Шипы и роза... отрывок

-Паша, ты же не сделаешь глупостей? - спрашиваю я и тревожно заглядываю в его хмельные глаза.

-И оставлю этот чокнутый мир без своего смазливого личика? – в притворном ужасе округлил он глаза, вроде пошутил, но карие горят безумной мукой, по-настоящему горят. Никогда бы не подумала, что это так не просто. Вроде жестокость, это плохо, он «не такой» и явно не здоров психически, но душа его в огне горит. Это видно. Я не знаю, я запуталась, но иду за ним как на привязи, хочу убедиться, что дойдет до домика и там не вскроет себе вены, такой он пьяный, любую глупость сделать может. Ведь это отчасти моя вина. Из-за меня он напился.

-Такие как я нужны этому миру. Без нас все хорошее будет постным и потому не ощутимым. А что не ощутить, то не осознать. Но познать добро и зло необходимо. А так мы как дерьмо, оттеняем прекрасный вид и нежный запах розы! – громогласно заключил он и расхохотался до слез. – Ты любишь розочки, Анга?

Улыбнулся, сверкнув зубами, и глубокие ямочки появились на его щеках. Господи, какой же он красивый, словно ангел! И это мученическое выражение глаз делает его таким беззащитным и у меня просыпается проклятый материнский инстинкт, не могу смотреть, когда дети плачут.

«Он мужчина, а не ребенок!   - твержу себе. – И он извращенец, Анга! ».

-Я люблю розы, Паша, - киваю я.

-Отлично. - Он оглядывается и видит куст и на нем нежный красный цветок. Шагает, тянется рукой и резко срывает. С улыбкой протягивает мне в дар, и когда беру, вижу следы крови и торчащие из раны шипы, даже не заметил, что поранил себя. Улыбается с надеждой и смотрит мне в глаза, как мне кажется – в глаза, ведь зрачки все еще смотрят в разные стороны, направление взгляда определить сложно.

-Что же ты делаешь? Наверное, это больно.

-Я давно не чувствую боли. Я понимаю ее, только когда делаю больно сам. Когда вижу муку в чужих глазах. Тогда мне самому больно и стыдно, что это сделал я. Что я такой и не могу иначе. И только тогда я плачу... Плачу в моей душе и хочу утешить. Потому что помню, как это было у меня, как я был испуган и одинок, - сознавался он как на исповеди, пока я тянула из его ладони шипы. – Ты, верно, делаешь, что сторонишься меня. Пока я качался в то утро в зале, что я только мысленно с тобой не делал. Я бил, мучил, истязал. Как же я об этом мечтал!.. Я извращенец, больной на голову, грубость и жестокость меня возбуждают, и мне нравится, когда другим больно. Всем без исключения. Но таки как ты, особенно…

-Таким как я?..

Но Паша не ответил. Вырвал свою руку из моей и пошел прочь, не глядя помахал мне на прощание.

Как-то через край трагично, как для меня. Мне жаль его уже до невыносимого, хотя это же и злит. Злит, что влезла в чужую душу, когда со своей не могу разобраться.

И я проводила его до домика и после регулярно заглядывала в окна убедиться, что он жив.

Паша жив. Он завалился спать на диван общей гостиной, где полагалось спать мне, потому что спальни всего две.

Я уходила и возвращалась, не могла найти себе покой. Хотела точно знать, что он жив. И мне было очень тяжело, всякий раз, когда смотрела на его спящее ангельское лицо, что еще недавно так бесило своей безупречной красотой. Когда спит, он такой безмятежный, беззащитный и уязвимый. Словно на своего ребенка смотрю.

Кто же тебя так покалечил, Паша? Знать бы, кто?..

Он так и проспал весь вечер и все еще спал, когда за окном сгустилась ночь. Я пыталась порой примкнуть к всеобщему веселью, но настроение было безнадежно изгажено. В довершение всех моих бед того дня Михаил на глазах у всех танцуя медленный танец стал целовать очередную девушку. Эта не так красива, как покинутая им Вера, но тоже хороша. Кстати, про Веру… Если судить по глазам, она чувствовала себя многим хуже меня. Она тоже тут и видела эту картину. И мне было ее жаль, как себя. Все же суки эти мужики! Хотя и кобели, но при этом такие суки! Решил, что со мной пока не светит, и не стал заморачиваться, пошел туда, где точно приютят на ночь. А то, что его приютят, было очевидно. Дама не слишком страдает самомнением и очень рада вниманию такого мужчины как Косов. Хотя она очень даже ничего, просто самооценочка низкая. Михаил знал что выбирать. И хорошенькая и вполне доступная. Как же больно! Черт возьми, как же паршиво! Мне было так дерьмово, что я могла и согрешить, если бы он только пригрел. Если бы приласкал... Я уже не в силах терпеть пустоту своей жизни. Особенно теперь, после разговора с Пашей. Он меня отравил, отравил душу. Но Косов даже не пытался. Впрочем, это только к лучшему. Зато знаю теперь какое он блудливое дерьмо!

Ругаясь на него и себя, стремительно идут прочь, нагулялась, хватит. Сукин сын пробудил во мне новую волну надежды, я серьезно думала о его предложении, так хотелось кусочек неба украсть в свою душу, чтобы стало там так же светло. И украла, но не дневного, а черного, ночного и теперь в душе мрак. Беспросветная темень и жутко противно.

Долго мылила себя под душем, смывая все напасти этого дня, слегка порыдала под шум воды и пошла спать. Уже поздно, хотя все наши еще гудят и долго не утихнут, если судить по размаху веселья.

Прикрыла спящего Пашу покрывалом и ушла в его спальню. А что мне оставалось? Не будить же его? И глотая горечь с трудом уснула.

Проснулась среди ночи, поморщившись от света горящей лампы. Окна задернуты, дверь плотно закрыта, хотя оставляла ее открытой, когда шла спать. Чтобы в случае чего слышать, если Просолову станет дурно. Он сам тоже тут. Сидит рядом на кровати и привязывает мои руки к деревянной спинке.

-Что ты делаешь? – нервно сглатывая, хрипло шепчу я.

-Тихо, больно не будет, - сосредоточенно приматывая меня, говорит он. Взъерошенный, хмурый, помятый, но кажется уже проспавшийся – протрезвел. Да и я, если честно, протрезвела, причем полностью, когда увидела, что он делает.

-Паша, не нужно, - жалобно прошу я, и он жмурится сглатывая. Поздно вспоминаю, как его возбуждают мольбы.

-Больно не будет, - снова напряженно заверят он и проверят, насколько хорошо зафиксированы руки. – Смирно лежи.

-Отвяжи меня! – строго требую, меня тактику.

-Еще одно твое слово и заткну рот кляпом!

-Я плохо дышу носом у меня искривление носовых ходов, - в панике предупреждаю я.

-Поэтому молчи…

И я молчу, стремительно соображая, вернулся ли Михаил, имеет ли смысл кричать?

-Мы тут одни, - словно уловив ход моих мыслей, говорит он. – А все прочие очень пьяны, и настолько шумят, что никто не услышит и не придет. Не нужно кричать, Анга, я не буду делать больно, уже ведь сказал.

-Тогда зачем? – выдыхаю взволнованно.

-Сейчас узнаешь, - говорит он и начинает стремительно раздеваться. Я инстинктивно сдвигаю ноги, и Паша как результат улыбается, легко, задорно.

-Это не спасет. Мне даже нравится. Очень сильно нравится, что ты так нервничаешь и ножки сжимаешь. А сейчас мы их раздвинем… - шепчет он и прижимается губами к животу и целует его, потом слегка кусает и смотрит на меня из-под бровей. Я словно язык проглотила, чувство именно такое, говорить не могу, в горле ком. Паника и при этом какое-то нелепое предвкушение, и тут же острый стыд, когда он, стянув мои трусики, забирается рукой между моих ног и тихо смеется.

-Я думаю, тебе скорее нравится, чем не нравится. Видишь это? – и он с улыбкой растирает влажные пальцы и тут же приказывает: - Раздвинь ноги шире!

Я не шевелюсь, поджимаю губы и смотрю в потолок, вроде мне неприятно, но это, правда, не так. Паша улыбается и решительно тянет мои колени в разные стороны, и я закрываю глаза, судорожно сглатывая. Возбуждение достигло предела, ноги нараспашку, я открыта и уязвима.

Что может быть хуже? Что может быть лучше?..

Как же тонка грань между состояниями, когда женщина способна ощутить себя невероятно желанной и бесконечно униженной. И как порой переплетаются эти состояния. Одно от другого не отличить. Но сейчас моя женственность запела песню, словно она скрипка и чьи-то руки умело на ней играют. Не чьи-то, а Пашины. А ведь он лишь связал и раздвинул мне ноги, а чувство такое раскрыл мою женскую суть, обнажил душу, распахнул миру и мне самой. Я чувствую себя очень уязвимой, бесконечно беззащитной и при этом невыразимо женственной. Он лишил меня выбора, но подарил полноту чувств и очень острое ощущение «быть желанной». Странно, но именно сейчас, в этот миг я как никогда сильно прочувствовала это. Я женщина, и я желанна в своей слабости. Это необыкновенное ощущение захватило меня. Ведь ранее мне не приходилось испытывать ничего подобного.

Я женщина, и я желанна в своей слабости. Музыка...

Вся дрожу, словно очень холодно, хотя сама не понимаю почему. С одной стороны мне страшно, с другой волнительно. И если я верно понимаю, что будет вскоре, то я этого хочу. Определенно, если только не будет больно. А я очень надеюсь, что не будет.

Я женщина, и я желанна в своей слабости. Почему я раньше этого не понимала?

Эта мысль заворожила меня.

-Сколько же тут волос, – шепчет он. – Не полотые грядки. Но я не вредничаю. Просто после непременно выбрею тебя, зайка. Ненавижу, когда они к языку липнут.

-Паша, что ты делаешь? – шепчу я, зажмурившись, потому что он пальцем обводит контур моих половых органов и прикосновение его очень легкое и дразнит. Не знала, что так бывает. Предвкушение творит чудеса, и я чувствую, как мой клитор предельно напрягается, наливаясь кровью.

-А ты сама как думаешь? – смеется он. – А теперь расскажи мне, какие ты любишь оральные ласки? Быстро или медленно, снаружи или ласкать языком и внутри?.. Или мне предстоит самому искать? Хорошо, мы не ищем легких путей. И я сегодня сделаю все, что бы тебе понравилось, - уверил он.

-Паша, не нужно, это ничего не изменит.

-А вот не нужно говорить заранее. Давай не будем торопить время? Я думаю, нам может быть хорошо вместе, обоим. Просто я нетерпеливо накинулся в прошлый раз и испугал тебя. А все же может быть постепенно и в результате не так и страшно. А теперь помолчи, болтливая, разрешаю только стонать, и умалять тебя пощадить, - посмеивался он, ныряя между ног, и я мычала, протестуя, совсем безмолвно терпеть его действия не могла. Сжимала ноги, чем дико его смешила, и он вновь и вновь их разводил, пока не зафиксировал, связав и эту часть меня...

Безголовая Анга под плетью

отрывок романа