Ночные откровения на дачной крыше

Ее звали Оля. Такое имя у меня всегда ассоциировалось с девушкой в платочке под березкой. Поэтому я называл ее так «О-о-ля! ». Получалось что-то типа от восторга… к музыкальной ноте. Но лучше чем сразу три буквы.

Неземной красотой она не отличалась. Просто я хотел ее трахнуть. Для этого я без звонка врывался к ней домой с цветами, и через пару минут уходил, не выдержав сцены совместного немого молчания ее, ее мамы и «мамы-мамы» (как потом оказалось, цветы до меня приносил папа Оли до ее рождения на церемонию бракосочетания с мамой Оли). Потом не стало ни папы, ни цветов (ну это другая история). Приглашение в театр (кино, цирк, зоопарк, уголок зверей имени Дурова) также не срабатывало. Она просто не приезжала, и я мрачно сидел в партере, рядом с пустым креслом, на которое покушались зрители с откидных мест.

Каждая неудача рождала новые затеи. И мы мчались на дачу на моем верном «запоре» (купил на пару стипендий) у друга друга. Мариша и Сергуня (так звали моих попутчиков) беззастенчиво лизались на заднем сиденье, и иногда в зеркале заднего вида я видел их красные, как жопы орангутангов, лица.

Пока мы доехали, и победно завершили ужин, опустилась дачная ночь. Друзья запыхтели и зачмокали в темноте. А я затих как таракан, взобравшись то ли на диван, то ли на девушку. Она где-то пряталась на скрипучем ложе, и я скорее по звукам определял ее местонахождение.

Наконец из-под меня выскочила то ли Оля, то ли прыткая кошка. Где-то ее носило минут пятнадцать. Затем порыв ее угас, она присела с краю «говорящего» дивана и затихла.

С таким неистребимым терпением она продержалась бы до утра, но… . Но когда от друзей стало раздаваться: А! А! А! А! А! Она вихрем вылетела на крыльцо, где я в трауре от сексуальной неудачи уже тянул сигарету.

Мы взобрались на крышу, но стоны доставали нас и там. Неосвоенными оставались только звезды. Я собрал в кучу все свои знания астрономии, чтобы ее отвлечь, и все остатки обаяния, чтобы ее раздеть. Удалось и то, и другое. Я перешел к поиску Сириуса…, такому импровизированному поиску. Черт его знает, где этот Сириус? Она плакала от сообщения, что мы одиноки во Вселенной, и смеялась над моей осечкой с расстегиванием ее лифчика.

Потом я услышал громкий хохот, где-то совсем рядом. Оглянулся. Хохот принадлежал мне. Причину до сих пор установить не могу. Но тогда я представил себе, как может выглядеть секс на покатой крыше, как выглядят со звезд два голых существа, мрачно пускающие дым из носа.

-…Меня изнасиловали, - сказала она, виновато отворачиваясь.

Нависла пауза.

- Зимой! Я первый раз надела шубку (подарок мамы ко дню рождения). Шла по тротуару. Остановилась машина и меня затащили в нее… Их было трое. Прямо в машине…

Она замолчала. И уже погрустнели звезды, и стало как-то очень тихо.

-Ты меня за это будешь ненавидеть, да? – прервала она молчание. - Я больше ничего не хочу. Мне противно, понимаешь? Я хочу выбросить эту чертову шубу, а мать не дает. Да мне плевать на нее! Все равно не надену! Никогда! Я не хочу жить, ты понимаешь? Я все равно что-то сделаю с собой.

Я набросился на нее, будто боялся, что она исполнит свою угрозу прямо здесь и сейчас. Она закричала, что я не хочу ее понять. Тогда я аистом слетел с крыши, и осторожно снимал свою спутницу, шаловливо целуя ее в животик… носил на руках по поляне… плавал за кувшинками… воровал для нее яблоки… прыгал через забор, убегал от собак. А утром! Свежим травянистым утром мы гуляли по росе, заглядывали в заброшенный колодец и слушали соловья.

Ночь оказалась на редкость длинной и темной. И даже Сириус скрылся в тучах.

После той ночи прошла еще одна ночь, и еще. Потом пролетело лето, а за ним спешила осень. Я не позвонил ей. Но однажды раздался звонок. Голос Мариши сообщил, что Оля вышла замуж, ждет ребенка, и что обязательно просила передать мне, что я тогда спас ее от петли, что вспоминает ту ночь, после которой ей очень-очень захотелось жить.