Двенадцать месяцев

Свежеспиленная стройная ель сияла сотнями синих и золотых лампочек, число которых магическим образом умножали однотонные зеркальные шары, и распространяла по всему дому пьянящий запах Нового года. Еще несколько часов, и гостиная наполнится тремя десятками гостей - преимущественно, художников, литераторов, служителей Мельпомены и других прихлебателей моей плоскозадой супруги. В начале они примут на свою тонкую душу по бутылке шампанского и станут рассуждать о высоком, а я в это время буду с удовольствием уплетать салат из семги с лавашем. Потом все они разом начнут хвастать своими достижениями, пытаясь доказать собственную значимость и неповторимость, в то время, как я уже примусь за телятину, тушеную в белом вине по-итальянски. К тому моменту, как на их кипучем творческом базаре дело дойдет до декламации, я доберусь до бананов, запеченных с моцареллой.

Так бывает каждый год. Меняются только блюда и молоденькие художницы, которые, изрядно подпив, робко, но самозабвенно отдаются мужу хозяйки в темных уголках нашего дома. Должен признаться, если бы не семга, телятина и смазливые художницы, Новый год давно потерял бы для меня свое очарование.

- Лепестки роз во льду!

Голос жены отвлек меня от рассуждений.

- Что ты сказала?

- Лепестки роз. И кусочки льда!

Татьяна мечтательно закатила глаза и театрально взмахнула худой рукой, облепленной золотыми кольцами и браслетами, словно грабли осенней листвой.

- Милый, нужно срочно купить полсотни белых роз.

- На хрена? – удивился я.

- Фу, когда ты уже прекратишь сквернословить! Розы нужны мне для инсталляции к сегодняшнему вечеру.

- Но гости придут через несколько часов! Когда ты успеешь сделать свою «издевацию»? – попытался отвертеться я.

- Вот именно! – она откинула жидкую прядь с высокого бледного лба. – Езжай и купи полсотни белых роз! Шевелись!

- И после обеда мне не обрести покой, - уныло констатировал я, но возражать больше не стал.

По сравнению с прошлогодними снежинками и лентами, вырезанными из черного шелка и превратившими гостиную в бюро ритуальных услуг, охапка ощипанных цветов была самым малым из всех зол.

От своего отца, знаменитого польского сюрреалиста Зибора Базилевича, моя супруга Татьяна унаследовала страстное желание творить, которое, однако, в ее случае не подкреплялось ни отцовским талантом к живописи, ни его выдающимся оригинальным умом. В возрасте тридцати лет она продала бизнес, открытый Зибором для дочери подальше от родной Польши, и ударилась в искусство, причем ударилась сильно и, судя по всему, головой. Жуткие сине-зеленые уродцы смотрели из резных рам в коридорах нашего особняка, а местные глянцевые журналы пестрели рекламой выставок «неординарной молодой художницы» Татьяны Кротовой-Базилевич. На все это уходило не меньше четверти моего дохода, но, чем бы жена не тешилась, лишь бы папе не жаловалась…

Наскоро одевшись, я сел в машину и отправился в город искать цветочный магазин. Огни праздничных витрин, свежий морозный воздух, блеск снега под лучами закатного солнца действовали магически. И особенно усиливали эту магию стайки молодых девушек, которые, словно гирлянды, сияли в предвкушении праздника. Их непослушные блестящие волосы, светлые, как брызги шампанского, темные, как уголь, выбивались из-под капюшонов и шапочек, обрамляя нежные слегка румяные от холода щеки. Укороченные курточки разоблачали аккуратные ягодицы и стройные ножки в облегающих джинсах и меховых сапожках. Время от времени одна из них ловила на себе мой взгляд и улыбалась в ответ, кокетливо и очаровательно. Тогда в голову неумолимо просилась «инсталляция», которую организовал бы я в этот новогодний вечер, отправься моя благоверная на какой-нибудь конвент художников Европы.

Вот в кофейне у самого окна сидит высокая блондинка. Ее тонкие белые пальцы нервно теребят салфетку. Наверняка, она ждет того, кто своим опозданием уже испортил праздник. Зайти бы сейчас в это кафе, заказать для нее что-то сладкое, такое же, как ее красивые чувственные губы. А потом предложить провести вечер вместе. Женщина, обиженная на своего избранника, способна подарить другому мужчине головокружительное удовольствие. Обида и желание отомстить иногда смешиваются во взрывной коктейль.

Размышляя, я дошел до цветочной лавки, расположенной в старом двухэтажном доме, приютившемся в глубине темного дворика, и толкнул дверь с изящной надписью «Розовый сад».

- Надеюсь, это Санта, так как для всех остальных мы уже закрыты! – услышал я звонкий приятный голос из глубины магазина.

Через секунду из-за разноцветных зарослей появилась невысокая смуглая девушка. В руках она держала горшок со светло-синими фиалками, которые были одного цвета с ее глазами.

- Здравствуйте! Меня зовут Клаус. Санта Клаус, - пошутил я в ответ, и она улыбнулась уголками губ.

- Вообще-то, приличные Клаусы ходят через дымоход, а не вламываются в двери! – она насупила черные брови, словно капризная девочка, и в ее глазах заплясал лукавый огонек.

- Дымохода не обнаружилось, а через кондиционер как-то опасно, - оправдался я.

- Одну секунду, сейчас я справлюсь с этими крошками, - она кивнула на фиалки, -  и обслужу вас.

Быстрым проворным движением «садовница» поместила горшок в специальную подставку и стала отирать руки от земли, пока я любовался ее миниатюрным телом. Невероятно, до чего привлекательными бывают маленькие женщины. Их аккуратные ножки, тонкие запястья и лодыжки просто созданы для любви.

- Слушаю вас, - доброжелательно сказала она, справившись со своим делом.

- Найдется ли в вашей лавке полсотни белых роз?

- Ого! – она удивленно подняла брови. Выразительные глаза ее снова загорелись, но уже не радостным, а печальным огнем, какой бывает у незамужних женщин на свадьбе лучших подруг. – Повезло же миссис Клаус, - добавила она, пытаясь сохранить веселый тон беседы, и стала пересчитывать бутоны роз.

Ее маленькие пальцы касались белых лепестков так бережно, что я невольно представил себе, как умело и нежно она, должно быть, умеет дарить свою любовь. Вот оно, готовое произведение искусства – девушка, живая и естественная, не умеющая скрыть свою печаль из-за того, что она сегодня одна. Она прощается со своими цветами, даже не зная, какая судьба им уготована.

Меня нестерпимо потянуло к ней. Захотелось обнять ее, распустить черные волосы, туго затянутые заколкой,   страстно целовать ладное чувственное тело, исследовать все плавные линии, едва скрытые синим шерстяным платьем.

- Завернуть?

Разгоряченный своими фантазиями, я не сразу понял вопрос.

- Цветы завернуть?

- Если вам больше нравится так, то заверните. Цветы для вас, - сказал я, едва сдерживая в голосе дрожь возбуждения.

Сперва она непонимающе взглянула на меня, затем многозначительно улыбнулась.

- Это не миллион алых роз, но, может быть, вы пригласите на ужин бедного художника? - совсем осмелел я.

- О, да у нас собирается большая компания. Я, пятьдесят роз, вы – это будет хороший Новый год.

Маленькая садовница жила на втором этаже дома, в котором помещался ее магазин. В небольшой уютной квартире пахло сосной и елочными игрушками, над столом низко висел алый абажур.

Мое желание владеть ею было нестерпимым и она, почувствовав это, отдалась мне почти сразу. Сперва была холодной и робкой, как зимнее утро. Я целовал ее шею, небольшие упругие груди, смуглые нежные бедра, пока тело ее не начало расцветать, словно весенний сад, и излучать первое несмелое тепло желания. Ее темные соски набухли, словно почки, обещающие вскоре принести самые сладкие плоды удовольствия.   И, наконец, оба мы слились в жарком зное, которому позавидовал бы сам август. В ее плавных движениях появилась неожиданная раскованность, зрелость, и мне оставалось лишь наслаждаться плодами разбуженной невероятной силы ее страсти.

Едва мое дыхание успело выровняться после пережитого «сезона» любви, раздался телефонный звонок.

- Такое ощущение, что я послала тебя за подснежниками! – разъяренно рявкнула Татьяна.

- Посыпь льдом свои кактусы, - съязвил я.

- Очень смешно! Быстро покупай цветы и домой! – скомандовала она и повесила трубку.

Тогда я нежно поцеловал «садовницу» и спросил:

- А еще полсотни роз найдется?