Призраки Елены Прекрасной первые главы из 14 к сб или Первый раз жопу

Призраки Елены Прекрасной.

Гости подъезжали. Вольдемар, как и условились, прибыл заранее и жестом радушного хозяина приглашал к столу. Уютно расположились, бармен подал кофе и торт, раздались благодарные возгласы. Польщённый Вольдемар раскланялся – Schwarzwaldkuchen украсил встречу.

Приступили к угощению.

- Ветрено сегодня, - сказал задумчиво Манфред.

- Вчера, вроде, растеплело, - ответил Вольдемар.

- Я уж думала – весна, - поделилась Розетта.

- Февраль, февраль, - возразил Томас.

Писатель, не желая терять времени, раскрыл блокнот с заметками, обнаружил запись: «Она вошла... », - и фраза обрывалась. В недоумении принялся искать её логическое продолжение, зачем-то «она» входила, но тщетно, ни на одной странице не нашёл и лёгкого намёка на дальнейшие действия того, кто вошёл, и углубился в размышления, с каким событием или с какой мыслью связаны два слова.

Анита встрепенулась:

- Вы слышите, кто помнит?

Ложечки положили, чашки поставили, смолкли, довольный бармен значительно взглянул на них и сделал музыку громче.

- Я узнал! - растроганный Томас подпел:

«If it takes forever I will wait for you

For a thousand summers I will wait for you

Till you're back beside me, till I'm holding you

Till I hear you sigh here in my arms... »

- Славная история: зонтики, зонтики, шербургские зантики, - и слеза блеснула у Аниты, - славное было время!  

Двое, расставаясь надолго по велению судьбы, клялись в вечной любви, голос девушки показался писателю более искренним в уверениях не изменить, остаться преданной. Розетта вздыхала, только и оставалось, что грустить да вспоминать и поминать.

Неожиданно понизу понесло холодом. Писатель зябко поёжился,   поджал ноги. «Ледяная мгла космоса, где души летают, поглотит... » - и вновь поёжился: куда ни убегай, нагонит время и его проверить, насколько он был прав в размышлениях, как оно там, холодно или жарко.

Гости надели кто шапки, кто кепи, на Розетту пальто накинули, в шарф завернули, перчатки натянули.   Однако, с присущим их возрасту самообладанием, не выказывали ни досады, ни раздражения. Кельнер проверил окна в зале – закрыты, сквозняки не могли угрожать.

Она вошла.

Писатель побледнел: неоконченная фраза из блокнота, что не давала ему покоя, воплотилась в зримом облике, и облик был прекрасен.  

Да, хотите верьте, хотите нет, но «Она вошла», красивая, яркая, и стремительно направилась к их столу. Летнее платье при каждом шаге взвивалось и обнажало стройные ноги, изящные туфли подчёркивали лёгкую, победную походку. Пышные тёмные волосы развевались вкруг головы. Уверенная в силе своего обаяния, без стеснения и кокетливого смущения ослепительно улыбнулась и промолвила:

- Боже, какая прелесть, какая прелесть!

Писатель вполголоса промолвил:

- Ты... как это ты... и в любимом платье?

- Дорогой, я попросила, они милостиво уступили...

- Насколько помню, неделю назад...

- А ты не вспоминай, не всегда это хорошо.

И она легко прикоснулась к его плечу: и вмиг ледяная игла вонзилась в сердце – он терял жизнь.

- Не пугай людей, мой дорогой.

Сняла с плеча тяжёлую, как судьба, руку, и сердце забилось, и жизнь вернулась.

Молодая женщина одарила каждого за столом ясным взглядом.

Благосклонно опустился с высот зала тёплый мягкий воздух, и в зале разогрело, Розетта раскуталась, тихо посмеиваясь, остальные сбросили шарфы, кепи.

- Слышала ваши повести, возжелала своей поделиться, спешила, запоздать боялась. Позволите?

Мужчины бросились на помощь, Манфред со стулом подоспел первый, учтиво пригласил даму скоротать с ними время, на что она искренне поблагодарила кавалера и заняла место рядом с писателем, во главе стола.  

- А где же шампанское, - незнакомка капризно надулась.

Мужчины забеспокоились, заговорили разом, ринулись к бару. Не  прошло и минуты, как появились на столе три бутылки запотевшего настоящего российского шампанского, к ним хрустальные фужеры.

- Кавалеры, дамы ждут, открывайте!

«И пробки в потолок... »

Послышались звон хрустальных бокалов, восхищённые возгласы, женский смех, посетители с нескрываемой завистью поглядывали в сторону веселья. А там отпили и с умилением посмотрели на гостью.

- Простите, не представилась – Елена.

Манфред воскликнул:

- Елена Прекрасная! Кто за это звание, я лично «за»!

И взмыли руки единогласно вверх, и зазвучали голоса: «Да, да, да... ». Елена зарделась.

- Благодарю вас! Признаюсь: уютно с вами, привольно. Привыкла  быть среди людей, среди друзей, среди знакомых. Танцевать, смеяться, любить – это жизнь,

Отставила в сторону фужер.

- Настал черёд поведать вам, добрым слушателям, о себе; ползунки, первые поцелуи, воспалённые мечты девчонки пропустим, наше внимание займём рассказом о моей женской судьбе. Она, ни для кого не секрет, начинается с замужества.

Первый раз я вступила в брак в 21 год. Да, сказала «первый», будет и второй, и третий, - вздохнула, подняла влажный взор на гостей, - вы верно подумали.

За столом загудели: у них в мыслях такого не было, Анита замахала руками, отгоняя от себя наговор.

- Так оно и было, никаких секретов! У одной моей знакомой восемь в очереди  к её телу поджидали, по году тратила на любопытного – и ничего, до сих пор живёт и здравствует.

Мужья.

- Итак, в 21 год вышла замуж по случайности, - хитро прищурилась, - не СЛУЧАЙНО, а при удобном СЛУЧАЕ.   На премьере спектакля моего известного Москве дяди возник богатый миллионер из Австрии – вот и случай, а он всегда подписан Богом. Премьера состоялась на славу, дядю до утра поздравляли, развозили по домам заснувших за столами гостей, а меня отвёз Краузе, новый знакомый, и пошло: гулянка, вторая, третья...

Где я, там и он. Подруги завидовали: смотри, кто за тобой бегает, по тебе страдает, какой  мужчина, костюмы какие, галстуки, платки, нашему мужичью до  него далеко. Я, словно бес вселился, щеголяла, соблазняла, дурила. Опомниться не успела – сыграли свадьбу. Вывез меня из России, бросила всех, не за кого там было зацепиться, в Европу въехала женой. А что это такое –  быть женой, кто ответит?

Женщины нерешительно переглянулись, мужчины кто покраснел, кто  продолжал невозмутимо пить кофе.

- Не знала я этой науки, тяжёлой науки...

Никто не научил, никто не рассказал. Мама днями на работе –  врач, отец сбежал от нас в поисках иного женского тела, помягче, попослушнее. Родные и накомые – парад артистов, ни одного нормального человека, мама о них отзывалась плохо: беспутные вольные художники. Красивые, умные, знаменитые, публика узнавала, где бы ни появлялись. Но чему они научат, сами нуждались в поводырях. Попыталась ворваться в мир звёзд, занять достойное себе место: цветы, овации, деньги. А мой дядя сказал: я на сцене «говорящая кукла», снял в эпизодике на 20 секунд, затем втихую из фильма выбросил.

Я просто присутствовала при них, как ещё сохранила себя – ума не приложу, хотя мама ревностно следила, спать сама меня укладывала. О замужестве с кем-то из них в мыслях не держала, видела –  прильнуть там не к кому, ни извилинки, ни уголка в душе: всё растратили на славу, на успех, на сцену. Запутались, где они, а где роли. Страшные беспощадные эгоисты, оставила их побоку и принялась учить языки, задумала бежать из России, подальше от холода, снега, отогреться в богатых странах. Столица слухами полнилась, и до меня дошли.

Австриец Краузе подоспел вовремя. в благословенную Вену привёз, по гостям водил, с гордостью «русскую» показывал, сердце замирало от жадных откровенных взглядов ловила богатых мужчин, с именами. Голова пошла кругом – вот сцена, где могу блистать во всей красе. Приглашения, знакомства, кавалеры вились вокруг, звонили. Безумные надежды взросли на благодатной венской земле.

А одним днём всё рухнуло: дядя Краузе увёз меня в горы, поселил в замке, закрыл на ключ и исчез. Как в сказке – «Синяя Борода», не хватало подвалов с убиёнными. Одна на весь дом, на всё хозяйство: ни служанки, ни соседей, ни собачки. Родила сына, бродила с ним на руках посреди стен, ваз и лестниц. С моими-то знаниями, с красотой, с чувствами гибнуть в забвении, в безмолвии.

Отогрелась, называется, – превратилась в приложение к бизнесу, на ночь-две приезжал, спал со мной и на месяц-два вон из дома. Три года терпела, Тимушка подрос, собрала чемоданы, взяла деньги, сына в охапку, спустилась с гор, остановила проезжающую машину, села и поехала туда, куда повёз водитель.

Он был не глуп, привёз к себе, влюбился, оказывается, с первого взгляда. Свен, швед, из машины не выпускал до самого дома, напитки, еду подносил, в туалет за наи следовал. Я подумала: «Судьба благоволит ко мне». Вышла второй раз замуж, не сбивайтесь со счёту

А как бы поступили другие женщины на моём месте!?

Сын на руках, ни дома, ни работы, ни денег – не до выбора и не до размышлений. Но недолго стряпала, стирала, гладила, посмеялась судьба надо мной, и рассказать нечего. Дети у шведа были не намного моложе меня, свекровь – истинный карл под Полтавой, русских не переносила и на дух. Сын настрадался – что ни день, то синяк, что ни вечер, то слезы, да обильные, с рыданиями. Чемоданы в руки, приказала увезти в Берлин.

Не отказал, устал мужик от мамы, от меня, от Тима – я в Германии.

Приподняла брови, помолчала, промолвила изумлённо.

- Два года жизни поместились в двух фразах; однако, жутковато, господа.

Задумались гости, задумался писатель.

- Почему в Берлин?

Немецким владела в совершенстве, а без языка в любой стране никуда, да и мама в Москве познамкомилась с туристами  из ГДР, хоть это и запрещалось по тем временам, она была у меня смелая, безрассудная, я в неё, ни в отца. Они дали телефон, так принято у западных – приглашать к себе в гости, номер я берегла, с собой имела и в Берлине позвонила. Они неожиданно для меня обрадовались, встретили с объятиями, отвезли к себе. Как бы нам ни было хорошо, но жить собиралась отдельно.

Вместе нашли дешёвую квартирку в старом доме на пятом этаже, с печным отоплением. Зимой и летом таскала вёдрами уголь наверх для тепла и горячей воды, сынок нёс своё ведёрко, помогал. Усиленно искала работу, взяли в школу.

С первых же дней взбрыкнули дети, их родители: русская, ничего не знает, не умеет, кричит, злая... Стена упала, оккупанты – вон, я среди них. Близился конец света, стояла на самом краю пропасти, толкни кто – упаду и не вскрикну; стискивала в объятиях по ночам сына и рыдала.

Нужен был, и срочно, ему отец, мне муж, где найти.

Элли Лисовская, коллега по школе, на диско позвала; похаживала туда в конце недели. Мужиков молодых там много крутилось, можно было бы и подобрать, но оставить одного сынишку да и ночные гулянки – не про меня, возраст не тот.

Соседка по дому Клава свела с немцем Витцелем, он давно просил познакомить с женщиной из России, они во всём надёжнее – она устроила встречу.

И вновь случай, и вновь померещилась удача.

Свиделись, полюбил, забрал нас к себе из печного ада.

Богатый, старше меня, и намного, дом восхитительный, Витцель ковром расстилался: утром кофе в постель, булочки хрустящие, сына принял как родного. Клава потребовала: «Лена, начали – закончим, тащи в загс мужика. Не молоденькая, выходи за него, какого тебе ещё надо! »

Решилась и взошла на эшафот в третий раз. Богатая свадьба, богатые гости, подарки – в третий раз, собрать их все, но растеряла по дороге.

Он старался, связи имел большие, крепкие. Его друзья устроили меня в университет на кафедру филологии. Защитила доктора с их помощью, дали академ-град, высокую зарплату, массу привилегий.  

Что говорить – родилась заново: дом, работа в универе, путешествия. Я молода, до всего жадная, глаза нараспашку. Студентки расспрашивали с завистью: «Где курточку купили, косметику? » Наивные, невинные, слова ласкали душу; каждый день стояла на сцене, светили софиты, нежилась в их лучах. Мой артистический дар жить, а не играть на подмостках театра, прявлялся во всей своей красе. На дом забегала перекусить да выспаться. Мой суженый мало, что мог, ни поговорить, ни посмеяться. Гостей моих, а я обожала приглашать людей как можно больше, кормить обильно, поить обильно он не привечал.

Постель делил со мной раз в неделю по пятницам, график не менял. Отлаженный был механизм, каждой функции выделил своё время, секс в его возрасте полезен не более одного, ну, двух раз в неделю, берёг своё здоровье, да и какие эмоции при бизнесе!

Ни у коем случае не хочу обижать присутствующих, но, поверьте, не ошибусь, все мужчины здесь как один.

- Что вы имеете в виду: «как один», - осторожно осведомился Томас.

- Что имею в виду, - повторила вопрос Елена, подумала, - ну, судите сами...

Так сложились обстоятельства, что я познакомилась в университете с Таней, с русской.

Томас побледнел, Вольдемар вида не подал, что наслышан об этой женщине, писатель машинально повторил: «Ужель та самая Татьяна».

- Знала моя новая знакомая жизнь и снизу, и сверху, так и заявила при первой встрече: «Если на заборе написано «х.. », не верь глазам своим».   О здешних мужчинах сказала просто: «Кислые, ни огня, ни романтики, ни поэзии. Три часа в баре просидишь, как дура – никто не подойдёт, руки не протянет, в гости не позовёт. Все только и ждут, когда сладенькое подадут, удовлетворят. А в Испании вошла в кафешку хлебнуть, и на женское тело моё тореадоры, как звери дикие, набросились. Рвали его, рвали... »

Женщина уникальная, разбитная, меняла мужиков, как перчатки, помните, я говорила, восьмерых извела, крепкая, не чета мне, сил на всех хватило. Смотрелась всегда готовой к бою, последнему и решительному: плечи развёрнуты, грудь вперёд, взгляд поражал наповал. Устоять перед ней было невозможно.

Не дело себя сравнивать с кем-то, тем более, женщине – а я сравнила и позавидовала.

Жизнь проходила как по линейке с равными делениями, ни шагу в сторону, к этому ли я ехала, столько пережила, перетрудилась с моей-то красотой, умом и обаянием. Поневоле возмечтаешь о запретных утехах с дикими зверьми, о любви, жаркой, страстной, всё сжигающей дотла!

Словно кто вселился в меня, нашёптывал, уговаривал, посмеивался. Сон не шёл, до утра ворочалась, на работу ехала, с работы ли – в голове фантазии жаркие. И успокаивали, и раздражали.

Наваждение.

Что вы думаете – вселенная услышала мольбы, случай не отказал и в этот раз.

Неожиданно в середине семестра посадили к нам в группу молодого Дария. Забавный паренёк, разбирали тему «Семья», девочки пошутили, а сколько жён может иметь мужчина. Дарий высокомерно: «Сколько денег, столько и жён, так у нас, в Иране». Мы посмеялись, сделали вывод: вот как мыслят мужчины, и горячие, и холодные.

В кафе шумно ворвались девочки с тяжёлыми рюкзаками за спинами, заливаясь безудержным хохотом, выкрикивая: «Я первая, нет, я первая! » - ринулись к стойке и запросили разом: «Ванильное, шоколадное, манго! » Как ни удивительно, бармен справился и каждой вручил именно её заказ.

Елена приподнялась, вероятно, хотела подозвать, но села и сникла.

- Встаньте, не бойтесь, подойдите, будут рады поговорить с вами, Леночка, - и Анита рассиялась.

- Что вы, что вы, они ещё ничего не знают, зачем пугать, – вырвалось у Елены.

Девочки убежали.

- Какая прелесть – я тоже любила мороженое.

И усмехнулась чему-то своему, чему-то далёкому от кафе, от гостей, от писателя. Все встревожились: не вздумала ли милейшая дама покинуть их?! Но Елена поправила волосы и продолжила:

- С первого часа пленил он меня, нет, не права: с первой секунды – вошёл, взглянул – и я погибла, понимаете, застиг врасплох, хотя я вновь не права, сама поджидала, сама и откликнулась. Это было наваждение – он входил и обжигал меня чёрными глазами, где бы ни находилась, настигал. Ничего не говорил, выходил – оборачивался и испепелял взглядом.

Видели бы вы его: невысокий гибкий ассириец, смуглое лицо, яркие губы, сросшиеся чёрные брови, не хватало бороды, в кольцы завитой, да щита с мечом. Юный языческий бог.

И дала я волю воображению: во снах сливались мы с ним в безумии, нас затоплял океан наслаждений, мы тонули и всплывали с ним вместе на гребнях волн... Утром просыпалась без сил, без желаний, всё растеряла с ним, а он, казалось, рядом стоит, улыбается, волосы мои расчёсывает.

Заболела: «Ах, няня, няня, я больна... »

Витцик с вопросами, что да что, не отступал, беспокоился. Отмахивалась: да хорошо всё, мигрень, от мамы досталась, убегала,

спешила на работу юнца увидеть, замереть сердцем, потерять сознание, но увидеть, иначе погибну – однако, первый шаг ступить самой...

Елена замялась, все затаили дыхание, она пересилила себя.

- На кафедре было принято студентов для близкого знакомства и сотрудничества приглашать к себе на чай или кофе, что и сделала, дом-то не маленький. Кофе, чай, шутки, смех – все довольны. Ушли, он остался, сидел, с места не двигался, а уж поднялся – сама ему в руки упала.

Раздел, положил, вошёл... Приняла жадно, нетерпеливо, словно всю жизнь ждала, бёдра его обхватила руками, с силой прижала к своему лону. Простонал мальчик, звонко рассмеялся, словно ребёнок, и мы, как и было во сне, слились, замерли...

И вечность длилась, тысячелетия промелькнули в те доли секунды, что он был во мне, а я была в нём. Повёл, чуткий и нежный, я последовала за ним, мы погрузились в океан забытья. То порывисто и стремительно, то медленно плыли мы по волнам – и шторм обрушился на нас.

Ликующие, вопящие, ворвались мы в него и затонули в водах океана.  

Елена с изумлением прислушалась к себе.

- И это было, страницу не вырвать, не перечеркнуть, думаю, наверху, там, уже прочитали. Признаюсь и вам, зачем таиться: не знала я до Дария моё женское тело, его душу, он пробудил её, утолил непонятную с детства мне вечную тоску, метания прекратились, «к прежнему возврата нет! »

Потекла вторая тайная жизнь, в ней я была взбалмошной, неуемной, глупой, страстной, была собой. Каждый день казался последним – сегодня или никогда, завтра поздно, свет померкнет, мгла поглотит, только сегодня и только сейчас случится единственное в жизни. Сдерживаться, поджидать – ни за что, напротив, спешила, звонила, требовала.

Дарий летел на зов, искали убежище.

Домой нельзя – сын придёт со школы, а то муж нагрянет, к подругам

нельзя – поползут слухи, к нему нельзя – с сестрой жил. Отель за отелем меняли. Тут-то Таня и подошла, подхвалила:

«Хорош твой скакун Дарий, по тебе вижу, ишь как воспряла, такая удача не всем выпадает, » - и глазами съела.

«О чём ты, Танечка? »

«Ах, ты, белая-несмелая, Таня знает всё, держи ключ от лаборатории, кушетку не проломите, пользуйтесь добротой, Ромео и Джульетка».

Взяла – место удобное, под боком; правда, пугали банки с кусками тел, скелеты, плакаты с мышцами, с костями; просила об одном: не кричи громко, сбегутся!  

Помучились, помучились, вернула ключ, Таня в обиду: не доверяют, от сердца оторвала, навстречу пошла, больше не даст, по газонам любите друг друга.

Мы с Дарием нашли пансион на краю города, туда и ездили...

- А что с сыном, - воскликнула Анита

- С каким сыном, - Елена с трудом пришла в себя, - а-а, вы имеете в виду Тима?

- Да, да, - раздались голоса.

- Забылась, чрезмерно увлеклась. Всё было очень хорошо, мальчик устроился чудесно: мамины знакомые, помните, я говорила, старички  из ГДР, в Тиме души не чаяли! Отдала им – называл их «бабулька, дедулька», домой не хотел приходить, дни и ночи там проводил... Всё было прилично. Рос красивый, девчонки бегали, парни некоторые заглядывались, а учителя обижали, думаю, от зависти к родителям, к богатству Витцеля.

- Кстати, Витцель, он-то как, ваш муж, - поинтересовался Томас.

- А что муж... Очень хороший человек, радовался моему оживлению, так же, как и прежде, уезжал по делам, приезжал. Жизнь текла размеренно и спокойно, полный комфорт в семье, мы друг другу не мешали.

- Простите, но вы предали брак, сына, - Вольдемар покраснел.

- Это любовь, понимаете, настоящая, преданная, беззаветная, я знаю, что значит любить, - горячо возразила Розетта.

- И я бы не сказала, что предала, - ясно взглянула Анита на гостью, - она никому не желала зла, никому не мстила, не путайте!

- Устала жить со стариком, попробуйте, - заметил Манфред.

Все в удивлении повернулись к нему, Розетта закашлялась, зацепила чашку рукой, на скатерти расплылось пятно. Анита подложила бумажную салфетку под чашку.

Наконец, гости успокоились, Елена продолжила.

- Видите ли, я жила как в аквариуме: окружали меня немые и глухие. Кормёжки предостаточно, нарядами шкафы забила: его такая форма жизни устраивала, ни искорки, ни безумных выходок, ни взрывов. И слова, что говорила, иной раз в исступлении выкрикивала, обтекали Витцеля, нигде не задерживались, не скапливались, немец был ровненький, без швов, без изгибов, жестяной аппарат. В его мире мне места не было, и в моём Дарий вытеснил мужа.

Я холила мальчика, в рестораны, в кафе водила. Если по телефону голос слышала – таяла от блаженства, потому и звонила по нескольку раз в день. Писала доклады за него, просила  коллег не быть слишком строгими к юноше – иностранец. Браслеты, портмоне дарила, на дом к нему корзину пива привезла однажды.

Не помню, кто, сказал: «Ох. уж это однажды! »

Однажды я спускалась после занятий вниз по широкой лестнице,

разглядела Дасю в стайке студенток, девушки щебетали, он по-детски тихо посмеивался. Как током ударило: это смех для меня, какое право он имел другим его отдавать? Я мимо раз прошла, второй – не взглянул, подойти  - духу не хватило. Позвонила, спросила, ответил: «Не видел, а что? »

Встречались реже, уклонялся; являлся – робела под чужим взглядом, слова не шли, застревали, он молчал, развлекался и отвлекался. Исчезал, а я проклинала себя – не достойна мальчика, старая.

Перевёлся с моего курса, звонила, он не отвечал, забрал последнюю радость: лишил своего хриплого со срывами на фальцет голоса. И ярость охватила меня, она была безгранична, злоба душила, в лихорадке писала: «подлец, невежда, жеребец. » Не откликался – подбавила: «Кормила, поила, дарила альфонсу».

Ответил: «Верну твои деньги, закрой рот. »

Поверите ли, обрадовалась: увижу, увижу, обещает вернуть, значит, придёт, до денег и дела не было.

Нет, не пришёл, поехала, приехала. Открыл дверь, посмотрел: «Что надо, сказал – верну, зачем пришла», - дверь захлопнул. Стояла, смотрела, ничего не видела — ослепла, ничего не слышала — оглохла. Писатели утверждают, что месть созревает годами, долго её вынашивают, пока не лопнет нарыв — ерунда, не прошло и доли секунды, как страшные мысли возопили: убей, разорви, раскидай, пусть расклюют, растащат по кускам гнусное тело.

На кафедре накалялась атмосфера, ощущала – выталкивали, гнусные мысли шуршали в головах коллег, любое слова, любой жест, любой взгляд вызывали панический страх.

На паузе как-то Таня громко спросила: «Лена, Лен, ты когда ключ вернёшь? » Я промямлила: «Какой? »

Таня карандашом, словно на лекции, по столу постучала, коллеги кней повернулись, затихли.

«Белая-несмелая, вы только посмотрите на неё! Я же вам говорила, не верили, как шашни со студентами вытворять, так дай ключ, как вернуть – ничего не знает, я не могу попасть в лаборантскую, нарушаю учебный процесс! »

Бежать надо было, бежать, как можно дальше и как можно быстрее. Походила я по Берлину в те дни, старалась как можно выгоднее продать себя, - не брали, как услышат «с универа», туда позвонят, затем откажут Витцель нашёл место в гимназии.

Коллеги прознали, посожалели, я им «отходную» устроила с кофе, с булочками да с колбаской. Ели, пили, тосты говорили, пришла документы забирать – хоть бы один из вчерашних гостей взгляд на меня бросил, слова сказал – нет, в упор не видели. Не дрогнув ни одним мускулом, удалилась, в вестибюле спряталась за колонну и взвыла.

Повыла да пошла.

Дарий молчал, словно и не было Ленуси в его жизни, не звонил, не писал, не отвечал. Конечно, встретиться, повидаться, рассказать, как живу, что делаю, чему радуюсь, по кому скучаю, было бы для меня счастьем, хотя бы одним глазком. И, поверьте, никогда более не желала гибели мальчику Дарию, в чём его вина передо мной, это я не сумела покорить, обворожить,

отравить его собой, как он меня. Но, признаюсь, иногда ночами, уйдя на кухню с сигаретой, мечтала  услышать прежние его стоны, вопли, увидеть судороги, но не от блаженства на теле моём, а от страданий душевных.

Воцарилось напряжённое молчание, гости боялись и шевельнуться.

В кафе жизнь шла своим чередом: зажглись лампочки, за окнами стемнело. К столу робко приблизились две девочки из тех, что сегодня безудержно радовались мороженому.

- Вы куда в такой поздний час, где ваши родители, - спросила строго Анита.

- Перестаньте, хотите ещё мороженого, - Манфред достал бумажник.

Они не ответили, подошли к Елене, одна сказала:

- Тётенька, у вас красивое платье, но оно летнее, на улице холодно, вы замёрзнете, мы вам шарф принесли, тоже красивый, мама дала. Можно, мы повяжем?

- Да, конечно же, - вымолвила Елена.

Бережно повязала вторая вокруг шеи молодой женщины пушистый цветной шарф.

- Какая прелесть, какая прелесть, - Елена зарылась в нём, - спасибо, деточки.

- Простите, нам пора, - упорхнули.