Авантюрист 18 глава

(продолжение)

Начало:

ВОСЕМНАДЦАТАЯ  ГЛАВА

По просторам России шествовала революция. Её страшащие отзвуки докатывались до стен Зимнего дворца. В дворцовые окна вставлены бронированные листы, лишающие царские покои дневного света. Изнутри они прикрыты кружевными шторами.

– Где дневной свет? – спрашивает царь у своей свиты. – Почему вы лишаете меня солнца? Я не боюсь моего народа. Я хочу видеть дневной свет, солнце и мой народ.

Кто-то из дворцовой челяди в ливреях и императорских гвардейцев подходит к окнам и снимает с некоторых стальные плиты. Царь выглядывает в окно и смотрит на Дворцовую площадь и видит, что она полна войск.

Потом состоялся приём депутации. Восемь представителей народа, избранных из купеческого и крестьянского сословий клянутся в верноподданности своему государю. Но Витте, этот проклятый Витте, занимающий пост премьер-министра, каждое утро подаёт доклады о происходящих в различных городах и местечках беспорядках, смутьяны выкрикивают требование: «Долой самодержавие! ».

– Нужно дать народу конституцию, – советует Витте. – Только она успокоит народ, Ваше величество.

Но царица категорически против.

– Почему вы Ваше величество, не накажете ваших неблагодарных подданных? – спрашивает она. – Будьте твёрже. Никаких поблажек подлым. Никакой конституции.

Вдали слышны заводские гудки, гул толпы, выстрелы.

Царь удаляется в кабинет. В приоткрытую дверь видно, как он подходит к окну, отдёргивает штору и, увидев серый стальной лист, отходит к столу, садится, стучит пальцами по столешнице. Он молчит. Лицо его мрачно. Царь думает.

Царица решается войти к нему.

– Ты боишься ничтожной кучки смутьянов и безумцев, – говорит она. – Прикажи Витте арестовать их и отправить в крепость. Кто с ними? Кто?

Царь поднимает лицо. Оно печально, на светлых ресницах слезинки.

– Кто, спрашиваешь, Аликс? – отвечает царь. – Православный народ. Как я могу арестовать его? Власть без народного доверия ничего не значит для того, кто хочет быть любимым своими верноподданными. Без народного доверия и без народной любви власть мертва.

Министры, придворные, генералы и члены царствующего дома стоят у открытой двери кабинета.

– Ваше величество, – выступает вперёд великий князь Михаил, – отделите смутьянов от народа. Народ остаётся верен вам.

Он говорит, убеждает и клянётся Христом-богом.

Царь ему не верит. Он падает в кресло, безвольно свесив тонкую белую руку. Он уже осознаёт, что он чужой в подвластной ему стране.

Затем он встаёт и медленно, шаркая каблуками мягких сапожек о паркет, провожаемый глазами придворных, министров, генералов, членов царствующего дома и Алисы, уходит вглубь дворцовых залов, в небольшую каморку, запирает за собой дверь на ключ и нажимает на пуговку электрического звонка. Он недолго ждёт – отворяется маленькая потайная дверца и появляется она, ныне единственная его утешительница милая Анюта.

Она едва протискивается в дверцу, прорубленную не под её комплекцию. Она грузна, тяжела, грудаста, толстозада. Но царь любит жирных женщин. Сам он невысок, худ, слабогруд, но любит, чтобы у женщины был жир на ляжках, на животе, на ягодицах, не говоря о сиськах. Такие женщины возбуждали его и приводили в неистовство.

Царь целует Анюту, расстёгивает блузу на её необъятной груди, высвобождает из плена её массивные белые фляги, погружает в них печальное лицо.

Анюта гладит его голову, взъерошивая волосы, и сама расстегивает юбку.

Царь поднимает на неё глаза, полные слёз, спрашивает:

– Отречься что ли от престола, Анюта, уйти в монастырь, чтобы молитвой спасти народ от новой смуты, как поступил мой прадед император Александр Павлович?

Анюта не отвечает. В её, по коровьи добрых волглых глазах только жалость к бедному властелину. Её толстенькие пальчики расстёгивают царский китель с золотыми погонами, рубашку, брюки. Она раздевает царя, точно маленького…

…А время отсчитывает секунды, минуты, часы, отбиваемые весело дворцовыми часами.

***

Москва встретила Виктора забастовками, демонстрациями, митингами.    

Виктор снял меблированную квартиру в Птичьем переулке: три большие комнаты, кухня, ванная, туалет, и оплатил за полгода вперёд.  

Явившись на конспиративную квартиру, Виктор попросил её хозяина, пожилого ссутулившегося мастерового Матвея Сидоровича, сообщить Землячке о привезённых из Женевы материалах.

– Сделаем, – глухим голосом пообещал тот.

Розалия заскочила к Виктору в меблирашку.

– Начинается дело, Виктор, – сказала она, перекладывая привезённые книги и газеты в корзину и прикрывая их для конспирации грязным бельём. – Я рада тебя видеть, но нет и минуты свободной. Народ подымаем. Как там поживает Владимир Ильич?

– Горит желанием борьбы, – ответил Виктор.

– Да, скоро, скоро грянет буря. Скоро от забастовок перейдём к активным действиям. Готовимся к общегородской забастовке.

Увидев накрытый стол, Розалия накинулась на еду:

– Ох, и проголодалась же я.

А выслушав краткий отчёт Виктора о путешествии, о женевских буднях и насытившись, она потребовала от него любви.

Утром Розалия побежала по своим революционным делам, а Виктор пошёл прогуляться по городу.

На Страстном бульваре толпились люди. Шёл митинг. Взобравшийся на ящик студент в расхристанной шинели кричал о свободе, равенстве и братстве, о восьмичасовом рабочем дне, о честном распределении доходов и закончил призывом: «Долой самодержавие! ». Его проводили громкими одобрительными криками, а на ящик уже влез кто-то в рабочей куртке и кричал:

– Пролетариат, вооружайся!.. Пойдём на штурм бастионов царизма… Долой капиталистов и помещиков! Да здравствует революция!..

Его тоже проводили одобрительными возгласами.

Виктор прошёл дальше. Трезвонила конка с пассажирами. Наискосок друг от друга стояли синематографы «Ша-Нуар» и «Палас».

Виктор вошёл в «Палас». Шла фильма о похождениях Глупышкина. В полупустом зале раздавались смешки в ответ на кривляния человечка на экране, и не пахло здесь никакой революцией.

***

…17 октября во всех газетах был опубликован манифест царя о даровании народу конституции.

Виктор ходил по улицам и смотрел на людей. Пожилой чиновник в пенсне читал вслух манифест, собравшимся вокруг него людям, внимательно слушавших удивительные слова:

– Первое, – с расстановкой читал чиновник – даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы слова, собраний и союзов…

–Это как же «неприкосновенности личности»? – поинтересовался один из слушающих в поношенной тужурке, по виду рабочий, хитровато поглядывая на рядом стоящего городового», – Это, значитца, теперь городовой тебя в рыло кулаком ни-ни?    

– Ты, это, того, повыражайся, – проговорил городовой – а то…

– А что «а то»? – усмехнулся рабочий. – Ни то съездишь в рыло? Нету у тебя больше таких правов. Царь-батюшка запретил.

Его оборвали:

– Не мешайте слушать.

А чиновник уже подошёл к концу:

– …Призываем всех верных сынов России исполнить свой долг перед родиной, помочь прекращению сей неслыханной смуты и вместе с тем напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле.

– Теперь понятно к кому обращается государь, – сказал пожилой извозчик, сидевший на козлах, – К верным сынам своим. Нас он просит исполнить свой долг – унять смутьянов, что кричат против власти. А то, ишь, распоясались, разболтались...

Виктор зашёл в трактир. Здесь люди,   собравшиеся за большим столом, тоже обсуждали царский манифест. Одни предлагали выпить за царя, даровавшего народу свободу:

– Ты, братец, теперь меня не замай…

Другие недовольно говорили:

– Пустые обещания. Уляжется смута, всё вернётся на круги своя…

Третьи отговаривались:

– Поживём – увидим…

…С середины ноября стало резко холодать, выпал снег. Москва, ещё недавно беззаботно весёлая насторожилась, словно в предчувствии беды. Закрывались магазины и лавки. Чистая публика предпочитала не маячить на улице и без нужды не покидала квартир. По мостовой разъезжали казаки, охраняя покой обывателей. А на соседних улицах происходили стихийные митинги, и раздавалось пение «Варшавянки» и «Марсельезы».

Виктора захватила романтика революционной борьбы. Он городским комитетом партии по рекомендации Розалии был поставлен во главе группы боевиков. Они нападали на полицейских и отнимали у них наганы. Его же группа ограбила охотничий магазин на Самотёке. Ветер свободы будоражил Виктору нервы и пьянил его.

***

…5 декабря Московский Совет объявил всеобщую забастовку и отдал приказ начать вооружённую борьбу.

7 декабря начались баррикадные бои.

Под началом Виктора находилось два десятка боевых парней. Они занимали оборону в домах впереди баррикад и обстреливали наступающих казаков и полицейских с флангов, вызывая в их рядах панику и повергая их в бегство.

Но когда в город из Петербурга прибыли верные царю войска, ситуация осложнилась. Восставшие сдавали баррикаду за баррикадой, а где-то защитники разбегались по домам без боя, следуя закону самосохранения: главное, вовремя смыться.

Оставался последний оплот революции – Пресня, зажатая со всех сторон войсками.

Что-то задержало Виктора уйти с баррикады, пока она не была окружена. Будь он сам по себе, смылся бы, но бросить своих ребят на произвол судьбы ему не позволила совесть. Теперь же, когда все ходы и проходы оказались закупоренными, осаждённым оставалось одно – идти на прорыв.

Виктор ночью собрал остатки своего отряда в подворотне одного из домов за последней баррикадой.

– Мы проиграли, – сказал он опечаленным парням. – Утром враг начнёт очередную атаку. Он подтягивает пушки, чтобы разметать нашу баррикаду. Мы не будем дожидаться, когда солдаты нас атакуют. Мы сами нападём на них, пока темно. Нужно собрать всех, кто готов присоединиться к нам. Лучше смерть в бою, чем на виселице или под кроватью у бабы.

К трём часам пополуночи в подворотне собралось человек сорок. Не все они имели оружие.

– Сгодятся палки и ножи, – сказал Виктор. – Итак, мы идём на прорыв. Подходим к солдатам тихо, крадучись, благо они нашего нападения не ждут, и бросаемся все разом на них с криком «ура! ». Полагаю, что оборона у них неглубокая. Наша неожиданная атака ошеломит солдат. Прорвавшись сквозь их кордон, разбегаемся по переулкам. Всем понятно?

Прозвучало нестройное: понятно.

– И не вешайте носы, – улыбнулся Виктор. – Мы сделали, что могли. А теперь – вперёд!

Дружинники вплотную подкрались к сторожевому охранению семёновцев и набросились на солдат. Раздались крики, выстрелы, кто-то катался, схватившись за живот, по мостовой. К солдатам на помощь спешило подкрепление.

Дружинники кинулись в проходной двор. Вслед им зазвучали беспорядочные выстрелы. Виктор почувствовал, удар в левую ногу, сбивший его с ног. На него навалились преследователи и скрутили руки.

Виктора не пристрелили и не закололи штыками на месте, хотя озверевшие солдаты могли это сделать. Он слышал, как кто-то крикнул:

– Да, кончай его!

Другой голос, спокойно-рассудительный, ответил:

– Пусть начальство разбирается с ним. Мы – солдаты, а не палачи. Не бери греха на душу, Васька.

(продолжение следует)