

- Ну, давай я тебя убаюкаю, малышка.

И сильный мужчина брал ее в руки, как перышко, которое вылезло из подушки и запуталось у Любашки в волосах. Перышко было полосатое, рыже-белое, мягкое и воздушное. Оно светилось в лунном свете. Креол подул ей в волосы, и перышко полетело на пол, как осенний листок. Любашка засыпала, но не надолго, и опять он терпеливо укачивал ее, как заболевшую девочку.

Наконец, проснувшись окончательно на рассвете, девушка села на кровать и тихо сказала:

- Стена. Кирпичи. Замурованна. Одна. Голод. Кричит. Умирает. Сходит с ума. Племянник. Комар.

Креол удивленно посмотрел на нее:

- И что все это значит?

- Я не знаю. Я видела это во сне. Остались одни слова.

- И что… дальше?

- А дальше вот что. Кто-то зовет о помощи! Мы должны что-то сделать. Подожди. Дай мне подумать...

- Хорошо, солнышко, пойду поставлю чайник.

Креол босиком прошел в кухонный отсек и загремел посудой.

Любашка сидела и напряженно вглядывалась своим внутренним зрением куда-то внутрь себя.

- У нас есть то, чем можно сделать дыру в полу? – крикнула она ему.

- Что?

- Надо сделать люк!

- Какой люк, малышка? – Креол пришел и сел на кровать.

- Я все поняла. Я вспомнила сон: женщина, немолодая, сидит, замурованная в комнате, без еды, без свежего воздуха, силы оставляют ее. Она на последнем дыхании. Мы должны ей помочь! Мы вырежем дырку в полу и спасем ее!

- Да где она, эта женщина?

- Под нами!!!

- Не может быть! О чем ты говоришь? Какая женщина?

- Она живет на последнем этаже. А мы – на чердаке, ты сказал, вот мы и доберемся до нее, сделав люк в полу! Мы ее накормим, обогреем, окажем ей медицинскую помощь! О, как я хочу ей помочь!

- Подожди, рыбка моя, ты уверена в том, что говоришь?

- Конечно! И мы должны делать это немедленно! Время не ждет! Иначе будет поздно! Она может умереть!

Креол смотрел на Любашку, как на идиотку. С ума она рехнулась что ли? Вроде и телевизор не смотрит. Откуда эти кирпичи, замурованные окна? Но долго думать он не стал. Достал набор инструментов, дрель, топор, молоток, пилу.

- Скорее, скорее! – приговаривала она, - мы можем не успеть.

Креол пилил, долбил, вырезал.

- Только большую дыру делай, а то она не пролезет! – приговаривала Любашка, слушая звуки его инструментов.

Музыкант сделал дыру в полу и заглянул внутрь. Сидевшие под ними люди: мать с дочкой, с ужасом смотрели вверх, как рушится их потолок, падает штукатурка, куски бетона и деревянных перекрытий.

- Здрассте… - сказала голова Креола сверху.

- Добрый день, - сказали мать и дочка снизу.

- Вы замурованы и ждете помощь? – улыбнулась голова Креола.

- Да, мы вызвали милицию, сейчас приедут и помогут, - сказали мать и дочка снизу.

- Да, зачем же сразу милицию? Я сейчас все заделаю обратно! Вот! – засуетилась сверху голова Креола и куда-то исчезла.

- А то, может, позвонить в психушку? Чтоб вас забрали? – сказали мать и дочь снизу.

Креол развел бетонит с водой и быстро стал заделывать дыру. В оставшуюся маленькую дырочку его губы крикнули:

- Я сейчас спущусь к вам и побелю вам потоло-о-ок!

Он еще долго суетился вокруг дыры, пока не заделал ее окончательно. А потом сказал Любашке, что теперь нужно ходить осторожно в этом месте, чтоб не провалиться к соседям с последнего этажа. Слепая угнетенно молчала.

Когда Креол вернулся от соседей, все уладив с милицией и ЖЭКом, она стала рыдать и говорить, что пожилая женщина, замурованная в стене просит ее о помощи, и надо ее найти.

- Я просто ошиблась! Она находится в другой квартире, не под нами! Но она есть! Она умирает! Мы должны ее спасти!

- Но как мы ее найдем? – недоумевал музыкант.

Слепая села беспомощно в дырявое кресло и заплакала. Тут кто-то постучал в дверь чердака.

Это был Филипп. Он передал привет от Перси-ды, девушка не смогла прийти, у нее была срочная работа, но она прислала в подарок Любашке – мягкого мишку. Слепая взяла в руки медвежонка, ощупала его мягко тельце, и уткнула в него мокрое личико. Тут только Филипп заметил, что Любашка чем-то расстроена. Он вопросительно посмотрел на музыканта и молча показал на нее глазами.

- Любашке приснился сон, что какая-то старая женщина просит ее о помощи, будто она умирает, замурованная племянником у себя в комнате, без пищи и воды – пояснил музыкант.

Любашка плакала в медвежонка. На улице раздавался лай дворовой собаки, повторяющийся эхом. Креол рассказал, как они сделали неудачную попытку спасти старушку, пробив собственный пол, как он еле откупился от ментов, как сделал ремонт потолка соседям снизу и еще должен им кучу денег за моральный ущерб.

Филипп слушал музыканта и вдруг вспомнил, как в день знакомства с ним, они с Перси-дой проходили мимо одного странного забитого окна в переулке Арбата, и сказал об этом Креолу. Слепая оторвалась от медвежонка и вытерла слезы.

- Идрить твою налево! – вдруг сказал пропитой голос откуда-то из глубины чердака. Сегодня он был краток.

- Заткни свою пасть, тут – дамы! – среагировал Креол.

А Филипп подумал, что где-то уже слышал этот голос, уж не его ли это Ангел?

Друзья с двух сторон взяли девушку под руки и быстро спустились с чердака. Она прихватила с собой медвежонка. Креол в второпях надел свои туфли для выступлений, бубенчики звенели при каждом шаге, делая музыкальное сопровождение этому трио. Филипп вытянул вперед свою астральную руку, и она точно указала им дорогу.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ