Адюльтер. Из записок гаргульи

Как развлечься ранним утром?

Когда рядом – никого, никаких подручных средств, и только раздраженно горланит радио, накликивая все новые и новые погодные и прочие беды?

Когда стоишь в пробке, и нервничаешь, опаздывая на работу?

И созерцаешь зад похоронного «пазика» с вывеской – «ГП Ритуал»?

Ну – не размышлять же о бренности сущего, о тщетности усилий человеческих, о тлене и суете – как советуют мудрые и, в тоже время, толстенные книги?

Забавно, но мне кажется, что мудрость не бывает таких огромных размеров.

Она, обычно, укладывается всего в несколько фраз.

***

А мой шеф, между тем, пару дней назад улетел в Венесуэлу - отдохнуть. Такой вот он – большой любитель экзотики. И уже сообщил о своем благополучном прибытии на место.

Как будто мы тут все - прямо испереживались, как он там, долетел ли?...

У него и дома – к слову, какая-то штука живет. Полуметровая. Что в сельве водится. Или в джунглях.

А может быть – даже и в пустыне.

То ли варан это, то ли – саламандра, то ли еще какая-то.

Страшная, с гребнем, поросшая костяными шипами, раскиданными там и сям – как сам дьявол.

И такая же кусачая.

Палец, если сунуть необдуманно руку в ее стеклянный террарий – а с ее точки зрения, очень, как раз и вовремя – отхватит. Будто кусачками провод. Чик, и готово!

Если не успеешь руку отдернуть…

А она, эта штука, похожая не бескрылую гарпию – обижается. То ли завтрак от нее сбежал, то ли обед. А может быть – и целый ужин. По-моему. она вечно голодная сидит в своем стеклянном дворце под светом греющих ее ламп.

Кстати, зовется эта тварь – Тимофеем.

Но уж больно она на самку похожа.

Такие же манеры – обходительные.

И как это она к нему попала - с другого конца света?

Несмотря на таможенные запреты?

***

Я пикаю джойстиком телефона, - глядя одним глазом на грустный дерьер «Ритуала», а другим – в телефон.

И нахожу секретный номер. Который шеф оставил нескольким избранным сотрудникам, в том числе и мне, – звонить ему. В Южную Америку. В случае чего.

А – в случае чего, кстати?

Не поленился ведь – новую симку купить. В виду важности момента своего отбытия на отдых в неведомые края - к паукам-птицеедам и анакондам.

Интересно, а в каком же, все-таки, случае надо ему звонить-то, а?

В случае наводнения, пожара, наезда клиентов, или налета на фирму налоговых санитаров?

Инструкций он не оставил, а значит, можно и нужно действовать по собственному разумению.

Вот, по-моему разумению, сегодня как раз тот самый случай. Для звонка.

Надо предупредить шефа, что я опаздываю из-за уродов, едущих где-то впереди меня, по Кутузовскому. И перегородивших все движение на всех улицах, до которых они могут дотянуться своими начальственными лапами.

Ну, все, как обычно у нас тут водится. Почти – каждое утро. Это тебе не Южная Америка. Это - гораздо хуже, как говаривал один великолепный герой.

***

Я нахожу номер, и нажимаю кнопочку. Я вызываю Венесуэлу…

Где – как раз сейчас – часа два ночи.

Или - уже утра.

Это - кому как нравится.

Длинные, длинные гудки.

Я мысленно представляю себе – как летят от компьютера к компьютеру, через космические дали, или даже по дну морскому, по подводным океанским кабелям - электрические сигналы моего вызова.

Впечатляющая картина представляется…

А сам, замечтавшись, едва не въезжаю в тормознувший не вовремя «Ритуал».

Эх, товарищ… чуток я не добрался бампером до гроба с покойничком – сантиметров десять, пятнадцать, но все же не добрался… Реакция – ничего себе еще.

Неплохая бы сцена сейчас вышла.

Те же – и усопший, и все - на третьем кольце. У поворота на Кутузовский.

***

- Привет, Дмитрий Сергеевич, - говорю я бодро. – Как отдыхается?

- Что это? Что? Кто это? – испуганно говорит Дмитрий Сергеевич на другом конце земли. - Это ты… Что случилось? Налоговая, или санэпидстанция?

- Да ничего не случилось, все хорошо… Хотел, просто, поинтересоваться… Как там у вас? Анаконды с птицеедами - не беспокоят? В сельве…

- Ты выпил, что ли? И когда успел?

- Нет, Дмитрий Сергеевич, как можно – я за рулем не пью. Я вообще – трезвенник… Просто, ночью гады на охоту и выползают… Анаконды. Я беспокоюсь. Хотел, кстати, предупредить, что опаздываю минут на пятнадцать-двадцать – пробки у нас тут, знаете ли…

- Куда опаздываешь?

- Как это – куда? На работу… Не в Венесуэлу же… Вы всегда просите звонить в случае чего… Если опаздываю… Тогда и штрафа не будет – за опоздание… Вот я и звоню.

- Ну, мать твою!...

- Чао, Ливингстон…, - говорю я уже мысленно, и нажимаю телефонный delete. - Трахай свою, дешевле обойдется, как говаривали у нас. В бане - ребята…

Шуток не понимает, человек.

Это значит – все безнадежно.

***

Однако, жизнь-то продолжается, и ничего страшного не происходит, - думаю я позже.

Сидя уже в офисе, глядя на монитор, и подсчитывая собственные убытки…

Ну, потерял…

Ну не получишь то, на что рассчитывал.

Жизнь кончилась? – задаю я себе вопрос.

Да нет, конечно – сам же себе и отвечаю на него.

Из внутреннего пластмассового окна открывается чудесный вид на ремзону, и на снующих между подвешенными на подъемники автомобилями механиков.

И что это они снуют – когда делом надо заниматься?

Не бегать по ремзоне надо, а машины ремонтировать! Дармоеды...

Впрочем, наплевать мне теперь…

Жизнь, оказывается, не просто продолжается, но даже, и снует туда и сюда, и местами кипит.

***

Разглядывая цифры, я пишу письмо Дмитрию Сергеевичу. Директору сервиса. А заодно уж – и его владельцу. Заявление об уходе.

Последнее, так сказать – прости. И прощай.

Очень грустное.

Однако слезы на глаза почему-то все не наворачиваются и не наворачиваются.

Откроет он свой ноутбук - под ночной стрекот разных южноамериканских гадов – и прочтет.

Интересно, у него – тоже слезы не навернутся?

До сегодняшнего утра я у него был почти что правой рукой, менеджером по развитию.

И вот – уже сплыл.

Или уже - сплыла? Правая рука – имеется ввиду.

Кстати, все-таки, Венесуэла – в Южной Америке находится?

Или как?

Да, неважно у меня с географией…

Работаю я здесь потому, что сам Дмитрий Сергеевич ничего в этом самом автомобильном сервисе, которым он занимается в качестве бизнеса, не петрит.

А вот деньги получать – любит.

А также он любит хорошие автомобили, и поездки в Венесуэлу. Или – в Гондурас. Или еще куда - подальше. Довольно внезапные.

Нет, правда, вылитый Ливингстон-исследователь.

Какой уж тут сервис, спрашивается?

***

Деньги, кстати, сервис уже начал зарабатывать, как я понимаю.

И с моей помощью в том числе. И – неплохие.

На поездку в Венесуэлу уже – в самый раз. И не на одну.

И Дмитрий Сергеевич о своих обязательствах, сразу же и забывать стал.

И не только про обещанные проценты и бонусы, но и просто – про мою зарплату.

…А как он мне некогда все живописал – через пару дней после одной удивительной ночи, проведенной в компании с ним и с его женой. Как он мне стелил…

Мягко и сладко.

Прямо, что жить без такого заместителя, как я – не может. И как я хорошо засуществую под крылом у него. Теплым и мохнатым.

И я купился, дурачок.

А вот, оказывается теперь, деньги - очень на память влияют. Непредсказуемо.

***

Например, улетел он, а зарплату мне так и не заплатил… Месяца за три уже. Хотя обещал – вот-вот, сегодня, завтра. Будут в кассе деньги, тут мы и рассчитаемся…

Но память, судя по всему, отшибло. Прямо – напрочь.

Про симку вспомнил новую - для торжественных случаев и наездов.

А про долги – никак не вспомнил.

Он вообще в последнее время – очень забывчивым стал. Наш Дмитрий Сергеевич.

И напрасно, я думаю.

Потому что, как мне кажется, в автомобильном бизнесе он не очень петрит, и без посторонней помощи вряд ли сможет с сервисом управиться.

Я у него – важный наемник.

Был.

Которого, в общем, и кормить надо было – точно и аккуратно.

Также аккуратно, как его барышню Тимофея. Иначе тот, наемник, - может обидеться, и помереть от бескормицы.

Или – перекусать всех, кого ни попадя - без разбору.

И Дмитрия Сергеевича, отца родного, тоже, за компанию.

А вот кормить уже и не хочется.

Хотя это – совсем уже не профессионально.

***

У меня есть серьезное подозрение, что он – мало того, что не профессионал, но что он и в других областях бизнеса, мягко скажем, не силен.

Но всегда хочет денег, и удача пока сопутствует ему.

Вот дура, прости ты мою душу грешную, господи, – эта самая мисс удача.

Просто – обычная шлюха. Глупая и одноглазая.

Ну, прямо, как из банальной оперы выходит – дуракам везет!

На таких же вот дураков-наемников, как я, например.

Но теперь я ухожу – и посмотрим, что он дальше делать будет. Как у него тут все посыплется.

Наверное, я не совсем справедлив к нему.

Мне ведь тоже можно было возразить на все это – если ты тут у нас при всем таком - замечательный и умный, почему же ты тогда такой у нас бедный, а?

Почему, дорогой, скажи-ка нам - искренне!

Станешь тут бедным, если тебе зарплату из месяца в месяц не платят… - отвечу я понуро.

***

И еще, вот одно обстоятельство: в некотором смысле – он почти что мой родственник, Дмитрий Сергеевич.

Тайный, что ли?

Хотя, правда, об этом, по-моему, он действительно даже не подозревает.

С родственниками ведь так не обходятся, вообще-то.

Ну, ладно, и оставим его в неведении. В его этой самой Венесуэле.

Умнее, конечно, было бы – получить сначала деньги, а потом уйти.

Но, вижу я, денег он тайному родственничку – не заплатит вовсе. Пара бежать и от него, и от его юной наложницы-супруги. Куда подальше.

***

Стараясь сдерживаться, я пишу директору – насколько я недоволен.

В мягкой, конечно, форме, вежливо.

Хотя и раздраженно.

Я пишу ему, что не затем к нему устраивался, чтобы клянчить деньги.

Не настолько я состоятелен, - в отличие от него, неплохо нажившегося ранее в бензиновой компании.

Пока эту его компанию не съела большая и жирная мэрская акула.

Всегда приплывающая точно и аккуратно, словно по расписанию, - на запах легких городских денег.

Про это, про бензин и акул, я, конечно, не пишу…

Очень болезненно реагирует Дмитрий Сергеевич, когда ему на мозоли наступают. Про потери напоминают.

Из себя может даже выйти.

И весь отдых в Венесуэле у него будет испорчен.

Работа для меня, пишу я, обходя мозоли, – не прихоть художника, любящего создавать новые картины. Даже и бесплатно… Просто из любви к искусству вкалывать…, - пишу я в заявлении об уходе. Несколько цветисто - надо это признать.

Для меня работа это - насущная потребность и необходимость. Как и для каждого нормального человека, обремененного различными обязательствами.

В том числе, - что не очень приятно – и финансовыми тоже.

Есть ли толк в письме ему жаловаться? На него же самого? Да конечно – никакого.

А я зачем-то жалуюсь.

Я пишу, и расписываю гневно, что при такой задержке, и, в то же время, - очень даже… даже очень, очень-очень неплохих результатах работы сервиса, - который я ставил ему, фактически, с нуля, факт его забывчивости является просто выражением моей полной ему ненужности.

Фраза получается не ахти, какая казистая – но очень верно отражает суть данного вопроса.

Деньги у сервиса есть, жалея я самого себя, они уже в наличии, и сервис выходит на проектную мощность. А платить вот ему мне уже и не хочется…

Как говориться в классическом произведении - мавр сделал свое дело – и теперь может убираться.

На все четыре…

А мы пока отдыхать полетим.

И лучший способ выставить мавра за дверь – перестать ему платить, и делать вид, что это проблемы мавра.

Да и зачем было уже платить - этому самому мавру? С маврами ведь – всегда так и надо поступать. Сделал дело, мавруша, – гуляй смело. Обречены они, эти самые мавры…

Как справедливо подметил классик – еще несколько столетий тому назад.

Классное у меня заявление выходит - думаю я, глядя через окно в ремзону на праздношатающихся механиков.

***

Эх… и что там писать ему еще - далее?

И что это за заявление об уходе – с маврами в тексте?

Ничего больше не надо писать. Ничего.

Только жевать, и на кулак наматывать…

Надо просто идти дальше.

***

Кстати, а жизнь действительно на этом явно не собирается заканчиваться, размышляю я, мрачно глядя на дисплей с цифрами собственного тощего перспективного бюджета.

В котором появлялись огромные ржавые дыры и бреши. И нужно придумывать способы, как их латать.

Мой, с позволения сказать, бюджет, похож теперь на лакированную сверху, но ржавую снизу посудину. Плавать которой оставалось ровно – до первого выхода в море.

Чтобы сразу за маяком на мысе, у входа в порт, – тут же и затонуть на глазах у изумленной публики, состоящей из провожающих и просто праздношатающихся по молу граждан.

Что-то надо с этим делать.

Только вот что – совершенно непонятно.

Никаких плодотворных идей. Кроме виртуального хлопанья дверью.

Особенно жаль времени, потраченного на розовые мечтания. И еще обидно – за свою удручающую слепоту и недальновидность, а также за плохое знание людей – типа моего директора.

И его жены, кстати.

Да, именно так – и его жены.

***

Ситуацию, конечно, несколько драматизирует то, что директор сервиса, действительно в своем роде – уже почти что, мой родственник. Молочный брат, так сказать.

По его собственной жене.

С которой я имею несчастье сейчас встречаться, и не знаю, чем все это может или должно закончится. И для меня. И для нее. И для Дмитрия Сергеевича.

Она, конечно, не виновата в том, что жизнь свела меня с ними.

А он оказался таким вот… Не могу подобрать подходящего слова. Печатного – имеется ввиду.

В конце концов, случайно встретились, случайно разошлись – чего только не бывает на свете…

Но, случайно встретившись в какой-то компании, под какие-то праздники, мы не разошлись.

***

…В тот странный вечер она попросила меня, единственного, пожалуй, трезвого, подбросить их - с ее хорошо надравшимся в гостях мужем - домой.

Сама она тоже была в небольшом подпитии, но держалась молодцом.

Даже помнила, где они живут.

И даже не пыталась выдернуть у меня руль из рук – чтобы побыстрее доехать.

Да… и я их отвез.

Мы приехали, подняли Дмитрия Сергеевича в квартиру.

С божьей помощью, а такаже и с моими матюгами, уложили бесчувственное стокилограммовое тело в супружеской спальне на их огромную кровать.

Мы ворочали тяжелого Дмитрия Сергеевича с боку на бок, и стаскивали с него пиджак, рубашку и брюки.

И он еще при этом и брыкался и шипел, скотина.

Он даже самостоятельно пытался снять носки. Не доверяя никому эту сложную хирургическую операцию.

Но и для него, специалиста, это дело оказалось нелегким.

Так, в одном, особенно неподатливом, не сдирающемся носке, он и захрапел.

Разбуженный Тимофей, не мигая, наблюдал за нами, застыв за стеклом террариума, как изваяние какой-то гаргульи.

Я выпил кофе, приготовленный его женой - в виде извинения за хлопоты.

Она, кажется, немножко отошла, и выглядела уже вполне разумномыслящей.

Я зашел на дорожку в ванну.

Мне захотелось умыть осоловевшее от этих напряженных приключений лицо – время было далеко за полночь, и уже начала подступать самая глухая и тяжелая для бодрствования ночная зимняя пора.

Наклонившись над раковиной умывальника, я плескал ледяную воду на лоб, и на потемневшие -от уже опять вылезающей щетины щеки, и сокрушался на свою податливость… Я уже часа два. как мог тихо-мирно спать в своей собственной кровати.

А когда поднял мокрое лицо, оторвавшись от умывальника, то в огромном зеркале перед собой - в полстены - обнаружил ее, неслышно за шумом воды вошедшую следом, и стоящую за моей спиной. Она стояла почему-то с закрытыми глазами.

На вытянутых руках она держала чистое полотенце.

Я повернулся, и несколько неожиданно для самого себя, вместо того, чтобы спросить, что еще такого случилось с Дмитрием Сергеевичем, взял у нее полотенце из рук, обнял ее за плечи, и поцеловал в губы.

И она жарко ответила на мой поцелуй.

И мы, будто две мармеладные конфетки – буквально склеились в неразъемных объятиях.

***

Дальнейшее происходило словно в приятном юношеском эротическом сне. В котором все и всегда происходит легко, просто и весьма доступно.

Остроты в получившееся далее у нас с ней блюда, которым мы стали тут же жадно лакомиться, не давая ему остыть, – добавляло это ощущение приятной нереальности сна, а также висящий в воздухе привкус опасности.

Бесчувственный идиот в спальне мог и проснуться, и, хватаясь за стены, в одном носке, отправиться похмеляться, например.

Или – еще по каким-нибудь другим надобностям.

И - ткнуться прямиком в незакрытую ванну...

…Где его жена - со спустившимися на щиколотки чулками, с растянутыми, и так и не снятыми до конца эластичными трусиками, повисшими на одной ноге, а также с задранной до груди юбкой, пристроившись сверху, и, откинув голову назад, порывисто и глубоко двигалась, буквально натягиваясь на меня, и едва сдерживая стоны.

А я, сидя на закрытой крышке унитаза, опираясь спиной о стенку, вытянув ноги, и взяв в кольцо рук ее нежные, упругие половинки попки, методично насаживал юную прелесть на свое, несколько не очень уместно разбушевавшееся в столь поздний час орудие.

…Дмитрий Сергеевич мог проснуться и зайти в ванну и чуть позже, например…

И увидеть меня, сидящего уже теперь на краю джакузи без брюк, и тоже, как и он, в одном носке. И ее, свою жену Анечку, примостившуюся передо мной, между моих широко расставленных ног, упирающуюся руками мне в колени, и делающую, как отжимающийся спортсмен, мерные и глубокие, со всхлипом и чмоканием, нырки головой… До тех пор, пока я, бурно кончив, не откинулся в электрической почти судороге назад…

…И едва не поехал спиной в пустую, сияющую эмалью и хромом, огромную ванную, в которой валялись комом мои брюки, перекрутившиеся с полотенцем.

Да, я бы выглядел красиво - с задранными вверх ногами, орошаемый извергающимся из моего раскрасневшегося орудия молочным фонтаном…

Или еще позже, он бы мог увидеть – как Анечка, скинув с себя уже все, повернулась ко мне попкой, нагнулась, и уперлась руками в бельевой ящик. А я, удерживая ее за тонкую – на фоне широких бедер, - талию, все тешил и тешил моего, как с цепи сорвавшегося, ненасытного друга…

***

Слава богу – наркоз ее мужа, видимо, был крепчайшим. Шотландцы умеет делать подходящий наркоз. А может быть – ирландцы. Я не следил за тем, какой, ирландский или шотландский продукт поглощал за фуршетным столом ненасытный Дмитрий Сергеевич в совершенно непомерном количестве.

- Я сегодня без руля, господа, – говорил он, почему-то, горделиво, - после каждого выпитого неразбавленного стакана.

- Он сегодня без головы, господа, - говорила весело Анечка, вступая в разговор следом за мужем…

По-моему, она была права.

***

Но он не встал и не зашел к нам в ванну на огонек.

Мы все же люди взрослые, и даже порядочные, и совершенно не обязательно ему было интересоваться интимными подробностями и эротическими сценами - кто, кого, как, где и куда трахает?

Подумаешь, случился каприз недотраханной, немного выпившей дамы… Пусть даже и его собственной жены.

Раба она, что ли?

Или вещь – без желаний и капризов?

Сам виноват. Не надо было так надираться - до полного помутнения.

И вообще, дамы без капризов, в том числе, и жены с домохозяйками – это уже и не дамы вовсе, а солдаты какие-то…

Роботы…

В общем, он поступил довольно мудро и порядочно, оставшись в спальне – сопящей, и совершенно бесчувственной колодой.

***

…Под утро, уже приехав домой, и лежа в своей постели без сна, я думал о том, какой же я все-таки неугомонный и неуправляемый малый.

Будто прямо с цепи сорвался.

Я живо представлял себе - не произошедшее.

То, что не случилось несколько часов назад.

А могло бы…

***

Интересно, думал я – а что бы это было, если бы он все же выдрался бы из темного лабиринта своих бессознательных блужданий, и, пошатываясь, вошел в ванную?

Принял ли бы он все это за простой ночной алкогольный кошмар?

В котором – возможно все?

Или только бы - рассмеялся представившемуся ему сексуальному водевилю?

И, схватившись за больную голову, – отправился бы на кухню к холодильнику - в поисках пива?

Ну а дальше?

Что было бы дальше в этой ночной повести с открытым финалом?

Фантазия моя начинала разогреваться, и я чувствовал, как под ложечкой набухает неприятный ком.

***

А еще, лежа в предутренней темноте с широко открытыми глазами, я представлял себе ее нежные выпуклые бедра, которых недавно касался, которые ласкал, ощущал кожей ладоней ее шелковистую тонкую талию, и чувствовал на губах вкус ее разгоряченной ласками груди.

Мое желание, казалось бы, уже погашенное усталостью и нашими быстрыми и многократными упражнениями, опять разгорается, с новой силой, чувствовал я…

В общем, все это было просто из ряда вон… Настоящая авантюра.

Адюльтер, - одним метким словом.

***

…Мой компьютер, кажется, тоже был со мной не только согласен, но даже и обрадовался, - когда я поставил в заявлении об увольнении последнюю точку.

Системный блок шумел негромко и успокоено, мерно и плавно втягивая и выпуская воздух, и проглатывая письмо, и отправляя его в зигзагообразное путешествие по серверам мировой паутины - на компьютер Дмитрия Сергеевича. Если, конечно, тот не забыл дома ноутбук.

Мой старенький компьютер, даже наверняка, рад был такому повороту событий.

В конце концов, с финансовыми моими потерями приходилось отложить покупку навороченного ноутбука «Vaio» от «Sony» - даже уже со считывающим устройством «Blue Ray»… На неопределенное время.

А может быть, и навсегда.

Этот самый «Vaio» вполне мог бы его, этот старый системник, и заменить, – по причине своей навороченности, и даже двуядерности.

Но теперь компьютер мог успокоиться.

А мне следовало бы подумать о том, что делать дальше.

А не об этой дорогой игрушке.

Зачем, кстати, мне нужен был этот самый «Vaio» с оптическим дисководом «Blue Ray», под который-то еще даже и дисков-то не продавалось, я и сам не знал.

Наверное, у детей одни игрушки – у взрослых другие. Гораздо более дорогие.

Но такие же никчемные - в обиходной жизни.

И такие же – манящие.

***

Моя, так неожиданно свалившаяся на мою непутевую голову пассия, когда узнала о том, что я собираюсь приобрести новый комп, по-моему, даже слегка расстроилась.

Хотя, я не могу сказать, что за год общения, я в чем-то особенном отказывал ей. Конечно, не могу сказать, также, что дарил ей каждый день цветы, или покупал раз в неделю белье по сотне долларов за одни воздушные невидимые лямочки трусиков или лифчика…

Но все же.

***

Все же, худо-бедно – мы могли позволить себе сходить в итальянскую пиццерию в торговом центре – перекусить перед тем, как отправиться, например, ко мне, в мою скромную холостяцкую светелку.

Или, пойти в кофейню с французскими пирожными – она их обожала, и они, как не странно, совсем не портили ее талию.

Или даже, оправиться поужинать в дорогом и хорошем месте, хотя я не люблю эти вычурные рестораны.

Да и она боялась встретить там ненароком Дмитрия Сергеевича. Или каких-нибудь общих знакомых…

Поэтому, такие походы были редки.

Но все же...

Потом мы могли отправиться в недешевое кино в «Рамсторе» или в «Ролане» - с прекрасным «долбанутым» звуком от «Dolby».

И даже сидеть в кино на специальных, двухместных ВИП-местах – сзади, в последнем ряду. В общем-то, не предназначенных для просмотра фильмов, или наслаждения шикарным звуком.

Диванчики эти не снабжены перегородкой между сидениями, и, сидя в них и сняв куртку, можно прижаться бедром к крутому бедру спутницы, и ощущать предплечьем ее тугую, разгоряченную моим прикосновением, грудь, и вдыхать свежий аромат ее длинных волос.

С двух сторон от нас, обычно, никогда и никаких нескромных наблюдателей не было. По причине дороговизны этих диванчиков для влюбленных в последнем ряду.

А сзади была – глухая стенка. И прямо над нашими головами – прорези, из которых вылетают и живут в темноте своей жизнью экранные призраки.

***

На таких местах к тебе не заглядывают через плечо или сбоку любопытные, интересуясь – куда же это забралась в темноте нежная ручка твоей очаровательной спутницы, и зачем это она там делает плавные возвратно-поступательные движения. И что это она вообще там ласкает – разбухшее, и упрямо пробивающееся вверх, как возбужденный сорняк к солнцу…

Некому там было интересоваться и тем, почему и твоя рука покоится где-то в расстегнутых джинсиках спутницы, и пальцы нежно перебирают горячий и влажный, призывно разбухший бугорок.

А спутница прикусывает пухлые сексуальные губки, вздрагивая всем телом от накатывающего острого удовольствия, и едва удерживается, чтобы не вскрикнуть.

***

Такие вот наши развлечения – вроде пиццы, VIP-диванчика в кино, а также довольно регулярных встреч – вполне, думаю, вначале могли ее и удовлетворять.

Но аппетит, как известно, приходит во время еды.

И я, как собака – приближающуюся грозу, почувствовал, что она слегка расстроилась. Когда услышала про дорогой компьютер.

У меня возникло ощущение, что она уже ждет от меня чего-то другого.

Гораздо большего. И уже начинает предъявлять на что-то другое свои права.

Совсем не задаваясь вопросом – а входит ли это ее "большее" в мои планы.

***

При всей моей внешней природной самоуверенности, я не всегда чувствую себя в своей тарелке.

Как вот сейчас, например.

... Вот сейчас, например, я лежу, закинув руки за голову и ухватившись за подголовник кровати, и вяловато помогаю Анечке движениями торса и поясницы.

А она восторженно скользит по мне сверху, развернувшись ко мне спиной – и это очень сексуально выглядит. Даже, если смотреть не ее спинуи попку прекрасной формы, а перевести взгляд на потолок, где над кроватью расположилось круглое зеркало, расчерченное на сектора.

Можно тут же прямо и кончить- глядя в это зеркало…

Здесь, в этом доме у Дмитрия Сергеевича, судя по всему, вообще очень любят себя.

Поэтому зеркала встречаются на каждом шагу, и даже – на потолке спальни, над огромной кроватью. Тут оно, как выяснилось, очень уместно.

Но я, придерживая Анечку руками за бедра, смотрю не на гибкие линии переходящей в крутые бедра талии, и не на круглую попку, плавно поднимающуюся и опускающуюся прямо передо мной.

И не в подталкивающее к оргазму зеркало наверху.

Чуть повернув голову, я гляжу на виднеющийся сквозь открытую дверь спальни стеклянный террарий.

Где, как бескрылая гарпия, застыла эта южноамериканская шипастая штучка по имени Тимофей.

Наверное, напиталась недавно – чем бог послал.

И теперь впала в летаргическое состояние – думаю я. Переваривает, греясь под лучами ламп, и, почти не мигая. смотрит на нас одним глазом.

Огромное супружеское ложе ходит подо мной – мерно и довольно ощутимо. Разношенное стокилограммовым весом Дмитрия Сергеевича – надо так полагать.

Похоже, будто мы с Анечкой находимся в лодке, которая качается на длинных волнах мелководного прибоя.

***

А ведь она никогда не говорила мне, думаю я, что Дмитрий Сергеевич ее не удовлетворяет. Или, что он вообще не спит с ней.

Так нет же, спит – что совершенно явно. Еще как спит! И даже трахает ее, судя по качке и поскрипыванию – довольно регулярно. Любуясь на нее в зеркало на потолке, и возбуждаясь, и сопя еще больше.

Я представляю себе, как в зеркале на потолке отражаюсь уже не я, а распластанный так же, как я сейчас, вполне знакомый субъект. С искаженным страстью лицом Дмитрия Сергеевича. На котором Анечка проделывает тот же номер, что и сейчас - на мне.

И мне становится и тошно, и одновременно – смешно.

***

Обычно я легко кончаю в такой позе.

Да еще с таким бередящим душу чудесным видом перед глазами – в виде Аничкиной попки, которую мы с ней интимно называем попуся. За ее нежность и округлость.

Да еще и с электрическом ощущении – в ладонях, ласково движущихся по ее талии, бедрам, по шелковистой коже попуси.

Да еще и при том, что Анечка, умница, наклонившись чуть вперед – одной рукой ласкает собственную грудь. А другой – меня.

Точнее, ласкает то, что не помещается в нее, в Анечку.

Но сейчас меня – как будто заклинивает.

А взгляд мой, точно у лунатика, уперт в этого чертового варана. Который, не мигая прозрачными веками, смотрит на нас.

Анечка дышит все чаще и чаще, будто начинает захлебываться, и вдруг – останавливается в своем движении, замирает.

- Что-то не так? – спрашивает она, почему-то, громким шепотом. – Ты не в порядке? Или - у тебя кто-то завелся другой?

Да, думаю я, я сейчас действительно не совсем в порядке… Можно даже сказать – совсем не в порядке – и прямо с раннего утра, с самой встречи с ритуальным автобусом.

- Все хорошо, милая, – тоже трагическим шепотом провинциального актера бестрепетно вру я. – Зачем мне кто-то другой, если ты – просто восторг одинокого пешехода! И потом, я ж тебе не голубой какой-нибудь... Чтобы какого-то другого заводить. Я же тебя сразу предупреждал – я не голубой! А ты – все туда же… И попочку иногда подставляешь, и все кто-то другой, кто-то другой…Кто это - "кто-то другой"?

- Дурак, - говорит она уже громко, - испортил мне кайф зачем-то. Своими шуточками. Причем тут голубые? Причем тут моя попа?

Она снимается с меня, и поворачивается ко мне лицом, встав на колени и уперев руки в боки.

– Вечные твои шуточки... в самый неподходящий момент.

***

Я вижу, она здорово раздражена. Ее сердитое лицо, освещенное подсветкой – Анечка не любит заниматься любовью в темноте – с падающими откуда-то тенями, выглядит сейчас значительно старше, чем у девушки в тридцать. Которые она иногда, под настроение, декларирует.

Впрочем, паспорта своего она мне никогда еще не показывала.

Ни к чему было это как-то…

Она опускает руку на то место, с которого только что снялась.

Там, собственно, уже нечего, особенно, ни ловить, ни гладить.

Мой друг поник моментально… Он опал, сдулся быстрее, чем она успела сняться с него.

Слишком много нервничал сегодня, думаю я.

- Так... Что же все-таки случилось с тобой?- спрашивает она, ложась рядом на живот, и кладя мне руку на грудь. – Ты меня расхотел? Надоела?

- Да как ты можешь, попусик… такие гадости говорить глубоко любящему человеку?… Скажи, а Тимофей ваш, он, что, – недавно ужинал?

- Нет, я даю ему собачьи консервы один раз в день, утром… И пою святой водой…Когда Дмитрий Сергеевич им не занимается. Все – по книжкам.

- ? Святой водой поишь? И какой же крепости?

- Что значит – крепости?

- Ну – сколько градусов в святой воде? Сорок, девяносто шесть? Сколько святости?...

- И глупости же ты иногда говоришь…

- А разве не глупость – эту штуку святой водой поить? Или даже – не богохульство?

- Нет. У Тимофея слабый иммунитет. А в святой воде микробов нет – туда серебряный крест батюшка опускает. Серебро микробов и убивает…

- Зато – уж те, которые выжили – прекрасно себя чувствуют. Мускулистые… - говорю я, стараясь увести наш разговор в сторону. - Бедняга, Тимофей. То-то он в ступоре постоянно, и на людей кидается… Когда пищу видит. На собачьих консервах, да на святой воде, да вдали от исторической родины… Бедное животное…

***

Анечка дергает меня за шерсть на моей груди – и довольно больно:

- Так что, все-таки, случилось? Отвечай – быстро!

- Ой, - говорю я, хватаясь за Аничкину руку. – Ты – садистка. Все идет своим чередом – просто, я уволен. Без выходного пособия.

- Что за бред? Это Дмитрий Сергеевич придумал? – Анечка, опершись локтем о мою грудь, и здорово придавив меня, – возникает надо мной. – Давай-ка мы ему сейчас позвоним…

Я вижу, что она действительно сейчас может позвонить мужу.

Это будет приключение почище, чем мой утренний звонок ему. С докладом об опоздании.

***

- Я сам уволился. Деньги не платит… Стоп-стоп, а как это - МЫ ему позвоним? Как это будет выглядеть? Он что – в курсе?

Анечка смотрит на меня сверху. Как на круглого идиота.

- Конечно, в курсе. С самого первого раза – в курсе.

- Зачем же мы от него прятались, - спрашиваю я какую-то глупость, ошарашенный новым, свалившимся на голову, как кирпич, известием.

- Я тебе просто подыгрывала, дурачок. Мужчины обожают тайные свидания, конспирацию и все такое – прочее. Да не бери ты в голову… это все чушь собачья. Я все улажу. И все он тебе заплатит. Как миленький. – Она тянется к телефону на тумбочке, но я останавливаю ее руку.

- А ты что, – действительно не знал? Да? Стал бы он тебя вообще к себе брать - если бы не я. Почему ты мне раньше не сказал, что он тебе не платит? Моей любимой игрушечке…

Она смеется, и наконец, убирает локоть с моей груди. И я, наконец, могу вздохнуть полной грудью.

У меня просто нет слов.

***

Анечка приникает ко мне всем телом:

- То-то я обратила внимание, что ты в последнее время какой-то не такой… Вялый какой-то… Ну, расслабься, пожалуйста, все уже позади. Обними меня, давай отпразднуем все по-нашему… Как мы с тобой умеем. Милый…

Анечка целует меня в губы, в подбородок, язычком ласкает мне грудь, и потом отправляется в путешествие вниз, к животу, и уже почти добравшись до цели своего путешествия поднимает голову, и смотрит снизу на меня:

- Ну же, герой! Подъем! Подъем?

... А я смотрю молча на нее, потом перевожу взгляд на зеркало наверху, и закрываю глаза.

Я действительно не знаю, что сказать. Совершенно.

Я просто лежу с закрытыми глазами чувствуя, как ее губы начинают волшебную игру.

Под немигающим взглядом голодной гарпии.

Февраль 2007