Mein Gluck

Ohne dich kann ich nicht sein, ohne dich mit dir bin ich auch allein.

Женщины так устроены, что мужчинам подходят идеально. А вот мужчины женщинам подходят не всегда. И это загадка. Женщин приятно трогать, особенно губами. Но они почему-то говорят: «Но-но! », «Что за дела? », «Вот ещё! » Как будто мы виноваты, что они такие красивые и манящие.

Мыльное лето выскальзывало из рук. Лопались пузыри надежд. Остался какой-то хвостик августа, похожий на селедочный подкопченый. Посасываешь его, покусываешь, но понимаешь, что по-настоящему он не насытит. Летом двухтысячного мы ещё не пила так пиво, как позже. Полторашки ещё только входят в моду. Разливное ещё только намечается. Мы пьем вино.

Маша принесла мне письмо от Анны. Анна - немецкий мой сон.

Когда-то подростком она побывала на Алтае с туристической группой. Группу вел студент истфака. Он играл на гитаре, сочинял стихи и знал миллион историй, о поэтах, крестоносцах, казаках и альпинистах. Вокруг девственная природа. Трава растёт гуще, чем светлые волосы фройлен Ани. Звёзды огромные, как её голубые глаза. Она смотрела на гида с восторгом. Она мечтала приехать к нему. А он пошел в священники. Oh mein Gott!

Она приехала в его город. И почему-то искала его через меня. Ну да, мы ходили в один литературный клуб. Но я давно потерял с ним связь. Я атеист, он священник. Раньше мы могли выпить вместе, а теперь он пьет исключительно кагор, а я всё остальное. Он пишет добрые, возвышающие душу стихи, канты, псальмы. А меня в душе звенит Бодлер, Рембо.

Ave Maria - лампада тиха, В сердце готовы четыре стиха: Чистая дева, скорбящего мать, Душу проникла твоя благодать. Неба царица, не в блеске лучей, В тихом предстань сновидении ей!

Но девочка Анна выросла, она закончила университет. Она слушает немецкий рок. Она не готова стать женой православного батюшки, тем более у того уже есть жена. Зато мы оказались на одной волне. Сабельный шрам на лице придавал ей ещё больше очарования, голубые глаза смотрели прямо, разрушая с алмазной твёрдостью все мои увёртки, способы защиты и желание запудрить мозги. С Анной можно было говорить только правду. С точностью Гегеля формулируя свои мысли, и с самозабвением Фрейда препарируя свои желания и чувства. Её хриплый голос вспарывал сердце изнутри.

Здесь не было кокетства, погони, игры, каприза. Предельно просто: ты такой, а я вот такая. Ты мне нужен вот прямо сейчас. Прямо со своими нелепыми стихами, черными глазами, сияющими восторгом перед моими такими простыми прелестями, смешным отростком между ног, лаской и жестокостью, с которыми ты обнимешь меня, а потом оставишь. А я чувствую, что прямо сейчас нужна тебе. Со всей верой в твой талант, твою силу, смехом над всем, что ты делаешь и безграничной верой в твоё предназначение. А притворство не нужно, потому что оно сокращает отпущенное нам.

Я смотрел на её грудь как космонавт – из иллюминатора, на неизвестную планету. Там было видно траву, ветви деревьев тихо качал ветер, бежала малиновая река, на фоне далеких гор парили неизвестные птицы. Проскакал мимо четырёхухий кролик, пробежал полосатый семиглазый олень. Приборы показывают: атмосфера пригодня для дыхания. А я не решаюсь открыть люк. Эта планета не для меня, думаю я. А для кого? А вдруг, там, в зарослях, таятся колючие тигры и ласковые змеи, которые убивают гремучей нежностью?

Дурачок, я упустил своё немецкое счастье. Шанс превратить свою жизнь в сплошное месиво поэзии, порно, задушевных разговоров и подлинного немецкого экзистенциализма.

Это было очень страшно, почувствовать, что ты для другого человека незаменим. И, что он так легко принимает эту незаменимость, и прощает тебе её.

-Хочешь меня?

-Каждое произнесенное слово уже есть ответ.

-Хайдеггер.

Блин. Ну как после такого можно целоваться?

Я же хотел рассказать про драку, а рассказываю про Анну. Ладно, про драку в следующий раз.

Анна думала, что приехала за своей девичьей любовью, а встретила меня. Я думал, что мой идеал - ошеломительная тонкая красавица, а оказалось – умная женщина. Мы искали и ошибались, но поиски и ошибки привели нас другу к другу. К сожалению, мы ошиблись ещё раз, не поверив в свои чувства. Ах, эти сиюминутные романы, они столько раз врали, а теперь, когда свалилось настоящее, стало страшно вдвойне, что это – настоящее, и, что это - только очередная иллюзия.

-Ты заблудился в самом себе, пойдем со мной и я выведу тебя из лабиринта.

-Ты ошибаешься. Никакого лабиринта нет. Есть пространство и движение, никаких стен, никаких преград. И никакого выхода нет.

-Что любит любовь?

-Бесконечность.

-Что опасается любовь?

-Границы.

-Сёрен.

-Кьеркегор.

-Мы что так и расстанемся?

В тот году неё были белые локоны, они щекотали моё лицо. В следующую нашу встречу она была уже обритой наголо. Тяжесть музыки, которую она слушала, конкурировала с тяжестью её грудей. Китайское бельё не выдерживало и лопалось.

Её нехилое тело хотелось месить как тесто, ставить в печь своих развратных мыслей и выделывать такие вкусные кренделя, чтобы потом пальчики облизывать и язык прикусывать. И в тоже время в этом теле существовала такая невероятная душа, поэтому тело хотелось держать в руках как хрупкий сосуд, чтобы не разбить, нежить его и любоваться, протирать его изгибы и сумасшедшие впадинки с выступами, как тряпочкой, своим взглядом и ладонями каждые полчаса.

Да и я не мог сдержаться. Секс превращался в мучительный философский диспут между сознанием и телом. Обессиленный я смотрел на неё и не мог понять, что же меня так привлекает в ней? И даже версий про её ум не было. А ведь мы мыслили в унисон. Или, по крайней мере, могли считывать мысли друг у друга. Поэтому потом, в более поздние встречи её бесило, что я намеренно говорил какие-то банальности, она не могла поверить, что так крепко ошибалась во мне.

А мне казалось, что я её всё время обманываю, что всё время тянусь к её какому-то заоблачному уровню отношений, когда всё нестандартно, всё на пределе, интеллект совершает какой-то необузданный дикий философский танец внутри, чувства кипят и ежеминутно выпускают тонкую струйку пара. А если это не так, то такой человек словно спит наяву или врёт самому себе. Я очень устал жить при таком высоком накале чувств, мыслей и телесных упражнений. К концу дня нашего общения от меня оставалась только корочка, кожура. Самоубийственное счастье. Всё равно, что кролику дружить с цаплей. Она не научит его летать. А он навсегда потеряет веру в себя, и решит, что кролики это аутсайдеры мироздания, только и делают, что жрут, гадят и размножаются, а ведь цель всех истинно крылатых – парить в облаках.

Анна исчезла. Растворилась в своем немецком поселке. А потом уехала в Германию. Я уверен, она счастлива. Люди липли к ней, как муравьи к камеди. Она питала всех. Как атомная электростанция. Рядом с ней росло всё: благосостояние, плодовые деревья, люди, интеллект, чувства.

Почему же я не остался с ней? Потому что когда кто-то говорит тебе: «Со мной весь мир станет твоим! » Это кажется смешным и ненастоящим. И потом, я хочу сам завоевать этот мир, без чьей-то помощи, и уже потом положить его к чьим-то ногам. А тут даже какое-то пренебрежение. Глупый дурак! Прости меня, моя немецкая любоффь!

Auf den Asten in den Graben ist es nun still und ohne Leben Und das Atmen fallt mir ach so schwer weh mir oh weh, und die Vogel singen nicht mehr.

Мария отдала мне письмо от Анны. Я прочел его и предложил Марии напиться. Мария сказала что-то вроде: «Мне параллельно» или «Мне фиолетово». Она училась на филолога, обожала молодёжный сленг. И мы напились так, что потом я попал в историю с дракой.

© Сергей Решетнев Фото didivi