Клубничная история (Эротические истории)

1

Когда я впервые прикоснулся к женщине?

Кажется, мне было лет девять-десять. Мы с двоюродным братом, жили в старом  доме нашей бабушки на окраине Тулы. Дом стоял на пригорке, а в метрах пятидесяти от него, в широкой низине с небольшими заливными лужками, с  дремучими  засеками тополей и вязов, вдоль приземистых бережков с камышами и плакучими ивами, протекала речушка со странным названием Воронка. Речушка была так себе - переплюнуть можно. Рыба здесь, если и водилась, давно убралась в другие водоёмы или передохла. Частники пользовались речкой, как правило, для поливов своих огородов, а по выходным домохозяйки выполаскивали в ней ворохи белья.. В остальном же и зимой, и летом Воронка была в полной и безраздельной собственности детской вольницы, сбегающейся сюда со всей округи.

Мы же с братом все дни напролёт пропадали в бабушкином саду. Он начинался сразу за внутренним двориком и размеренными деловыми сотками, коих по домовой книге насчитывалось семнадцать, тянулся до самого шоссе, отгородившись от него высоким глухим забором.

Сад был, если не ровесник бабушки, но всё равно считался старым. В разгар лета, он распушался как павлиний хвост и походил на настоящие киплинговские джунгли.   В джунглях было много разных плодоносящих деревьев и кустарников, много малины, а, главное, в них произрастала  клубника. Росла она, понятное дело, не сама по себе, но благодаря заботливому уходу всех членов нашей семьи. Вот по ней-то, по клубнике, исходили голодной слюной и завистью к её владельцам все пацаны из соседней типовой коммуналки - довоенного дома, выстроенного из рыжего кирпича как на грех рядом с нашим садом. От их постоянных варварских набегов, не спасал  ни крепостной забор, ни здоровущая палка деда, сработанная как раз для подобных случаев.

В такие вот сладкие и неспокойные денёчки на нашем заборе появилась она. Звали её Оля. Это была девчонка-пацанка и наиболее активный член ватаги садовых налётчиков. Оля, не признававшая  ничего из того, что бы сближало её со своими сверстницами, всегда  носила только  короткую стрижку, шорты и майку. Как мне казалось, она глубоко презирала девчонок. Ещё Оля умела плеваться сквозь зубы, как дворовый зэк дядя Боря, отсидевший в лагерях, добрую половину прожитых лет, умела свистеть в два пальца и даже не кашляя тянула  в затяжку сигареты «Прима». Укоротить её нрав или отшлёпать за вредные привычки по-настоящему было некому. Оля давно потеряла родителей и жила на попечении у двух своих тётушек. Справится с такой бестией они, очевидно, были не в состоянии.

…-Эй, земноводные! Хотите помогу клубнику собрать?

Я глянул в сторону забора. Нет, я ещё не видел её, ядерное июньское солнце било мне прямо в глаза. Но я уже знал, кто это и, зажмурившись от сильного света, сумел представить себе  гибкую фигурку с длинными загорелыми ногами, стриженую голову и большой, прямо-таки лягушачий, улыбающийся рот. Я боялся признаться даже самому себе, насколько эта девчонка мне нравилась.

Помню, как я медленно двинулся на её голос, сошёл с тропинки и уже почти крался, через кусты смородины и крыжовника, раздвигая заросли малинника, шурша картофельной ботвой, словно  делал что-то нехорошее и запретное. Я боялся, что вот сейчас сию минуту всему миру станет известно о моих скрытых, ещё пока что не понятных даже мне самому желаниях и уж они-то точно были сами по  себе чем-то нехорошим и запретным.

-Так помочь?

Оля, будто прекрасная всадница, обозревала меня сверху и болтала ногой в стоптанном полукеде у меня перед носом. Пока я подходил к забору, она вела меня глазами как стрелок, держащий мишень на мушке и ожидающий любых провокаций. Но, теперь, видимо, убедившись, что я не прячу за спиной камень, а в яблоневой тени не таится дед со своей палкой, смотрела на меня вполне дружелюбно, хотя и насмешливо.

-Ты чего?- спросил я.

- А ты?

-Я ничего. Просто подошёл. Ты одна?

-А что?                

-Может вас много, тогда…               

-Ты позовёшь деда?

-Нет, зачем же…Просто, когда много…

-Правильно, когда нас много на всех не хватит,- прагматично заметила Оля и перестала болтать ногой.- Собираешь урожай?

-Да. А как ты узнала?

Оля махнула рукой в сторону рыжих стен:

-А вот он мой балкон. Я всё вижу, всё про тебя знаю. Сможешь удержать?

-Что?- переспросил я  и едва успел увернуться от её ног. Мягко спружинив о землю, Оля мгновенно поставила напротив меня своё гибкое тело, явив во всех цветах и красках всё, чем я так любовался: и стриженую голову, и прищуренные глаза, и лягушачий рот, готовый взорваться от смеха.

-Чего ты?

-У тебя такая физиономия…

-Какая?

Оля не ответив, положила на моё плечо свою ладонь как давнему знакомому и, удерживая равновесие, наступила носком одной ноги на пятку другой, стягивая таким образом зашнурованный полукед, чтобы освободиться от попавшего в него комочка земли.

Когда Оля чуть не свалилась мне на голову, с моим лицом, действительно, было что-то не так. Возможно, оно было глупым, испуганным, словом, смешным. Но как  только её ладонь коснулась моего плеча, я вдруг отчётливо ощутил как моё лицо запрокинулось в обратную сторону по типу примерочного зеркала в шляпном магазине, отражая по ходу движения крыши сараев, стоящий за ними дом в три этажа с выпученными со стариковской бесцеремонностью окнами в сторону нашего сада, беседку-сторожку, воздвигнутую дедом под ветвистой  китайкой, как блокпост, за который  враг пройти просто не имел права и за которой под солнечными лучами лопушилась сладкая плантация; там вдоль грядок с эмалированной кастрюлей на карачках ползал братан, добывая  ягоду-клубничку. Шансы на то, что он вот-вот объявится были очень высоки.

И он объявился. Неожиданно, словно лесной гном со своим богатством – с  кастрюлей, полной клубники. Конечно, оставить её без присмотра он не мог. Может быть, брат слышал, как Оля кричала с забора, может, его заинтересовало моё долгое отсутствие, но он нашёл нас. Нашёл под дальней сливой в самый разгар незаконного поглощения урожая и сейчас же подвергся страшной депрессии. Братишка жадно смотрел  как Оля медленно, со знанием дела, явно с намерением его подразнить, клала в рот пунцовые сердечки ягод. Он даже не обратил внимание на то, что ягоды были отобраны, промыты, ощипаны от хвостиков и уложены в баночку из-под кабачковой икры, и эту баночку я держал, сидя перед Олей, как последний влюблённый дурак.

Опасаясь, что брат побежит домой ябедничать, я протянул ему банку с ягодами:

-Угощайся. Сделаем перерыв.

Брат наконец-то оторвал взгляд ото рта непрошенной гостьи, глянул на меня с укором  и осторожно опустил на землю кастрюлю. Затем потянулся за угощением. В последовательности действий отказать ему было трудно.

-Бери не стесняйся,- подбодрила его Оля. Она уже насытилась, сидела в расслабленной мальчишеской позе, опершись спиной о дерево и широко расставив ноги – ловила кайф. Я старался избегать глазами того загадочного места, откуда расходились  её великолепные  ляжечки, понимая, что там, как и положено, проходит строгая полоска хэбэшных шортиков.

-Хорошо тут у вас, - сказала Оля.- Делай, что хочешь, лопай от пуза всякую вкуснятину.

-Угу,- согласился брат. Он уже успел натолкать за щёки всю оставшуюся в банке клубнику и теперь  спокойно её пережёвывал.

Я не находил нужных слов, чтобы поддержать беседу и затруднялся, как быть дальше. Хотелось встать и вытянуться, но мешали низкие ветки сливы. Затекшие на корточках ноги требовали отдыха. Я сел на землю и поморщился - в зад воткнулась сухая сливовая косточка.

Оля сыто усмехнулась.

-А давайте во что-нибудь сыграем,- предложила она.     

-Во что?- тут же откликнулся братишка. Играть, валять дурака, лишь бы не выполнять общественно-полезную работу, он был готов в любое время суток. Кроме положенного сна и святого обеденного часа.

-Ну не в дочки-матери - сказала Оля.

-Может, в бадминтон?- вставил я, обрадовавшись возможности произвести на Олю впечатление. В бадминтон я играл не плохо, порою обыгрывал даже отца.

-А давай салиться,- начал заводиться брат и глаза его загорелись недобрым каштановым огнём. Я ещё не понял, куда он клонит и собирался выйти с новым  предложением, как наша гостья  согласилась:

-Давай. На что играем?

Похоже, что брат предложил игру неспроста, он готовил какую-то подлянку. Маленький хитрец был на них великий мастер. Можно не сомневаться, что он заранее просчитал все ходы наперёд и Оля обязательно угодит в расставленную ловушку.

-А давай так. Кого догонят, тот снимает трусы.

Я подумал, что ослышался. Потом, когда смысл сказанного докатился до моего сознания, меня бросило в жар. Но почему-то не возмутился и промолчал. Вернее, я знал почему. Я должен был проявить мужское бессердечие, чтобы не быть осмеянным своим младшим братом. Я даже не услышал голос собственного полового любопытства, слабо обозначивший себя где-то в области живота, так как  был целиком поглощён страхом разоблачения. Я сидел на заднице, опустив глаза в землю. Чего-то ждал. Наверное того, что Оля, презрительно цыкнув сквозь зубы по дворовому обычаю, пошлёт моего братца куда подальше. Я очень надеялся на это, чувствуя на себе её пристальный взгляд. Моё сердце сильно стучало.

Братишка не унимался:

-Что слабо?

Оля неторопливо повернула голову и посмотрела на брата так, как смотрят взрослые на детскую игрушку. Спросила задумчиво, даже серьёзно:

-Ты хочешь, чтобы я тебе показала свою письку?

Тот лишь пошловато улыбнулся.

-А сам проиграть не боишься? Если проиграешь, бежишь голышом по улице от этого забора до своей калитки, идёт?

Брат кивнул.

-И кричишь: я - засранец!

Брат не спеша подумал и кивнул снова:

-Ладно. Докуда бежим?

-Прям отсюда и вниз к речке, до самых мостков. Засаленный проиграл. Не догнавший проиграл тоже. Могу дать фору.

-Это какую-такую фору?- насторожился братишка

Оля пояснила:

- Я буду водить. Ты же угощал меня клубникой. Это по-честному, по-пацански.

Здесь брат соглашаться не торопился, соображал.

-Бросим жребий?

Надеяться на случай братцу тоже не очень хотелось. Он принял решение, исполненное мужского достоинства и благородства:

-Нет, вожу я. Ты бежишь первая

Весь этот разговор шёл таким образом будто меня здесь и в помине не было. Да я и не стремился обсуждать того, к чему был не способен. Утратив инициативу, я больше ничего не предлагал, а только  слушал, как Оля с братом готовятся к поединку, где ставки обещали быть  на редкость интересными.

- Ну, что земноводные, играем!

Одним прыжком выбравшись из-под сливы, Оля по-спортивному стала переминаться с ноги на ногу. На голове у неё не понятно откуда (наверное, прятала в кармане шортов) взялась пляжная кепочка с полинявшим пластмассовым козырьком. Так она выглядела ещё привлекательнее. Я был растерян. Мне хотелось не догонять Олю, чтобы, упиваясь победой, смотреть, как она послушно обнажается перед нами и показывает свой секрет. Мне хотелось лазать с Олей по заборам, свистеть, сплёвывать по-жигански сквозь зубы, тянуть «Приму», словом, делать всё то, что делают  пацаны  из её окружения. Ещё мне хотелось вот так вот сидеть с ней под сливой, молчать, думать друг о друге и упиваться этим совместным молчанием, понятного только нам обоим.

Мне хотелось этого очень давно. Конечно, мне было хорошо известно, где её балкон. Сколько раз я смотрел в его сторону украдкой, а, если удавалось оторвать- ся от домашних, подолгу наблюдал за балконом через дырку в обшивке сарая, которая зияла над верхней стропилой. На ней-то я и сидел как курица на нашесте, прильнув к дырке, словно к телескопу и, рискуя свалиться вниз на дедовский верстак. Я выжидал, что вот отдернется тюлевая занавеска и солнце ударит в литавры, отразившись в стекле распахнутой двери. Оля, как утренняя фея в маячке и трусиках, легко выпорхнет на балкон. Она будет стоять, прохладно поёживаясь, поочередно подгибая то одну, то другую ногу и мечтательно смотреть в голубое небо, не подозревая, что за ней наблюдают со стороны. Я вспомнил её слова: «…я всё про тебя знаю». Мысль о том, что Оля догадывалась о проявлении моего внимания к своей персоне, меня  беспокоила. Я становился беззащитен. С другой стороны, это было всё же  приятно. И совсем, совсем не стыдно. Если бы рядом не стоял этот чертёнок-братец. Да, если бы он не стоял, я бы всё делал по-другому. Как я желал провалиться ему вместе со своей кастрюлей!

Кастрюля с клубникой! Мы совсем о ней забыли. Она  пребывала себе в сторонке, мирно и тихо, как и подобает предмету неодушевлённому. Сложенные в неё ягоды, аппетитно задрав красные попки в зелёных юбчонках привлекали к себе случайных пчёл.

Природа жила по своим законам. И законы эти были просты и понятны. Меня необъяснимо тянуло к Оле, меня привлекали её голые ноги в неистребимых пятнах зелёнки на коленках, её слегка хрипловатый голос, все её мальчишеские повадки, короче всё то, из чего складывалось обаяние этой девчонки, её аромат привлекательности. И я, как та пчела, однажды соблазнённый ароматом прекрасной ягоды, продолжал кружить и кружить над ней в нерешительности, пока, наконец, мне не открылась истина: Оля сделала свой выбор. Оля выбрала меня.

Когда я осознал это? Наверное, в ту минуту, когда увидел опрокинутую кастрюлю с клубникой и торжествующую улыбку Оли. Нет, это было только прелюдией. Дальше мне открылось видение ещё более трагичное: горка пунцовых сердечек на земле, сжавшихся под смертоносной тенью знакомого мне полукеда, а затем красно-розовый его отпечаток в «ёлочку». Я сильно вздрогнул от внезапно обрушившегося на меня крика. Это орал мой брат. Он орал с мощностью стоваттного динамика, вроде тех, какие включают на школьных сборах:

-Держи её!

А после были Олины глаза. Они нашли меня сами и заслонили собой весь мир. Всё теперь потеряло значение: сараи, рыжий дом, шпионящий за мной с утра до вечера, сад, растоптанная клубника, даже брат, ополоумевший от потери собственности, а больше всего от понимания того, что затея его провалилась. Ничего вокруг – только глаза моей тайной избранницы. И  глаза эти были для меня как сигнал -  бежать, лететь, мчаться следом до речных мостков, до конца города  и дальше, на край света.

-Держи её!        

Правильно ли я понял желание Оли?   Многое из того, что было, сейчас мне кажется  вымыслом, глупой фантазией мальчишки, к которому вдруг пришли новые, неожиданные ощущения. Может, и не было никакого сигнала вовсе? Но тогда откуда же взялась эта лёгкость во всём теле, эта наполненная светом и воздухом свобода пчелы? Нет, я не ошибался. И уже в следующее мгновение, когда шорты пацанки взвились на заборе синим вымпелом, я рванулся за ними как за знаменем вожака. Я чувствовал себя предателем, но не жалел об этом. Я был уличным пацаном, а Оля - моей атаманшей. Мы оба были заговорщиками, соучастниками нечто запрещённого. Должно быть, нас так и восприняли, стоявшие на ближайшей остановке люди. Яростные вопли брата доносились и сюда, призывая честных сограждан проявить сознательность:

-Держи…

Какой это был восхитительный бег! Мы свернули с улицы в сторону двора и бежали по тёплому, хорошо утоптанному грунту вдоль вереницы соседских сараев, зрительно выхватывая  белые пятна лиц, повисших в тёмных нишах дверных проёмов. Бежали вниз под горку мимо нашей калитки с табличкой «Осторожно, злая собака! », догоняемые бдительным лаем не узнавшего меня Тарзана, вдоль бесконечных  заборов, призванных защищать от нас и таких как мы  чьи-то всходы и урожаи и  опять вниз под горку по низкорослой дернинке, обращая гусиное степенство в непрерывный гогот,   навстречу зелёным сумеркам могучих деревьев, навстречу запаху реки.

Я засалил Олю, возле самых мостков. Правильнее сказать,   я стремился удержать её от следующего необдуманного шага - попытаться перепрыгнуть Воронку. Это было в её характере. Ухватив майку девочки, я резко остановился, с ужасом различая  сухой треск рвущейся ткани.

-Ай! – вскрикнула Оля.- Ты что с ума сошёл? Пусти!

Разгорячённая бегом, вся во власти неукротимого духа борьбы, она была настолько же хороша, насколько и беспощадна. Оценить это я смог по качеству произведённого хлопка, после чего в моё левое ухо ворвался гул шахтёрского бура. Мне было трудно дышать:

-Я…я…не нарочно. Я хотел…я боялся ты упадёшь в реку…

Не говоря больше ни слова, я отошёл от мостков, ступая по илистому чернозёму в лиственную темень и присел на искривлённый ствол умирающего вяза. Мне было всё равно.

И опять второй раз за день горячая ладонь легла на моё плечо:

-Ты правда хотел меня спасти?- спросила Оля.

-Ну, я думал...

-Нет, ты скажи: хотел ведь?

-Да.

Оля перешла на шёпот:

-И ты хотел увидеть меня голой, как твой брат?

-Я…

-Только не ври. Хотел?

Я вынужден был признаться в этом и слабо кивнул головой.

-И ты ради меня готов на всё?

Я опять кивнул.

-Даже пробежаться нагишом?

Мог ли я таиться дальше? Эта девчонка была способна вить из меня верёвки. Да я готов ради неё петь, скакать, ходить на голове, просидеть хоть весь день в мутной воде, как образец бесстрашия перед пиявками и прочими речными гадами. Я  был готов даже в первородном виде вскарабкаться на самую высокую берёзу и кричать оттуда: «Оля, я тебя люблю! »

-Ты хороший, - сказала Оля. У неё это прозвучало так, будто она пробовала на вкус какой-нибудь редкий плод и вдруг ни с того ни с сего развеселилась:                

-А ты проиграл!

-Нет,- возразил я, - не проиграл.

-Проиграл, проиграл, проиграл…

-Нет…

-Тогда проиграла я?

И снова меня что-то толкнуло внизу живота. Сладкое и вместе с тем острое чувство. Оно уже было сильнее, чем в первый раз, намного сильнее. Оно уже пыталось заявить на меня свои права, потому что рядом никого не было. Но я ещё сопротивлялся:

-Ты бы выиграла, если бы я тебя не удержал.

-Да?

Я оглянулся. Солнечный луч обозначил пунктирную дорожку свежих следов. Голос Оли уплывал вниз по реке.

-Эй…Иди сюда

Я стоял перед непроходимыми зарослями орешника. Свежие следы босых ног вели  к Воронке.

-Ты где?

Где-то в зарослях родился и пробежался по веткам тоненький смешок. Обогнуть орешник можно было только по воде. Кажется, брода здесь не было.

Не раздеваясь и не снимая сандалий я вошёл в реку, брезгливо отгоняя ногой ядовито-зелёные лохмотья тины. Одной ступнёй я нащупал корягу, упёрся в неё, но, делая следующий шаг, поскользнулся и ушёл в воду по пояс. Холод тугим обручем стянул моё тело где-то под рёбрами, перехватил дыхание.

В кустах снова запрыгал смешок.

Я и в самом деле был  смешон. После водной купели мои ситцевое трико и тенниска,    похоже, сняли с себя все возложенные на них обязанности верхней одежды, превратив меня в человека с ощущением собственной наготы и беспомощности.

Разозлившись, я присел на корточки и огляделся.

Передо мной открылась маленькая уютная лужайка. В центре лужайки царствовал пень, оставшийся здесь от некогда могучего дерева. Пень был чёрный от старости и такой огромный, что  мог бы потягаться размерами с обеденным столом из бабушкиной  столовой. Не хватало только венских стульев, чтобы организовать настоящее вечернее чаепитие, как это было у бабушки. Тогда собиралось сразу несколько семей, и на столе, как на цирковой арене, разворачивалось целое чайное представление. Чашки разных форм и расцветок, уцелевшие за десятки лет от разных сервизов,   кружились на блюдцах, как некий кордебалет вокруг кратеров ваз с баранками,   с конфетами-подушечками, вокруг  розеточек с вареньем, которые светились разноцветными фонариками. А в центре этого действа стоял огромный самоварище. Стоял, как цирковой силач, широкоплечий, с античным торсом и накаченной грудью. Он сверкал хромированными латами и держал на голове ажурный чайничек для заварки. Почему-то мне всегда при этом думалось, что между самоваром и чайничком существует какая-то неразрывная связь. Что они не могут жить друг без друга.

На какой-то миг я представил себя богатырём, не знающий ни страха, ни сомнений, не боящийся ни порчи, ни сглаза, ни дурного слова. Мне отчаянно захотелось подхватить Олю на руки и водрузить её себе на плечи, потом вскочить на этот монолитный пень и показать всему миру  девочку своей мечты.

-Иди сюда.

Я увидел,   как за пнём шевельнулась знакомая кепка, затем мне стали видны торчащие колени Оли.

-Что ты там делаешь?

-Иди не бойся.                

-Я не боюсь. А чего ты прячешься?

-Ничего.

Оля поднялась так стремительно, словно ей наскучила происходящая игра. Спросила строго:

-Ты одежду сушить собираешься?

В руках она держала свои шорты.

-Хорошо бы…а, как сушить?- спросил я.

-Как, как…вот так, на солнце.

Оля шмякнула на пень шорты с таким видимым удовольствием, будто это были её невольнические кандалы и осталась в одних трусиках. Стройные ноги девочки выглядели ещё стройнее и привлекательнее. Вслед за шортами она стащила с себя и майку. Я невольно отвёл глаза в сторону.

-Может лучше развести костёр?

Оля фыркнула:

-Ну, да и через полчаса сюда сбегутся все мои пацаны. Ты этого хочешь?

-Нет…но я лучше так обсохну.

-Как хочешь.

Оля развернулась и направилась в заросли.

-Одежду отожми хотя бы,- крикнула она.

Это был хороший совет. Солнце провалилось в набежавшее облако, будто монетка в фарфоровую копилку, и с реки сразу повеяло прохладой. Оставаться в мокрой одежде дальше было довольно-таки зябко. Я забежал в соседние кусты, а когда закончил с переодеванием, тут же вздрогнул от неожиданности. За спиной стояла Оля. Я почему-то почувствовал, что она была голой.

-Повернись.

Я понял, что сейчас-то я и должен увидеть то, чего так необъяснимо боялся и к чему так инстинктивно стремился.   Но это было выше моих сил:

-Я… я не могу…

-Повернись, глупый. Ты же этого хотел. И потом, я же проиграла наш спор.

Не знаю почему, но я крепко зажмурил глаза и упал на колени.

-Посмотри на меня.

Слова Оли звучали как приказ, который она подкрепила лёгким шлепком по голове:

-Ну, же…

И тогда я сделал нечто большее, что от меня требовалось. Я сделал такое, что почиталось великим грехом и вседозволенностью, что всячески осуждалось, укорялось и поносилось, что просто не могло быть по одной только причине, потому что  так не бывает  – я поцеловал Олю в промежность. Я обнял её за ягодицы, гладкие, скользкие и прохладные, тут же ощутив пальцами, как они на мгновение напряглись, а потом как-то размякнув, подались мне навстречу и сами подтолкнули к моим губам то самое сокровенное и непорочное, что нам с братом так хотелось разглядеть. Всё, что я чувствовал, но не решался увидеть в тот момент, было  похожим на некий экзотический фрукт, напоминающим персик, такой же округлый, разделённый на два холмика неглубокой впадинкой и такой же мягкий, слегка шероховатый, пахнущий  новогодней фруктовой сказкой.

И тут совсем рядом над нами отчаянно запричитала сорока. Как будто птица что-то понимала и как сердобольная мамка решила положить конец нашему непристойному поведению.

Оля вздрогнула и сейчас же надавила ладонями на мои виски.

- Не надо…

- Что?

-Пусти.

Сжимая в руке свои трусики, она отмахнулась ими от меня, как человек, сбивающий пламя разгулявшегося костра.

-Не надо…пусти…пусти.

Ломая ветки орешника, Оля бросилась прочь, забилась в непролазных кустарниковых дебрях.

Я нашёл её там, сидящую на корточках, зябко обнимающую себя за плечи. На у узкой спине девочки проступили все позвонки от копчика до шеи, маленькая попка светилась белым клинышком. Я пожалел о том, что сделал.

- Я не хотел тебя обидеть. Я только хотел сказать, что ты лучше всех.

Оля долго молчала.

-Отвернись, пожалуйста,- попросила она чуть слышно.

Я вышел на лужайку и присел на пень, глядя на воду и прислушиваясь к звукам реки. Где-то на мостках стучали бельевые валики, орали гуси, кричали и ухали ныряльщики. Кто-то, ковыряясь в огороде, выставил в окно свою радиолу для услаждения слуха и теперь в речное русло величавым стругом вошла и поплыла песня со словами: «Кто тебя выдумал, звёздная страна»?

Незаметно ко мне присоединилась Оля. Не говоря ни слова, она надела шорты, майку и  присела рядом, взобравшись на пень с ногами. Обхватив руками ноги, Оля упёрлась подбородком в колено. Лицо её было сосредоточенным.

-Нас могли видеть, - сказала она.

Я опешил:

-Кто?

Оля пожала плечами:

-Не знаю…

-Почему так думаешь?

-Слышал, как кричала сорока? Её напугали.

-И что?

-Здесь были чьи-то глаза и уши. Эх, ты…земноводный.

Оля улыбнулась мне, потом решительно поднялась:

-Не бойся ничего. И не болтай лишнего.

Не надо было объяснять, что нас ожидало, если бы всё, открылось. Пацаны, над которыми Оля верховодила, могли запросто низложить свою атаманшу. Оля проявила непозволительную слабость, а слабый человек не имел право на лидерство. Меня же вообще ожидал несмываемый позор. С одной стороны, мне бы здорово влетело от взрослых: и от домашних, и от школьного начальства, которое всё узнавало быстрее всех и было скорым на расправу. Восьмиклассника Славку Доронина осудили на общем собрании за то, что тот мастурбировал в школьном туалете, где его застукал Петр  Иванович –  наш учитель истории. А то, что сделал я было гораздо страшнее. Я нарушил равновесие полов. Тут уже дело грозило не просто публичной выволочкой, а кое чем похуже.

Меня ожидало и презрение сверстников. В их глазах я уронил своё мужское достоинство, потому что пацан, так не должен себя вести с девчонками. На эту тему во дворе и в школе ходило много сальных анекдотцев, где мужик-лизун, был главным предметом насмешек. Нет, мужчина обязан брать женщину, подчинять её и наслаждаться своим превосходством, что и было главным правилом, которое культивировалось в нашей подростковой среде. И культ этот нам передавался не от наших добропорядочных, законопослушных отцов, одуревших от беспросветной нищеты и страха перед многочисленными запретами. Правила в нашем дворе устанавливали такие люди, как дядя Боря. А бывший зэк не жаловал женщин.

Ах, дядя Боря, дядя Боря. Где, в каком сиротском углу ты отдал свои концы? Кто пришёл к тебе на могилу, кто пролил по тебе слезу? А что бы ты, синий уркаган, и женоненавистник сказал, дожив до того дня, когда хоронили уважаемого в городе человека –главврача областной поликлиники, старого Фридмана,- что бы ты сказал на то, что при жизни и до самого своего последнего часа этот самый Фридман пользовал двадцать молодых любовниц. И что все они, слышишь, все как одна  пришли проводить своего любовника в последний путь. Ты спросишь, почему? Я знаю. Не потому, что он дарил им цацки, а потому, что он дарил им наслаждение.                

Тогда я тебя боялся и боялся всех наших пацанов, скрываясь от них за глухим забором. Тогда я мог откупиться клубникой. Но чем мне откупиться от собственной памяти, когда я вижу эту гадкую железную улыбку?

Нас с Олей всё-таки рассекретили. Кто это был, точно неизвестно. Только не мой брат. Самое большое, чем он навредил мне – наябедничал родным за свою погибшую клубнику. Я это сумел пережить, как и то, что весь мой урожай был конфискован в пользу пострадавшего. На здоровье, братец, ты всегда умел из всего извлекать выгоду. Но главная моя плата была ещё впереди.

Вечером следующего дня, когда я направился к городской колонке за водой, меня уже поджидали.

Я шёл околицей, не через двор под окнами коммуналок, а позади огородов – так было короче. Правда, крапива там водилась рослая и презлющая. Идти по тропинке вдоль крапивных зарослей с пустыми вёдрами было делом безобидным. Но возвращение тем же макаром с ношей в растопырку не сулило ничего хорошего - можно здорово обжечь руки. Так что я обычно двигал по главной улочке, асфальтом, спускаясь к себе домой  под горку, что тоже было удобнее.

Я был уже у цели, выходя на пустырь, лежащий перед восхождением на пригорок с колонкой, как сумерки неожиданно пришли в движение. Меня окружили пять или шесть пацанов  Некоторых из них показались мне знакомыми – я их видел с Олей. Остальные были чужаками.

Кто-то из тех, из чужаков, остановил меня вопросом:

-Ну, и какова  Олька на вкус?

Затем был удар – предательский, сзади, будто молот обрушился мне на спину. Зазвенели отлетевшие в крапиву вёдра, я упал, и кто-то сразу  крепко прижал мою шею к земле.

-Не выпускайте его, - сказал тот же голос.

Двигаться не было никакой возможности. Я лежал с заломанными назад руками, а на мой спине сидели не менее трёх налётчиков. Двое других быстро обшарив мои карманы, безжалостно отрывая пуговицы, потащили с меня штаны вместе с трусами. Чтобы я не позвал на помощь, потная ладонь залепила мне рот.

- Ты себя плохо вёл, лизун. Пора тебе попробовать крапивных щей.

Я слепо дёрнулся и тут же получил удар по голове. Перед глазами пробежала  огненная дуга. Прошло что-то около минуты, но дуга не исчезла. Наконец, я осознал, что это не галлюцинация. Это скалились знаменитые железные зубы дяди Бори.

Дядя Боря по старой зэковской привычке сидел на согнутых ногах. Как бы миролюбиво, по-соседски, одетый по-домашнему – в безрукавной тельняшке. Обычный вроде бы пожилой человек. И совсем не опасный. Если бы не его зубы, да татуировки от плеча до самой кисте на каждой руке. В темноте казалось, что они шевелятся как змеи. Дядя Боря улыбался.

-Ты, вьюнош, на наших хлопцев не обижайся, - ласково заговорил он.- Они ведь французским нежностям не обучены. Зато они умеют кое-что другое, баб топтать, например. А ты же у нас, как баба, любишь делать приятное. Ну, что, Зюзя, у тебя на него стоит?

-Ага,- отозвался тот, кого звали Зюзей и кто меня называл лизуном.

Сумерки огласились взрывом хохота.

Дядя Боря продолжал поощрять Зюзю к действию:

-Ну, так давай.

-Так мы же собирались отходить его крапивой?

-Крапивой пусть бабы машут. А ты сделай по-взрослому, по-мужчински. Или очко взыграло?- вопросил дядя Боря.

По тому как засопел Зюзя я понял, что он сильно озадачен. Позади меня произошло какое-то шевеление и как будто всё стихло. На чьих-то штанах механически заворчала железная молния.

-А ну стой!

До сих пор не понимаю, как Оля могла здесь оказаться. Конечно, я много не знал и мало знаю теперь о том не простом и совсем не по детски устроенном мире, в котором жила эта девочка, с  его неписанными законами, традициями, табелью о рангах, с его системой поручительства, духом товарищества и понятием о чести, с его постоянным соперничеством индивидуумов за коллективное признание и вечными междоусобными территориальными войнами.

Вопреки здравому смыслу и логике Оля была одна. Неизвестно, где были её дружки-приятели, если только все они как один не отбывали очередное домашнее наказание, сидя по чуланам среди мышей и пауков. В своих неизменных шортах и майке (похоже, она с ними никогда не расставалась) Оля бесстрашно двинулась с пригорка навстречу опасности. В её спину светила луна и мне почудилось, что Оля вот-вот встанет на четвереньки и тогда вздыбырится от ярости волчья шерсть на холке и обнажённый клык безурозиненного перламутра выдаст в лунном свете пугающий высверк.

Полудевчонка, полумальчишка, без пяти минут зверь-волчица крикнула:

-Ты, дуремар задроченный! Я с тобой говорю.

Оля обращалась к тому самому Зюзе, который угрожал мне крапивой, а после по совету дяди Бори собирался содомировать.

Кто-то из пацанов смешливо хрюкнул. А кто-то, вступаясь за честь коллектива, просипел на блатной манер:

-Ты на кого это тянешь?..

Оля немедленно отреагировала:

-На тебя, писун, и на твоего поводыря. Слушайте сюда, недомерки. Здесь не ваша территория – это раз. Промышляйте в другом месте. Пацан этот, которого вы заарканили, мой пацан. Он – моя половинка. Кто его тронет, у того собственный хрен во рту окажется. Га-ран-ти-рую. А чтобы вы тут не сомневались, подписку за меня вам Геркулес даст. Слышали про такого?!

Удивительно, но сказанное Олей произвело впечатление на моих недругов. Имя какого-то там Геркулеса оказалось для них большой страшилкой. Захваты ослабли и я смог кое-как привести себя в порядок. Ещё более удивительно повёл себя дядя Боря, бесследно исчезнув, как бы его и не было вовсе. Позорно ретировался и Зюзя со своими чужаками. Остались только те двое, с нашего двора. Сейчас они топтались в нерешительности, не смея удалиться без особого на то дозволения.

В поисках своих вёдер я забрался в самое сердце гиблого крапивного места. Никогда ещё мне не приходилось испытывать такое унижение. За меня, пацана, заступилась девчонка. Если бы мне разбили нос или поставили фингал – это хоть как-то могло оправдать моё неприглядное положение. Но не было ни крови, ни мужественного шрама на лице. Всё, что стало свидетельством моего героического сопротивления тянуло на пару оторванных пуговиц. Напрасно Оля звала меня, кричала, чтобы я выбирался наружу. Я решил не показываться ей на глаза. Телесные муки от крапивных ожогов меня не волновали. Крапивным огнём горело моё самолюбие. Я молчал. Я злился. Я сходил с ума.

Наконец, Оля сделала попытку сунуться в заросли:

-Ой, я крапивы, боюсь..., - взвизгнула она. – Как ты можешь это терпеть?

Милая Оля, ты опять спасала меня! На этот раз ты спасала меня от меня самого. Ты давала мне шанс вновь почувствовать себя сильным и мужественным, помогала обрести в себе уверенность. Но что-то сломалось внутри меня в тот момент. Я заорал как оглашенный:

-Почему ты не можешь оставить меня в покое? Уходи отсюда. Уходи навсегда!

Над заборами и верхушками акаций яблочным шаром свешивалась луна. В ночном мраке, густом и вязком, монотонно пели сверчки. Было душно. И неспокойно. Оля уже не звала меня. Она оставила свою половинку.

Избитый, униженный, а теперь ещё и одинокий я сел на землю и заплакал.

2

А потом целую неделю шли дожди. Как положено, с синими молниями и громовыми раскатами. За день по нескольку раз небо обкладывали брюхатые тучи, и на посёлок  проливались мощные ливни. Иногда солнце прорубало в тучах окошки, из которых свисали прозрачные рушники света. В такие часы затишья над посёлком, изогнувшись подковой, расцветал треколор радуги.

Дома готовили самое лучшее в мире варенье - клубничное. Сладкое благоухание разливалось по комнатам. Братишка не выходил из кухни словно кот, ожидающий лакомства. Там он методично  уничтожал то, вкуснее чего нет на свете - розовые пенки.

После того случая с забегом мы с ним не разговаривали. Братишка смотрел на меня осуждающе, как на изменника родины. Вместе с тем я видел, что он изнывает от нетерпения узнать, чем же у меня с Олей всё закончилось. Ещё большей интригой стали для него мои перепачканные штаны с оторванными пуговицами. Но развлекать брата занимательными историями я не собирался, и он утешался возможностью лопать  воздушные пенки в одну харю. У него это не плохо получалось.

Олю с тех пор я больше не видел. На заборе она не появлялась. Не было видно её и на балконе. Приготовленная мною литровая банка клубники на случай встречи, пропадала под лопухом у дальнего забора. Как же я проклинал себя тогда! Я не находил себе оправданий. Надо было разыскать Олю, попытаться извиниться перед ней. Но меня удерживал страх: что, если Оля не захочет со мной разговаривать? Что, если она презирает меня?! Всё это время я прятался под крышей сарая, заняв место у своего наблюдательного пункта. Я надеялся, что Оля появится на балконе, как капитан на своём мостике и тогда всё встанет на свои места.   Наверное, я надеялся на чудо.  

А что, если чуда я не заслуживал?

Но чудо произошло. Первым о его явлении проведал Тарзан. Он загремел цепью и для приличия утробно пролаял в направлении калитки. Видимо, был звонок, потому что во двор заспешила бабушка. В мой телескоп просматривался весь наш двор как на ладони. Я видел, что бабушка встала у калитки неприступной башней в своих патриархальных длиннополых одеждах, а потом вдруг из-за неё голубым мотыльком выпорхнула фигурка девочки.

Это была Оля!

Вернее, я не узнал её по-началу. Я увидел просто незнакомку в голубеньком платьице и в сандалиях на босу ногу. Сандалии мне сразу не понравились – в них ступни девочки выглядели непропорционально большими. Девочка держалась независимо и в то же время очень непосредственно. Завидев Тарзана, она пришла в полное восхищение от его собачьей внешности и даже сумела приласкать осторожнозлуюсобаку, почесав её за ухом. Тарзан тут же изменил своей присяге на верность хозяевам и приветливо завилял хвостом перед гостьей.

Это была Оля!

Да, но какая! Уже не прежняя девчонка-пацанка и атаманша. Она была похожа на прилежную ученицу, воспитанную на манной кашке и стихотворениях А. Барто. Никогда бы не подумал, что одежда может так изменить человека.

И всё же это была Оля! Та же короткая стрижка, тот же рот как у лягушки и глаза с  лукавым прищуром. Я впервые разглядел их цвет: от ускользающе зелёного до болотного оттенка. Цвет нашей реки Воронки.

Но платье, платье, как же не к лицу оно ей было!

-А я ездила с тётками в Елец,- сказала Оля.- Ты меня искал?

-Я? Я тебя ждал. Вот клубнику тебе приготовил.

-Спасибо.

Оля ничем не давала мне знать о том происшествии у колонки, будто и не было ничего.

В какой-то момент я нашёл в себе мужество сказать:

-Ты прости меня за…Ну, за то, что я…там. Я не ожидал, что ты такая…

-Какая?- спросила Оля.

-Такая…отчаянная.

-Да, ладно.

Она явно была польщена.

Постояв ещё на воздухе, я пригласил Олю в дом, в свою комнату. Девочка удивилась многочисленным книгам на полках Книги на полках, а особенно её поразила модель корабля «Санта-Мария», на котором Христофор Колумб отправился открывать новые земли. С моделью я провозился года три, создавая её по чертежам из журнала «Юный Техник» из подручных средств, какие только можно было найти в нашем сарае. Я  гордился своей работой.

-Ты это сам сделал?

-Да.

-Ну, ты даёшь! – констатировала Оля, жадно рассматривая паруса с красными крестами, стеньги, ванты и маленькие пушчонки на палубе корабля.- Потрясно!

Как много для меня значила эта оценка! Я уже был на седьмом небе от счастья. Смущало только одно обстоятельство – всё же это была немножечко не та Оля, которую я боготворил, перед которой стоял на коленях. Заветный образ бесшабашной девчонки разваливался на моих глазах. Почему же Оля так вырядилась?

Девочка почувствовала перемену в моём настроении:

-Что-то не так?

-Нет,- ответил я.- Всё хорошо.

-Но я же вижу. Тебе что-то не нравится?

-Почему? Всё хорошо. Пойдём я помою клубнику. Хочешь с сахаром?

-Не ври мне.- Оля сказала это таким же требовательным голосом, как десять дней назад у реки, когда я пытался скрыть своё желание.

-Да что ты…

Оля решительно схватила меня за руку:

-Так, ладно. Идём…

-Куда?

-Увидишь.

Она насильно потащила меня вон из дома с такой уверенностью, словно ей было всё тут знакомо и всё подвластно. Я безропотно следовал за ней. По дороге нам встретился братишка с велосипедным колесом в руках. От скуки он решил наладить свой «орлёнок». «Здорово, земноводный,- крикнула ему Оля.- Там тебя ждёт клубника в сахаре». Я успел заметить, как у брата отвалилась челюсть и колесо выпало из рук, покатившись  к собачьей конуре, где и было законно облаяно Тарзаном за причинённое неудобство.

Затащив меня в малиновую посадку, Оля остановилась и резко повернулась ко мне:

-Говори, что не так.

-Оля...

-Я тебе нравлюсь?

-Да.

-Но тебе не нравится моё платье. Я вижу – не нравится.

-Да, что ты…

-Опять врёшь.

-Ну, платье…да, я никак не ожидал увидеть тебя в платье.

-А чего ты ожидал? Девочка приходит к мальчику в гости в девчоночьей одежде. Это же понятно как дважды два. Разве про это в твоих книгах не написано?

-Да, но причём тут книги? Мне ты больше нравишься в шортах и в кепке.

Оля задумалась.

-А вот я бы хотела всю жизнь носить платья,   как это делают остальные девчонки,- сказала она. -  Пот-ряс-ные платья. И сегодня я так оделась специально для тебя. А тебе оказывается нравятся шорты. Ну что ж, получай шорты…

Оля резко присела, прихватив руками подол платья, потом столь же резко выпрямилась, освобождаясь. Будто стряхнула с себя голубую пыльцу мотылька. Мелькнул голый загорелый  живот, и мне в лицо полетел комок  тёплой ткани. Я растерялся. А когда пришёл в себя, Оля уже сидела верхом на заборе в своём легендарном боевом облачении: в майке и шортах. Даже кепочка, появившаяся как всегда загадочным образом, - и та была на своём месте, пряча под тенью козырька гордый и  насмешливый взгляд девочки.

Оля свистнула, завершая тем самым своё неожиданное перевоплощение.

-Бывай, земноводный! – крикнула она. – Я думала, что с тобой будет интересно. Прощай!

Я стоял как соляной столб и держал в руках Олино платье. Я не знал, что с ним делать. Вокруг меня образовался какой-то беззвучный вакуум, словно ватой заложило уши. Кажется, я так простоял целую вечность…

С того дня Оля  ушла из моей жизни. Ушла навсегда. В конце лета весь наш двор, да что там, всё Мясново пришло в ужас от известия о её трагической гибели. Олю придавило многотонной трубой в канале теплотрассы. Говорили, что она спустилась туда, чтобы спасти котёнка, который упал в траншею и надрывался криком о помощи. Подготовленная для замены труба лежала у самой кромки траншеи, а ослабленный дождями грунт дал усадку. Труба упала вниз…упала на Олю.

На мою Олю!

Девочку хоронили в закрытом гробу. По слухам к ней положили и погибшего котёнка, но это только по слухам. Никто ничего толком не знал. Тётушек Оли в день смерти племянницы сразу же увезла скорая, и все заботы по похоронам взяли на себя жильцы дома. В последний путь Олю провожали все её пацаны. Я плёлся где-то позади процессии и никак не мог отделаться от ощущения, что меня пятнают нескромные, любопытные взгляды. Почему-то меня очень внимательно разглядывали старушки. Знали бы они, всеведущие и вездесущие, как Оля подшучивала над ними.

А над кем Оля не подшучивала, над чем она не подсмеивалась?

Всё ей простили.

Простили ей и вытоптанные грядки, и сломанные ветки, и  разбитые окна – словом, всё.

И она простила всех.

Простила ли Оля меня? Думаю, что она просто перестала думать обо мне. Ведь я влюбился не в ту Олю, которой она хотела быть по-настоящему. Конечно, я переживал, не находил себе места. Но я уже не караулил Олю у своего телескопа. Ещё я мучился, размышляя, как поступить с платьем. Я чего-то боялся и хотел от него избавиться поскорее. Ничего лучшего я придумать не мог и как-то поздним вечером пробрался к той заветной лужайке на берегу реки. Старый пень встретил меня неприветливо, показавшись мне ещё более внушительным и мрачным, чем прежде. На нём я и оставил свою последнюю память об Оле. Мне даже почудилось, что я слышал знакомый голос:

- Прощай, земноводный! Прощай навсегда…

Прощай, Оля. Прости меня.

Всякий раз, когда я думаю о женщинах, мне вспоминается эта история. Определённо моя дружба с девочкой - пацанкой с тульской окраины повлияла на мои дальнейшие взгляды на прекрасный пол. Сначала  я продолжал искать точную копию своей Оли. Поиски были безрезультатными и с возрастом мои требования стали менее взыскательны. В своих женщинах я довольствовался лишь отдалённым сходством с идеалом. И мне  было этого достаточно. Я доставлял женщинам массу удовольствия, проявляя при этом чудеса изобретательности, и тени прошлого не могли меня испугать. Однако я так и не решился связать себя браком. Даже вошедшие сегодня в моду брачные контракты, в которых можно предусмотреть поведение своей супруги во время климакса, не убедили меня стать добропорядочным семьянином. Мир никак не обеднеет без этого. Я знаю, он поддерживает меня и мой образ жизни. Разве что друзья продолжают заботиться о моей нравственности, подыскивая мне подходящую, с их точки зрения, пару. Чтобы не обижать их, я время от времени таскаюсь на смотрины. В последний раз кто-то, видно по старой русской традиции, бросил мне под ноги кошку. Каюсь, бедное существо было не виновато в глупости своих хозяев, но я отфутболил кошку ногой. И сразу испортил первое впечатление.

Откуда им было знать, что я с детства не люблю кошек.

2009г.