Око за око

– Вернулась я тогда от вояки-ветерана вся распалённая, внизу, под животом, горело всё, как от горчицы, хоть пожарную команду вызывай. А мой голубь пришёл подвыпивший, посмотрел телевизор и спать залёг. Ну и я легла, руки за голову закинула, а он намёка не понял или сделал вид, что не понял. А то, как завидит мои газончики подмышками, его уже не остановишь, а тут даже внимания не обратил. Лежит себе и думает о чём-то. Тогда я руку под одеяло просунула и к чреслам его подобралась. Ласкаю их, поглаживаю, а его демократ приподнялся немного, надуваться стал, а потом, видать, передумал и снова поник. Я и говорю хозяину:

– Ты, чего это, на домино все силы растратил?

– Нет, не растратил, а думаю, каким манером тебя отшлифовать?

– А чего тут думать! Ложись на меня и шлифуй себе на здоровье до судорог.

– На тебе я быстро устаю и тыщу раз уже было.

– Давай я на тебе верхом сама потружусь. А ты лежи себе бревном и отдыхай.

– А так я задницу твою не увижу.

– А я задом наперёд сяду.

– Тогда до грудей не дотянусь.

– В самый раз будет, если я на четвереньки встану, а ты сзади на коленях. Тебе ж нравится, когда у меня груди гроздьями висят, да и жопа перед глазами и под рукой.

– Пожалуй, ты права, но уже было не один раз.

– А может, на боку попробуем?

– На боку вроде всё рядом, но мне не нравится. Рука оттекает…

– А давай-ка я лягу на спину, а ноги тебе на плечи закину?

– Не пойдёт, уж больно вид у тебя неприглядный, ежели со стороны посмотреть.

– Тебе никак не угодишь. Развались-ка ты в кресле, а я спиной к тебе сяду на него. Будешь сидеть барином, даже покурить сможешь, если захочешь…

– В таком деле можно и без перекура обойтись! Кресло, оно для лентяев и интеллигентов, а мы с тобой рабочие лошадки.

– Давай-ка я тогда сяду на стол, а ты меня стоя, по-комсомольски, долбить будешь. И целоваться сможем, и груди у тебя перед носом будут торчать…

– Не достану! Ножки стола придёться подпиливать.

– А ты на цыпочках…

– На цыпочках у меня в коленках слабость образуется.

– Может, в ванной попробуем, под душем?

– В ванной тесновато, развернуться негде.

– Не хочешь в ванной, можно во дворе, в кустах. Как в молодые годы…

– С ума сошла?

– Тогда давай на крыше. Там под антенной местечко есть подходящее…

– Ты в своём уме?

– Я-то в своём, а вот у тебя его не видно! Я уже иссякла вся и не кончила, теперь сам думай…

– Мне Колька говорил, сколько дней в году, столько и способов. Нынче у нас год високосный…

– Вот и иди к своему Кольке и его шлифуй, а я спать пошла.

– Не спеши с выводами. Я, кажется, придумал, как тебя и себя ублажить по високосному.

– Только по-человечески…

– Будет тебе по-человечески…  Подойди-ка к столу, наклонись, обопрись на него локтями, ладонями вниз и крепко прижми их.   Помалкивай да не оглядывайся! Не вздумай смотреть на меня…

– Так бы и сказал, чтоб я раком встала, а то развёл симфонию…  Только вот, для чего тебе стол понадобился в толк не возьму? Опереться-то я могу и на свои колени. И почему на тебя полюбоваться нельзя?

– Делай, как говорят, и не рассуждай.

Я всё и сделала, как он велел: опёрлась локтями, ладони прижала к столу, глаза закрыла  и стала ждать. А он, прохиндей, свет потушил, задрал на мне рубашку и вместо того, чтобы войти, как положено в открытую дверь, стал ягодицы моим детским кремом смазывать и легонько пошлёпывать и раздвигать их.

– Ты зачем свет потушил?

– Твои ягоды и в темноте светятся, как прожекторы!

– Так вот ты чего надумал! Тоже мне изобретатель нашёлся! И не мечтай даже соваться, куда не следует!

– Не волнуйся, говорит, и шлёпнул меня по левой ягодице. Потом по правой, потом снова по левой и всё спрашивает, «не больно», а с каждым разом бьёт крепче и поглаживает. А я всё жду не дождусь, когда он делом займётся. После его шлепков мне ещё пуще захотелось, под конец и вовсе невтерпеж стало, А он всё шлёпает да поглаживает, шлёпает да поглаживает…. То с одной стороны зайдёт, то с другой, а я уже вся извелась от нетерпения и ожидания. Не выдержала, наконец, оглянулась и глазам своим не поверила. Он, оказывается, меня одной рукой по жопе хлопал, а другой себя ублажал рукоблудием. Я тогда на ирода этого зло и затаила.

Дождалась, значит, когда он добром своим изошёл на пол, и говорю ему: «Теперь твоя очередь! » Этот пакостник, уже довольный и успокоенный, послушно распластал ручищи свои нахальные на столе, подставил на моё усмотрение свою задницу и замер.

Я сходила на кухню, подобрала морковку подлиней, вымыла её хорошенько в горячей воде с мылом, вернулась, а он всё лежит животом на столе и ждёт манны небесной.

Точь-в-точь, как он со мной, так и я с ним, натёрла ему ягодицы кремом, пошлёпала от души, сколько сил хватило, раздвинула их, отыскала дырку и её умаслила. Вижу, ему понравилось. «Ну, думаю, сейчас ты у меня запоёшь! » Смазала и морковку.   Решила было сама с ней побаловаться, но передумала. «Увидит и засмеёт…» Нет уж, и вставила её ему в задницу. Тут-то он и подскочил, как ошпаренный, а я, от греха, думала, убьёт, в ванную забежала и заперлась в ней. Там всю ночь и провела, пока он не отошёл.

После той морковной клизмы у нас всё по-прежнему пошло. Иногда, набравшись смелости, я просила его по-високосному, легонько отшлёпать меня. А он, шлёпая, говорил:

«Твою жопу, Санька, надо в Третьяковской галерее всему миру показывать, чтоб знали наших». На неё и без галереи весь околоток до сих пор пялится. Вот так-то, милый мой! Когда хочешь всё и сразу, не получишь ничего и постепенно.       

–