Мыслеосвободительное 17

Я злился на Рэя все выходные, несмотря на то, что они более чем удались (если говорить о том, что было после дня рождения). В понедельник я злился меньше, но всё же напряжённость между нами чувствовалась.

Но Рэя, похоже, радовал тот факт, что его машина была в ремонте, и я милостиво согласился его подвезти. Я знал, что он, в отличие от меня, не любит находиться в машине в одиночестве. За рулём его всегда тянуло поговорить (впрочем, не только за рулём – его всегда тянуло поговорить). Я же, наоборот, предпочитал уединение. Я включал музыку и думал о чём-то своём – и своих мыслей мне вполне хватало.

- И кто придумал эти дурацкие проверки? – спросил Рэй, пристёгиваясь. – Подумать только! Что я буду делать три дня без машины? Ездить на такси? На метро, может? – Заметив, что я не реагирую, он решил обратиться ко мне напрямую. – Ты давно ездил в метро, Брайан?

- Не поверишь – но в последний раз я спускался в метро ещё в университете. И спускался я туда раз семь за свою жизнь. Вряд ли когда-нибудь спущусь ещё раз. Это ужасное место. Там полно людей.

- Я забыл, сэр, что вы, как и все гениальные люди, страдаете социофобией.

- Вот уж нет. Но толпу не люблю. Хотя в метро тоже есть свои плюсы. Там нет «пробок», практически нет аварий. Это дешевле. И, конечно же, быстрее.

й глянул в зеркало заднего вида и пригладил волосы.

- Я не спущусь в метро под страхом смертной казни. Там крысы! Чёрт побери, я ненавижу крыс! Я всё хотел у тебя спросить – ты на меня не злишься?

- Злюсь, конечно. То, что я согласился тебя подвезти, означает только одно: тебе исключительно повезло. Кроме того, ты опять опоздал. Именно поэтому я не люблю тебя подвозить. Мне приходится краснеть не только за тебя, но и за себя тоже.

- Господи, ты ещё не разучился краснеть? Что-то я не помню, когда ты в последний раз это делал. – Он посмотрел на меня. – Будет тебе, Брайан. Я действительно думал, что мы очень хорошо проведём время.

- Не стоит вешать мне на уши лапшу, потому что это изначально бессмысленно.

Он развёл руками.

- Слушай, я не знаю, что сказать. И как долго ты будешь на меня злиться? Неделю, месяц, год? Я не хочу, чтобы ты на меня злился, потому что у меня ещё есть научная работа, и через неделю мне надо закончить...

Я повернул голову к нему.

- Научная работа? Какая? Ты закончил месяц назад!

- Ну да, это ещё одна. – Он сделал скучное лицо. – Они так мне надоели.

- Ты хочешь сказать, что тебе нужна помощь с научной работой, которую ты должен сдать через неделю, а ты говоришь мне об этом только сейчас?

- Это не совсем научная работа, это статья. Большая, - уточнил он и снова бросил взгляд на меня. – Я буду очень рад, если ты мне поможешь.

Я притормозил у светофора и просигналил ехавшему впереди водителю, который остановился слишком резко.

- Надеюсь, ты понимаешь, что поздновато говорить мне об этом утром, так как мой день уже распланирован?

- Разумеется. Ты приходишь и пьёшь кофе. Потом ты просматриваешь арабскую прессу и снова пьёшь кофе. Потом у тебя совещание, а после совещания ты снова пьёшь кофе Потом ты смотришь новости и снова пьёшь кофе. А потом ты смотришь свою почту, отвечаешь на некоторые письма и пьёшь кофе со своей секретаршей. А потом вы смотрите вместе эротический вариант «Тысячи и одной ночи».

- Это совсем не смешно, Рэй. У меня очень много дел, и ты прекрасно это знаешь. Если бы ты сказал мне об этом хотя бы в пятницу, то я, вероятно, мог бы что-то изменить.

- Чёрт, Брайан. Ладно, я виноват! Доволен? Ты добился своего и заставил меня это сказать? Ты получаешь от этого удовольствие, я знаю. Очень хорошо. А теперь я скажу вот что. Не мог бы ты, пожалуйста, выделить хотя бы сорок минут на такого ничтожного меня и снизойти до моей научной работы? Рискну сказать, что мне это более чем необходимо.

Я тяжело вздохнул и, переключив передачу, снова прижал газ.

- Каждый раз я задаю себе один и тот же вопрос – почему у тебя всё делается не так, как у людей? Почему ты не можешь делать всё вовремя? Твоя неорганизованность поражает меня раз за разом.

Рэй махнул рукой.

- Я понял, я понял. Так как ты намереваешься начать лекцию на свою любимую тему, то я, наверное, посмотрю, передают ли что-нибудь интересное по радио.

Мы с Надьёй редко встречались в будние дни. Причиной этому была, в основном, моя занятость. Кроме того, я давно понял, что в будние дни не стоит давать волю чувствам и всему остальному, как-то с этим связанному, потому что это надолго выводит из равновесия. В большинстве возвращение рабочего настроения стоило мне почти нечеловеческих усилий воли. Поэтому я, как и большинство людей, посвящал рабочие дни тому, чему они, в принципе, и должны были быть посвящены – работе. А в выходные позволял себе отключиться от всего, что хотя бы отдалённо напоминает дела. Хотя это удавалось мне далеко не всегда.

Но эта неделя явно была исключением из правил. Надья наконец-то закончила работать с экзаменационными вопросами (теперь пришла пора студентов: им надо было работать над тем, чтобы сдать экзамены как можно лучше) и заметно воспряла духом. Она гостила у меня уже два вечера подряд, которые пришлись на два самых тяжёлых дня – вторник и среду. Мне, разумеется, следовало бы сказать ей, что не стоит нарушать традицию, и можно было бы встретиться в выходные, но у меня просто не поворачивался язык Я медленно, но верно терял ту самую нить, которая может послужить выходом из лабиринта, и всё лучше осознал, что не понимаю, что со мной происходит. За каких-то семь дней мы успели сблизиться ещё больше. Причём это произошло совершенно незаметно для меня, и с такой фантастической быстротой, что мне становилось не по себе. Я с ещё меньшим, чем всегда, желанием вставал по утрам, а работать мне не хотелось вообще – меня отвлекали совершенно лишние нерабочие мысли и нервировали насмешки коллег, которые, как всегда, находили во мне кладезь идей для сплетен и не могли (или не хотели) этих сплетен скрывать. Впрочем, надо признать, я не принимал сплетни так близко к сердцу. Наверное, потому, что в последнее время моя связь с реальностью несколько ослабло, и моё внимание сосредоточилось на других вещах. У меня не было другого выбора, кроме как признать, что я позволил себе потерять голову. И, что самое страшное, нисколько об этом не жалею.

Надья приезжала ко мне прямо из университета, даже не побывав дома. На ней был тот самый немного старомодный деловой костюм, который она очень любила, туфли на невысоком каблуке и неизменный шёлковый шарф: я давно заметил, что она любит шарфы, и теперь каждый раз по приезду в город изучал витрины магазинов, ожидая увидеть там что-то более-менее подходящее для подарка. Каждый раз я поражался тому, как она не похожа на ту женщину, которую знаю я – с едва заметным макияжем, самым что ни на есть подходящим для профессора, который ежедневно читает лекции, в небольших очках в тонкой голубой оправе и с волосами, аккуратно собранными в строгую причёску. Если бы я встретил её в университете, думал я, познакомились бы мы так легко, как тогда, в ресторане? Если бы я был в костюме и при галстуке, а не в шёлковой рубашке, кричащей – эй, посмотрите-ка на меня, леди, а не на него, если бы я был совершенно трезв и сосредоточен на работе, а не сидел бы со скучным видом, думая о давно ушедшей в прошлое женщине, пьяный как чёрт? Если бы на ней не было того красного платья, и если бы она тоже была трезва? И каждый раз я приходил к выводу, что мы бы всё же познакомились, потому что как бы ни выглядел человек, его выдают глаза. Одежду можно менять по пять раз в день, алкоголь постепенно покидает организм. А свои глаза нам изменить не дано. В них написано всё – то, что мы пережили, то, чем мы живём сейчас и то, кем мы являемся. Мы бы познакомились. Сомнений на этот счёт у меня не было.

Я не мог избавиться от ощущения, что мне следует сесть и разложить по полочкам всё, что происходит. Осознать, как я позволил произойти тому, что произошло, и как могу позволять себе и дальше переступать те границы, переступать которые для меня было совершенно немыслимо. Но желания разбираться у меня не было. Между ощущением свободного и ничем не затруднённого падения вниз и осознанием того, что дна, в принципе, не существует, был маленький островок, на котором очень хорошо поместились скудные остатки моих моральных принципов (в последнее время мне всё чаще казалось, что они давно превратились из настоящих остатков в воображаемые), и им на этом островке было очень уютно. Они ни за какие сокровища не покинули бы этот островок. Создавалось впечатление, будто что-то приковало их к этому островку, и это что-то по сути своей такое грязное и порочное, что ему вряд ли есть место в человеческом мире, где, как ни крути, правят основные понятия о морали и чести.

- Может быть, ты уже перестанешь метаться и искать то, чего на самом деле нет? – спросила у меня Надья, когда месяц заглянул в щель между приоткрытыми шторами, а настенные часы тихим звоном сообщили о том, что настала полночь. – Тебя это не раздражает? Иногда нужно просто отключиться от всего и немного пожить тем, что у тебя есть. Невозможно так жить – в попытках найти причину всего!

- Вероятно, - ответил я, не открывая глаз. – Но мне так уютнее.

- Если бы ты подумал до этого...

- Если бы я подумал до этого, то сейчас тебя бы тут не было. Это я могу сказать тебе с полной уверенностью.

Надья поднялась и, подойдя к окну, приоткрыла шторы.

- Каждый раз удивляюсь, какая в этих местах красивая ночь! Такое чистое небо... и видно звёзды... Только тут гораздо холоднее, чем в городе. Или мне так кажется?

- Наверное, это потому, что рядом с мужем всё же теплее? – спросил я в ответ.

Надья вздохнула и вернулась в кровать.

- Что ты хочешь услышать от меня? Да или нет?

- Я не уверен, что вообще что-то хочу услышать. – Я помолчал и тоже взглянул на небо. – Действительно, сегодня очень красивая ночь. Хочешь прогуляться?

- Разве тебе не надо на работу?

На этот раз вздохнул я.

- Надо – это ключевое слово. В последнее время я появляюсь там только потому, что мне надо там появляться.

- Я в этом виновата?

- Частично. Послушай, я не хочу поднимать эту тему. Иначе я запутаюсь ещё больше, хотя мне кажется, что это невозможно.

Надья тряхнула головой и рассеянно потрепала волосы, после чего повернулась ко мне и прилегла на подушку.

- Знаешь, у нас волшебная страна. На моей родине за всё это меня закидали бы камнями как минимум раз двадцать. – И, видимо, для того, чтобы продолжить тему религии, она аккуратно поддела пальцем мой крестик. – Этот вопрос я хотела задать тебе уже давно, хотя чувствую, что в нём есть что-то не очень хорошее. Ты католик?

Я рассмеялся и легко сжал её пальцы.

- А как ты думаешь?

- Даже не знаю. – Она улыбнулась. – Твоё поведение вряд ли напоминает поведение религиозного человека, но ведь в христианстве много разных течений.

- Нет, я не католик, - ответил я после короткой паузы. – У этого крестика долгая история, он связывает меня с моим прошлым. С человеком, который был мне очень дорог.

Надья снова тронула крестик.

- На тебе он смотрится просто ужасно, - уведомила меня она. – Я заметила его не сразу... кажется, во время второй нашей встречи. Или, может быть, во время третьей.

- Наверное, во время первой тебе было не до него?

Она в очередной раз улыбнулась и покачала головой.

- Наверное, было слишком темно.

- Ах да, вот об этом я не подумал, - понимающе кивнул я. – Итак, ты заметила крестик. Что было дальше?

Надья помолчала пару секунд, задумавшись.

- Не знаю, - сказала она, наконец. – Он просто... не гармонирует с тобой. А когда я представила тебя за молитвой, мне даже стало немного не по себе.

- Может быть, глядя на него, хоть какая-нибудь наивная девушка сочтёт меня приличным человеком?

Она расхохоталась.

- Я что-то пропустила, и тебе начали нравиться наивные девушки?

- Есть разные степени наивности, - уклончиво ответил я. – Я и сам в какой-то мере наивен... и думаю о всяких наивных вещах. Вроде того, что надо послать к чёрту всю работу до следующего понедельника, а ты останешься тут до воскресного вечера.

Надья закурила и вопросительно посмотрела на меня; я кивнул, и на достала ещё одну сигарету.

- Я скажу Рэю, что на время переселяюсь к тебе? – спросила она, улыбаясь.

Я отвернулся и посмотрел в окно.

- Знаешь, у меня никогда не было особой любви к имени «Рэймонд». В нём есть что-то...

- Я останусь. Ты доволен?

Пепельница переместилась с тумбочки на одеяло.

- А в воскресенье мы пойдём в церковь, - сказал я, делая серьёзное лицо.

- Мне надо только прикрыть волосы – или же стоит-таки надеть паранджу и закрыть всё остальное? – в тон мне спросила Надья.

- Думаю, что стоит прикрыть всё, - ответил я нравоучительным тоном. – Не думаю, что церковь выдержит наше с тобой присутствие. Не помешало бы принять меры безопасности. Будет неприятно, если тебе на голову упадёт что-нибудь тяжёлое.

Надья подавила смешок.

- Знаешь, это не смешно, - сказала мне она. – Это похоже на богохульство.

- Это не большее богохульство, чем тайком есть мясо в пост, стричься в Лаг Ба Омер или же вести джихад против якобы «неверных». Согласись, в этом что-то есть.

Она согласно кивнула и прикрыла плечи одеялом.

- И как в тебя вмещается столько гадостей? – спросила она.

- В человека может вместиться больше плохих вещей, чем хороших. Они такие разнообразные. И так гармонируют с нашей природой.

- То есть, с моей и с твоей – или с человеческой?

- Думаю, верно нечто среднее.

- В этом действительно что-то есть, - подумав, ответила Надья. – Твоя философия гадкая и настолько же правдивая. Как можно жить с такой философией?

Я потушил недокуренную сигарету и вернул Надье пепельницу.

- Какая философия – такой и человек. У нас у всех своя философия, и она соответствует нашим моральным... то есть, я хотел сказать, жизненным принципам. Ведь так?

- Так, так, конечно. Ты прав. – Она погладила меня по руке. – Я знаю, тебе нравится, когда с тобой соглашаются.

- Ну так что? Если уж мне до понедельника не надо на работу, то почему бы нам не прогуляться? Так уж и быть, завтра я тебя подвезу. Я люблю университет.

Надья снова подцепила цепочку крестика, но на этот раз не отпустила.

- Нет, гулять мы не пойдём, - сказала она. – Знаешь, чем мы будем заниматься?

- Мы, конечно же, будем читать Коран вслух? Или... нет, я знаю. Мы будем рассказывать друг другу легенды о пророке Мухаммаде. Я писал о нём одну из курсовых! Я знаю кучу легенд. Могу рассказать. Интересно?

- Очень, - улыбнулась она и наклонилась ко мне. – Знаешь, наверное, я завтра тоже никуда не пойду. Я завтра заболею. И, так уж и быть, за обедом ты сможешь рассказать мне пару легенд, а я расскажу тебе – ты, конечно же, знаешь, в основном, суннитские, а о шиитских слышал мало.

Я кивнул, соглашаясь.

- А сейчас, - продолжила Надья, - мы будем заниматься тем, чем Мухаммад любил заниматься со своими жёнами. Несправедливо, традиция об этом почему-то умалчивает...

- Думаю, если бы не умалчивала, то это был бы один из тех редких случаев, когда мнения шиитов и суннитов совпадали бы одно в одно.