Обычный вечер

Она сумасшедше красива. Светлые волнистые волосы до плеч, голубые глаза, высокие скулы, тонкие губы. Она не рисуется, но умеет принимать такие позы, которые немедленно хочется запечатлеть на плёнку или изобразить на холсте – настолько они изящны и гениальны.

Я люблю раздевать её. Это даже превратилось в своеобразный ритуал, доставляющий нам обеим несказанное удовольствие. Вечер, тяжелые шторы на окнах, приглушенный свет торшера и кроваво красное бельё на кровати. Она полулежит возле торшера, читает книгу и медленно ест виноград. На носу очки в чёрной оправе, на пальцах несколько тяжелых колец. Я наблюдаю за ней из кухни, с ногами забравшись в мягкое кресло со второй по счёту чашкой чёрного чая в руках. Мне нравится смотреть, как она морщится, если ей кажется, что автор пишет откровенную глупость и как улыбается, когда находит в тексте что-то хорошее. Так проходит полчаса.

– Солнце, у меня виноград закончился… – протягивает она, аккуратно откладывает книгу и переворачивается на спину, сладко потягиваясь.

– Тебе принести ещё? – спрашиваю я, отправляя пустую чашку в раковину.

– Мммм… Нет, лучше принеси мне эти чертовы курсовые. Они где-то в коридоре валяются. Как я не люблю их вычитывать, почему студенты не пытаются хоть как-то разнообразить мой вечер? Всё одно и то же, одно и то же, у всех Николай Второй, у всех революция и Ленин… Нет бы постараться, найти что-то новое, порадовать…

– Ну не бурчи, – я возвращаюсь в спальню с ворохом распечаток и целую её в нос. – Студенты тоже люди, у них личная жизнь, а у тебя что?..

– Что, если я препод, то у меня, значит, нет личной жизни?! Ха, да они бы обзавидовались, если узнали… – она притягивает меня к себе и возвращает поцелуй. С процентами. Наш диалог прерывается и готов уже перейти в другую плоскость, как вдруг она резко высвобождается из моих объятий, хватает злополучные курсовики и закрывается ими от меня как щитом.

– Мне надо работать! Лучше это… посуду вымой.

Я послушно встаю с кровати, забираю тарелку с веточками винограда и иду мыть посуду. Она удивленно смотрит мне вслед, пожимает плечами и наугад достаёт из толстой стопки чьё-то гениальное сочинение. Тяжело вздыхает и начинает читать. Неужели поверила, что всё будет так просто?

Завариваю ещё одну чашку чая, вновь забираюсь в кресло и выжидаю, как хищник на охоте. Она в то время полностью погружается в текст, видно, что он даётся ей сложнее, чем художественная литература. То и дело морщит нос, нервно цокает и шумно переворачивает страницы. Спустя четверть часа я сдаюсь и начинаю охоту.

Медленно приближаюсь к ней со спины. Она и виду не подаёт, хотя, конечно, заметила. Я опускаюсь на кровать, стягиваю с себя длинный тёплый свитер и шерстяные тапочки, оставаясь в чёрном комплекте белья. Она даже не оборачивается, но судя по секундной паузе между вздохами, чувствует, что я собираюсь делать. По-кошачьи подбираюсь к ней и утыкаюсь носом в шею, вдыхая запах волос и ощущая их жесткость под щекой. Губами нахожу нежный пушок на шее и легонько целую его. Она с отчаянным упорством переворачивает очередную страницу, пытаясь читать.

Я люблю раздевать её. Тяжелые шторы на окнах, приглушенный свет торшера и кроваво красное бельё на кровати всегда заканчивается у нас одинаково. Я провожу кончиками пальцев по её спине, сквозь шелковый халат чувствуя косточки позвоночника. Запускаю пальцы в непослушные волосы, второй рукой сжимая талию. Она каменным истуканом застывает в прежней позе, забывая дышать. Со стороны могло бы показаться, что она по-прежнему читает текст, но я вижу, что её глаза закрыты. Я откладываю бумажки в сторону, тяну её к себе за плечи. Она садится на колени, не открывая глаз. Находясь за спиной, я медленно расстёгиваю пуговички на её халатике, прижимаясь грудью к спине и целуя оголенное плечо. Наконец-то пуговички поддаются моим дрожащим рукам, и халатик ненужной тряпкой спадает с её невозможного тела. На котором, кстати, нет больше ничего.

Я бережно целую её лопатки и спинку, спускаясь губами к ложбинке над попой, одновременно обхватывая руками её бедра. Я так люблю её тело, не уставая удивляться тому, как красиво она устроена самой природой и как виртуозно научилась пользоваться всем, что имеет. Я аккуратно снимаю массивные кольца с её тонких пальцев, расстёгиваю цепочку на шее, целую плечи. И каждый раз в тот момент, когда я прикасаюсь к её груди, в голове возникает одна единственная картинка, на которой я вхожу в белоснежный, залитый солнцем храм и тону в этом свете, сливаюсь с ним. С ней я всегда верующий, я странник, потерявшийся в пустыне и вышедший к воде, я марафонец, только что закончивший свой бег… С ней, кажется, у меня случилось столько же микроинсультов, сколько раз она посмотрела мне в глаза.

Я люблю её. А она очень серьёзная в такие моменты. И всегда плачет после оргазма, прячется в мои руки и рыдает. Сперва я пугалась, спрашивала, что случилось. А недавно она призналась, что с мужчинами, которые у неё были, она всегда была строгой и сильной. И никогда не выражала своих эмоций. И когда она так трогательно плачет на моих руках, эта сильная женщина, железная леди, нордическая красавица, я, кажется, начинаю любить её ещё больше.

Когда мы, мокрые, солёные, ошалевшие друг от друга, упали без сил, наша кровать больше всего напоминала поле боя с художественно разбросанными везде листочками бумаги.

– Ну и что ты скажешь студентам?

Она, не торопясь с ответом, привлекла меня к себе, тягуче поцеловала и после, засмеявшись, выдала:

– Я скажу им… Скажу… Что у их преподавателя ОХРЕНЕННАЯ личная жизнь.

23 ноября 2013