Дедушка Ленин в школе и дома. Из книги Раздели в школе

И полицайки в бычьих шлемах

Им крякнут пыль-ноу-е "Ура, Ура, Ура!"

Идет урок истории, и мы вынуждены тупо внимать учителю. Вынуждены, ибо как тут не внимать, пусть даже сквозь сонный слой стекловаты, коль голос Риты Эдуардовны свингует от контральто к сопрано, а периодически опущенная на чью-либо парту указка произносит гильотинное «Хрясь! »

Хотя – бежешмой – как это, и вообще зачем и к чему – да это же святотатство, право. Такой замечательный педагог. Передовые взгляды и пОгляды, энергия шквала, цунами мысли, тягучие паузы небесного просветления-покоя, и - позы, позы, – театр теней в открытом море в душераздирающий шторм. Вот любит она представления. Любимое – избиение пре успевающих учеников. Вознесение не успевающих. (Нужно ниспровергнуть и даже эту при ставку «пре». Oh yeah). О да, это что-то величественное, нечто сродни «культурной революции». Не абсолютное тождество, но – родственное, сродственное, срощенное, сплющенно-разлущенное. Огненное очищение, -щение. Да.

Очистимся. Я готов. Итак.

Вот они – герои. Косноязычные медиумы, из коих морфема за морфемой, слово за словом акушируется и повивается истина. Повия Вия. В данный момент, на данном поле – В. И. Ленин и критика теорий индустриального и постиндустриального общества. Р. Арон, У.   Ростоу,   Д. Белл. Кажется. Очередной сеанс спиритизма. Сверкающая наафиненная Рита Эдуардовна и - призрачный полупрозрачный медиум, сквозь которого удобно наблюдать звезды и мечтать весенние мысли. Витающий где-то совсем рядом Ильич (Bkmbx, если сменить раскладку клавиатуры) то любопытно вынырнет своею кудрявой бОшкою проказника Эроса из латунной ромашки-звездочки (любит-не любит-плюнет-поцелует-заплюёт), а то вдруг прищурится шароголовым старцем, да этак зорко-зорко вглядится в подрастающее поколение, - типа вопрошалово: «Помните завет Учиться, Учиться и Учиться? » «А хуле? Всегда. »

Иное дело – Евгения Петровна, учитель математики. Совсем молоденькая, вся такая изящная – не то что этот ревущий бронепоезд с полной пазухой орудийных грудей; с полупрозрачным пушком на верхней губе, с васильковыми глазами, в которых дрожит еще какое-то подростковое смущение своею женственностью. А какой кайф поймать Евгению за жопу – не в буквальном смысле, - отнюдь. Но. После объяснения какой-нибудь теоремы - оторвать лохматую голову от парты и вежливо проворчать: «Евгения Петровна, ну это же э-ле-мен-тарно». Моментально раздражается. Движения деревенеют. Глаза становятся почти зелеными. Вся заливается румянцем – прелесть. Особенно если принять во внимание катастрофическую декольтированность наружности – о, как прекрасно ложится румянец на ее молодую грудь – заглядение. Песня. Прекрасно, божественно, гениально. Краше любых восходов и заходов солнца эта ее разрумянившаяся грудь. Вот. Чем мы, молодые балбесы, и пользуемся вплоть до вопиющих злоупотреблений; вызывающе вызвать ее разрумяненные сиськи на бис.

Рита Эдуардовна стоит передо мной и истерически вопит. Буквально бьется в злобном экстазе. (Господи, да что ж случилось, - возвращаюсь мгновенно на землю).

- Ты почему улыбаешься?

(Абсолютно не в курсе, озадачен и озабочен, и оглушен к тому же. Но – восстанавливаюсь. Пытаюсь).

(Маленький бегемотик ярится духом и телом. По лицу мечутся тени - отблески титанического гнева. Загребает оплывшими ногами теплую пыль поля битвы, раздувает ноздри, сверлит базедными глазками. Готова к бою. Класс застыл). Вдруг матрица крика ломается в шепот. Ну да, такое можно сказать только таким вот зловещим шепотом. (Пробую голос):

- Ты что, Ленина не любишь?

(Лучше бы еще немного поорала. Крик оглушает, от него тупеют - те же свидетели - они от него – тупеют; и тогда они не смогут дать внятные показания. Ну а так – все разбужены, все собраны, все – в ожидании; процесс пошел).

К такому повороту я не готов. В мою подготовку к уроку это не входило. В мои планы, в мои виды на ближайшее жительство такой поворот не входил.

Не могу сказать и даже сказить, что я был верным ленинцем, какими были, полагаю, многие из моих сверстников. Мой пытливый на тот момент ум перебивался информацией из самых различных источников, включая бибисишых бэбиситтеров и тому подобных малевателей западнампоможетных плакатов. Как-то даже притащил с маминой работы печатную машинку – она, в отличие от маратобасыровской, печатала все буквы, да хрен ли с того? Вместо чтоб истово сочинять подражания Бродскому я, грешным на то время делом, рьяно набирал какие-то дурацкие воззвания к народу с обличением прогнившей коммунистической партии – экая глупость, скажете вы, и будете совершенно правы. Случайно обнаружившая мои художества мать сказала: «Да ты понимаешь, что делаешь? Ведь найдут по оттискам – все машинки на учете. Понимаешь, что нас всех – посадят, или - запихнут в психушку? »

Вспомнив это под пытливым взглядом Риты Эдуардовны, я внутренне содрогнулся. Она всматривалась в меня как во врага народа, заходя на новый круг. Пожалуй, даже так: она сжимала вокруг меня кольцо. Шипящее кольцо. Гранат.

- Ты что, Ленина не любишь? Ты смеешься над ним? Как ты смеешь?

- Я не смеюсь над ним.

- Как ты смеешь улыбаться? Ты сомневаешься в правильности ленинских идей?

- Я не сомневаюсь в правильности ленинских идей, - увиливал я. – Но ведь он умер задолго до того, как были разработаны теории индустриального и постиндустриального общества.

- У него был дар предвидения! – опять сорвалась она на крик. – Он же гений!

Ну не понимаю я такого термина. Гений. Вот Пушкин, к примеру, в контексте пишет: «гений чистой красоты». И то, по-видимому, - в контексте. Если бы он, к примеру, увидел героиню обосравшейся – ну допустим и такое – написал бы он в точности так же?

- Он гений! – орет мне вышеупомянутая Рита Эдуардовна. Ты понимаешь, - гений!

«Боженька, или ты, дедушка Ленин – ты ведь боженька тоже, - начал совсем по-детски блажить про себя я. – Ну убери или ты, или ты – мне все равно – кто – от меня эту уродскую страшную тетку. Прошу тебя. Вас. Уберите ЕЁ. » «Ну уберите ее нахер, - взрослел я своим внутренним голосом. – Я уже больше не могу терпеть эту пытку, эту гражданскую казнь, это издевательство. Уберите её нахуй! »

- Разрешите выйти?

- Вон!

***

Я гулял по летнему городу моего детства, на зеленое сукно которого известный шулер (впрочем, здесь уместнее было бы говорить о его местном подьячем воплощении) сбросил свои пестрые порнографические карты. Выделим для большей оптической взрачности основную фигуру колоды – тузовую – присутственную во всех своих 4-х измерениях, или же тонах, ибо это воспринимается мною как ведущий иероглиф of American Esperanto. Естественно, догадливый читатель, я говорю об упругой «М» (отнюдь не такой, какую ты видишь сейчас на экране монитора) Макдональдса, которая, по-видимому, является чистой воды пиктограммой перевернутого кверху влагалища.

Не забудем также прочие карты: всех этих покатившихся королей-дам-вольтов, и, впридачу/вприсядку, - более мелких и как бы неполовозрелых фигурантов численного порядка; ведь некоторые элементы архитектурно-пейзажной педофилии вовсе не повредят свежести восприятия. Также набросаем на этот живостный бэкграунд силуэты людских фантомов – или же - нет – рисуйте, рисуйте смелой кистью всех этих само- и не самодвижущихся господ товарищей, товарищей господ, ну и - просто людей. Добавьте света, отмодерировав его яркость, контрастность, и прочие потребительские свойства. Плесните звуков, впрысните запахов, и т. д. Ах!

«Ах, как прекрасна жизнь, что бы вы там ни говорили», - воскликнет под шумок какой-нибудь восторженный глас, и я всецело с ним, ****ь, соглашусь, ибо – а как вы сами-то думаете? – нелепо ведь возражать голосам.

Меж тем передо мною, железячно грюкнув и смычково взвигнув, остановился красно-желтый – практически из детства – трамвай, со внутренней начинкою которого я вежливо поздоровался при яром посредничестве кондуктора. Или, может быть, уместнее было бы употребить термин «кондактор», что,   если посмотреть с другой стороны, есть несомненное «проводник»?

Во тьме людских тел, глядя прямо на меня, сидела отягощенная временем Рита Эдуардовна. Издали она напоминала колченогий барабан. Подойти и легонько постучать по его забреханному потроху, - познать, какие звуки извлечет из себя этот боевой собрат забубенного бубена? Да, подойти. «Это вы? » «Ты ли это? Ну, здравствуй». Здравствуй. Те.

Мы хитросплелись в воспоминаниях.

***

На меня шли какие-то уродские люди. Они сильно вращали головами в горизонтальной плоскости, и иногда та или иная голова отрывалась от туловища и летела в мою сторону. Поэтому я вынужден был отклоняться от этих голов как от снежков, или, скорее, как от пушечных ядер. Падая, эти ядра обдавали меня брызгами и запахами какой-то ***ты, напоминающей дерьмо. Вместо отброшенных голов сразу же отрастали новые. «Совершенно нелепое, дикое занятие, - бросаться головами, и - зачем они мне? Вовсе и не к чему даже», - то ли подумал, то ли пробормотал я, просыпаясь.

(Неоконченное).