Неск Ладушки

ОН:

Если после хорошей пьянки утром просыпаешься без спешки,

похмелье поначалу и не мучает почти – всё больше предвещенье

предстоящего, само оно пока ещё не задевает – всё пожирающие

жернова его неумолимо крутятся только где-то в соседнем мире.

Сознание ещё легко, светло, парит пушинкой в луче солнечного

света, едва касаясь сущего, блаженствуя, витает в воздухе и тает

в сладкой неге от тепла-светла... И лишь неспешно, отстранённо,

будто играя, не о настоящем, а феерично, сладостно-мечтательно

легонько мыслью шевелит:

„Эх, хорошо! Вот бы всегда так, чтобы не кончалось... Не зря,

наверно, «лучший» говорят про мир иной... Хотя и в этом тоже...

Вчера было здорово... Вот бы сейчас... Чего?.. Пришла бы Люся,

тёплая и нежная, какой бывала в первые года... Погладила бы по

головке, как ребёнка. Ла-асково. И – мысли б сладость забрала...

А там бы, во хмелю, в немом потоке – сама б ко мне прижалась,

прилегла и... Со вчерашнего-то бродит ещё кровь дурная, вот бы

в охотку-то и схлынула сейчас... И – тихо, сладко, незаметно так

из головокружительного опьянения да снова в дрёму, в эфирное

небытие – в блаженство... А потом – от воздуха слегка-движения

проснуться и – сияющая Люся – улыбка-свет и солнце в волосах.

Стопка холодненькой и огурец в руках – влагой манят, сочатся –

похмелиться принесла... Впитать и хрустнуть!.. И почувствовать

прохладу в горле, и – из живота по жилам оживляющее побежит

тепло. И тут – шумно носом воздух во всю грудь втянуть и резко

выдохнуть – Эх, хорошо! Живём!.. И – Люсю к себе притянуть –

и подышать ей в сладко пахнущие груди...“

НО ВМЕСТО ЭТОГО:

– Са-а-аш, ты спишь ещё? – Голос её из кухни прозвучал уже

привычно заведённо нервно. – Хватит валяться, поднимайся, всё

похмелье не проспишь...

Он промолчал, вздохнув тихонько. Но из кухни неотступно:

– Са-а-аш, вставай!.. Яичницу тебе с беконом? Одиннадцатый

час уже. Я есть хочу. Или опять одна должна?..

От ничего хорошего не предвещающего тона, вытягивающего

его будто за ворот из сладких грёз, голова заныла, «раскололась»

как-то враз на несколько кусков, которые каким-то чудом только

не распались. Он тихо застонал и натянул подушку на висок.

– Са-а-аш, ну хватит! Что молчишь? Вставай-вставай, сколько

валяться можно? Мне что, водой тебя полить?..

– Люсь, голова в куски, а ты... – Прохрипел с обидой он.

– А кто тебя пить заставляет? – Голос её ещё на тон поднялся.

– Каждый раз одно и то же. Я полсубботы по хозяйству тут одна

вожусь, а тебе и дела нет. Ковёр пропылесосить, мусор вынести,

и то не сразу и уговоришь. А там и вообще сбежишь, с друзьями

тебе лучше. А что там интересного у вас?.. Пьянка да шуточки...

И то одни и те же... Такая вот семья: ты там, я здесь... В постели

только и встречаемся, и то два слова не сказать. Весь табачищем

провонявшийся придёшь. И пьяный...

Он поскрипел зубами, жизнь была немилой...

Прошла минута в тишине, и вдруг – слегка-движенье воздуха,

не открывая глаз, он понял – Люся:

– Саш, ну во что ты превращаешься?.. Смотреть противно...

– Люсь, можно не сейчас? Не принимает голова слова, гудит...

– Ладно, горе ты моё, кушать-то будешь?.. У тебя с похмелья,

а у меня от голода голова уже болит...

Нарочно медленно, чтоб кровь, прихлынув, боли не добавила,

поднялся он с постели, ладонями сдавил виски и – концентрируя

внимание на уловимых точках (чтоб уберечь себя от тошноты) –

почти на цыпочках отнёс своё страдающее тело в ванную...

Есть-пить – только рассол и огурцы...

Возвращенье к жизни было трудно, но самым тяжёлым всё же

было видеть то, что выражало Люсино лицо...

ПОСЛЕ ОБЕДА:

Они сходили в парк, бродили там, сталкиваясь слегка плечами

и думая, что хорошо бы взяться за руки, но – при этом ощущали,

как-то знали, что сейчас это было б неприятно, и от того грустно

смотрели под ноги или куда-то вдаль, вздыхали и лишь коротко,

чтоб не совсем молчать, о чём-то замечавшемся вдруг говорили.

И всё-таки, деревьев аурой и свежим воздухом, проветрили свои

от каждодневной заведённости уже подзастоявшиеся души...

ВЕЧЕРОМ:

Пришли Сазоновы: проведать, посидеть. Собрали лёгкий стол

на кухне: старые друзья почти члены семьи... Саша пить не стал,

гость попытался уболтать его и, не сумев, был недоволен, дулся.

Разговаривала в основном её подруга, которую разочарованность

супруга не смущала. Когда мужчины вышли покурить, она, явно

предвкушая наслаждение что-то узнать о личном, доверительно,

по-дружески будто и не спросила:

– Сашка сегодня что-то скромненький такой, и на тебя глядит

украдкой, я заметила. Влюбился что ли заново? Или провинился

в чём-то и теперь момента ждёт, загладить?..

– Да ничего особенного, просто нескладушки...

– Не хочешь говорить?.. Люсь, ты смотри, если в себе носить,

когда-нибудь прорвётся... Читала тут, надо канализировать, чтоб

душу не травить. Сгоряча выплёскивать неадекватно будет...

– Да я сама ещё не знаю, что... Может, и просто захандрила...

– Ну, нам ли, молодым-красивым, мать? – Лукаво улыбнулась

ей подруга. – Не принимай всерьёз, знаешь же, и они нас дурят...

– То-то и грусно: они нас, мы их. Противно...

– Ну, мать, такая се ля ви...

– Не се ля ви, а мы такие...

– Люсь, не дури. Сломаешь вот сейчас, по настроению, а ведь

потом не соберёшь...

– Мы разберёмся...

– Ну, смотри. – Обиделась подруга.

Посиделки вовсе скомкались, Сазоновы вскоре ушли...

ОНА:

Глядя на мельтешенье телевизора задумалась:

„Он в «Крокодила» превращается, я в «Кобру» – скатываемся

к формальным отношениям. Так жаль... Самое страшное, что он,

мой Санечка, совсем недавно ведь ещё такой родной, любимый,

свой, так понемногу – не понять из-за чего, не сразу и заметно –

но раз от разу всё отчётливей, ясней – как-то даже неотвратимее

чужим теперь становится... Мы разучились говорить и доверять,

мы разучились вместе быть... А почему? Ведь вижу – любит, но

какой-то постепенно он на чувствование ленивый стал... Вот как

тут с ним поговоришь, если чуть вглубь, так сразу – «не сейчас»

или поверхностно ответит, или в шуточки свои уходит...    

А ноги-то сегодня как болят! И стынут, будто в ледяной воде!

И ступни тянет, ломит – мука! Опять горчицей в тазике погреть?

Это надолго. Поздно. И устала. А ведь завтра на работу...“ 

В ПОСТЕЛИ:

Лежали молча, каждый думал о своём, оба глядели в темноту,

не спали...

Посомневавшись, он решился всё-таки (близость иногда ведёт

к восстановленью мира) – повернулся к ней, погладил пальчиком

с плеча к ладони, уткнулся в шею и поцеловал.

– Саш, извини, я не могу...

– Всё ещё злишься?..

– Нет, другое...

– Но ведь из-за меня?..

– И да, и нет.

– Как это так?

– Даже не знаю, как сказать.

– Как есть, так и скажи...

– Боюсь. Считается, мужчины этого понять не могут.

– Ну я попробую. Уж как-нибудь...

– В том-то и дело, Саш, что как-нибудь тут не годится...

– Что-то загадками ты говоришь... – Он вздохнул, нахмурился

и снова на спину от неё отвернулся.

– Ну вот, я ничего ещё и не сказала, а ты уже обиделся. Вот и

скажи тебе. Как тут поговорить?..

– Толком скажи.

– Боюсь.

Он замер вдруг, даже дыхание остановил:

– Люсь, ты не любишь меня больше?..

– Люблю. Но так больше не могу.

– Так?.. Это как?..

– Вот так, формально, каждый сам в себе, будто чужие...

– Формально? Это новость! Мне что, надо учитывать все твои

замечания? Не школьник я уже...

– Ну Саш, не в этом дело же! Не обижайся ты! Ну как с тобой

о сложностях каких-то говорить, если ты меня не слушаешь, всё

упростить и наперёд, против себя понять пытаешься, и сразу же

от своих выдуманных выводов и на дыбы...

Он помолчал. Потом вздохнул:

– Понятно. Ладно, ты права. Я слушаю. Давай поговорим.

Теперь она немного помолчала, собиралась с мыслями:

– Саш, это не критика, но... иногда ты... кое-что не замечаешь,

вернее, ленишься присматриваться, чувствовать. Конечно, проще

принимать всё легче, но это не всегда бывает лучше... И то, что я

твоя жена не означает, что я стала функцией, стандартной ролью,

био-роботом для кухни и постели, а не живым, всё чувствующим

человеком... Вот ты же сам прекрасно ощущаешь, что мы с тобой

весь день в каком-то напряжении, и если бы задумался поглубже,

то понял бы, что вчерашний твой загул лишь повод, не причина...

Но поговорить со мной об этом ты не хочешь и думать тебе тоже

лень, ищешь простых решений... поэтому и не исправить хочешь,

а всего лишь как-нибудь загладить... И что? Ты сверху эту горечь

смоешь, но внутри-то она остаётся. И собирается, накапливается,

и так когда-нибудь... Мне страшно думать, Саш... Сердце щемит,

так больно видеть, как ты день за днём всё больше отдаляешься,

будто уходишь понемногу от меня...

– Какие страхи, Люсь, ты что? И я тебя люблю. Но жизнь идёт

и от привычки притупляет чувства. Они не исчезают, нет, просто

острота их вслед за новизной уходит. Это естественно, в природе

так заведено, что вечный праздник невозможен. Вот, постепенно,

сам собой и устанавливается какой-то жизненный порядок, колея

или традиции, как хочешь назови, но эта форма – норма. То есть

это нормально, Люсь, и, думаю, вполне здорово...

– Это понятно, Саш, но я ведь не совсем о том... Я ведь не про

обыденность, про то, что мы с тобой контакт, взаимопонимание,

друг друга чувствование теряем...

– Что-то не то ты говоришь. Или слишком неконкретно. А так

и в самом деле непонятно, одни лишь общие слова. Лучше скажи

мне прямо, так и так, вот тут не то, вот тут не так. Что можно, то

исправим и закончим с этим. Знаешь, если углубляться в мелочи,

то можно закопаться в них совсем, да так что и не вылезти...

– Ну, Саша, это же не мелочи, а тонкости! И закрывать на них

глаза нельзя... Если мотор разрегулируется у машины, так ты это

заметишь сразу. С ней ты связи не теряешь, а со мной... Вот чего

я боюсь...

Он помолчал, задумался, потом вздохнул:

– Прости. Действительно, тут как-то недодумал, упустил... Но

если любишь, всё само собой должно наладиться. Или не так?..

– Наверно так, но... не всегда...

– Люсь, может от того что я с похмелья, голова гудит уже как

холодильник, но я никак всё не соображу. Ты объясни мне как-то

на примере что ли...

– Что именно?..

– Ну вот хоть почему не можешь спать со мной, хотя при этом

говоришь, что любишь?..

– Люблю. А не могу... Представь себе, я пить хочу, а ты даёшь

мне лёд. Вроде вода, а жажду-то не утоляет, только зубы ломит...

Вот ты согрей её и сразу же всё будет замечательно...

– Согреть?.. Как это? Что?..

– Да просто не шаблонами общаться, а разговаривать. Вот как

сейчас. Пойми, инструкции по эксплуатации для меня нет и быть

не может. Я ведь не машина, а живой, всё время изменяющийся

человек, и нужно видеть меня чув-ству-ю-щую... Ну, как бы тебе

это объяснить? Чтобы у нас с тобой была всегда не прерываемая

связь, чтоб и в молчании была не прекращающаяся беседа...

– На ушко что ли пошептать?..

– Ну, Са-а-аш, завою сейчас от тоски! Как ты не понимаешь?..

Ну, представь, я тоже человек... Мне тоже нужно воодушевиться.

Душой быть вместе хочется, не только телом. Ты вот погладишь

меня, поцелуешь, иногда и ласковое что-то скажешь, и думаешь,

что если сам завёлся, то автоматом и меня завёл, а есть ли во мне

отклик не интересуешься, не чувствуешь. И это твоё невнимание

так по душе иногда бьёт!.. А раньше было ведь у нас и единение.

Ты чутким был, всё замечал. Я с тобой к небу улетала...

– Совсем запутала ты, Люсь, меня. Я, конечно же, подумаю об

этом, но вот сейчас так, с ходу, не пойму, чего бы ты хотела? Вот

навскидку мне скажи, чего? Желание какое?..

– Стыдно признаться, Саш, но... раз такой уж разговор, скажу.

Ступни у меня ломит и морозит, ну, прямо как от ледяной воды...

Можешь немного помассировать, кровь разогнать? У меня самой

не получается, а от твоих рук отпустило бы, они б согрелись...

– Ступни?.. Ты что, серьёзно?..

– Да...

– А... Ну, прости, не догадался сразу, спрашиваю глупо... – Он

сел в ногах. – Давай-ка их сюда. Вот так. Удобно?

– Здорово!

– Теперь расслабься...

Он впервые за пять лет взял её ступни в свои ладони и, вдавив

в них пальцы, ощутил приятно-удивительную их структуру – они

были совсем не те, что у него – более мягкие, будто наполненные

чем-то, при этом собранные, плотные, хоть и казалось, что почти

без связок, сухожилий... Углубляясь в ощущения, он скоро начал

чувствовать их и внутри, как будто бы проникал под кожу, видел

всё насквозь. И там, в глуби ступни, меж косточек, стал выделять

некие уплотнения – малюсенькие внутренние мускулки, которые

свело... Уловив, начал неспешно их продавливать, проглаживать,

вытягивая напряжение, и растирать, и скоро ощутил – «комочки»

эти стали расслабляться, будто таяли, больше уже не выделялись

из тела ступни. И тут заметил – до лодыжек ножки её потеплели,

а чуть повыше, голени – всё ещё нет. И это удивило его – сам он

согревался всякий раз всем телом сразу, а у неё – оказывается! –

не так... Из-под колен начал проглаживать к лодыжкам и ощутил,

как под рукой оттаивали, оживали ножки, как побежала кровь по

ним живей, а вслед за нею и флюиды... Это увлекало так, что он,

сам себе удивляясь, захмелел от её ног, стал целовать колени и...

Уже почти забытая – вновь захватила – понесла их нарастающая

сладкая волна – кружащий голову мощный поток восторженного

до потери разума сверхнаслаждения – чуда соединения двух душ

и тел в Одно и Им, как клубом воздуха из-под воды, совместный

взлёт – прорыв и вознесение куда-то к Небу!..

Восстановилось всё! И даже более: как никогда ещё, обоим им

чудесно и легко на сердце было!..