41. Холодная встреча

Паша была дома. Встретила она меня более, чем холодно. Холодно было и в доме. Я сразу же проверил воду – не замёрзла.

-- Я чуть открыла кран, чтобы не замёрзла. Принеси дров. Холодно.

-- Сколько дней не топила? А унитаз не спасала?

-- Четыре дня. Затопи печку. Унитаз пока цел.

Я затопил печку, принёс дрова. Паша не приходила в себя.

-- Паша! Что с тобой?

-- Ничего. Давай вас переселим в детскую комнату, а детей переместим в мою. Теперь в доме тепло стало. Печка хорошо греет.

-- У тебя появился мужчина?

-- Какая тебе разница? Между нами всё кончено! Я больше не хочу с вами спать. За всё сделанное буду деньгами отдавать.

-- Паша! Какие деньги? Ты же едва-едва на себя зарабатываешь. Не хочешь с нами спать, не спи. Может, нам съехать от тебя?

-- Это лучше всего!

-- Хорошо. Я сегодня ночую в гостинице, а завтра переселюсь в казарму. Не переживай. Только приведу дом в порядок. Ты аборт делала?

-- Ну, делала! Донесли уже?

-- Сам догадался. Где женщина может отсутствовать три дня? В гинекологии на аборте.

В унитазе была тонкая пластинка льда. Пришлось протаивать её горячей водой, а потом перемешивать, чтобы растаял лёд и на другой стороне сифона.

-- Зачем так наливал? Плеснул бы кипятка…

-- Чтобы керамика лопнула? Хотя меня гонят отсюда, пакостничать я не хочу.

-- Печка погасла.

-- Не погасла, а протопилась. Её нельзя после такого простоя сразу топить – лопнет. Через час – два протоплю ещё.

-- А Алёша где?

-- В посёлке. Это я слишком заскучал.

-- А уйдёшь, скучать не будешь?

-- Буду. Но в столовой буду видеть. Так легче отвыкнуть будет. Пойдём в магазин сходим. Замёрзнешь здесь. Только к вечеру в доме нагреется. Да и то все вещи холодными будут. Надо будет их у печки погреть. Я перед уходом покажу.

Паша ещё не раздевалась. На дворе довольно холодно, а она в тонких парадных колготах. Я знал, где у неё что лежит. Принёс ей утеплённые мохеровые колготы и тёплые шерстяные носки. Не глядя на меня, она натянула колготы, пока я дышал в её носки, чтобы нагреть их. Принёс меховые сапожки и одел их на ноги. Паша была задумчивой. Если бы она по-настоящему хотела моего ухода, то вряд ли допустила бы так ухаживать за собой. Я достал из шифоньера шубку и шапку.

-- Я же берегу их!

-- Зачем? Потом они будут не нужны. Надо сейчас носить.

Поджав губки, она пошла со мной. На тропинке я шёл за ней, а на широкой дорожке подхватил под руку.

-- Паша! Подожди, я в казарме предупрежу, чтобы место выделили.

-- Потом.

-- На обратном пути?

Что она ответила, не понял – мимо прогрохотал грузовик. Она решительно потянула меня дальше. Переспросить постеснялся.

Продукты мы покупали отдельно. Как обычно, кроме колбасы и хлеба, я взял несколько мандаринов, яблок и кисть винограда. Паша набрала что-то своё.

-- Хозяйственные сумки при сопровождении дамы должен нести мужчина.

-- Замучаешься честь отдавать.

Мы вернулись домой. Я снова затопил печку. Зная её характеристику, натопил чуть больше: не влажная, выдержит. От плиты пошло тепло. Холодный баллон не очень стремился отдать газ. Надо поменять. А сетевой газ так пока и не успели подключить. Паше пришлось готовить на плите. Закипел чайник. Я порезал колбасу и сделал бутерброды. Пригласил выпить чаю для согрева.

-- Не хочу!

Поев, взял лопату и пошёл расчищать дорожки. По времени пора закрывать печку. Паша грелась, прижимаясь к её стенке. Из печки только начало сочиться тепло.

Похоже, после нашего отъезда была пурга, а дорожки никто не чистил. Закончив работу, принёс дров и снова затопил печку. Плита уже остыла, зато сама печка начала греть. В доме чувствовалось, что уже не промозглый холод. В этот раз я протопил печку, как следует. Пока печка топилась, собрал вещи. Но едва закрыл задвижки, понюхал жар от плиты (сразу почувствуется угар) и стал одевать шинель, как Паша спросила:

-- Ты куда?

-- В гостиницу. И в казарме надо предупредить.

-- Не ходи. Останься.

-- Не уж! Раз решение принято, отступать не полагается.

-- Саша! Прости! Не уходи! Пожалуйста, не уходи!

Паша не только ухватилась за мою руку, но и упала на коленки.

-- Не уходи! Мне невозможно жить будет. Все завидовали, что вы столько мне сделали. Меня со свету сживут. Пожалуйста, прости!

-- Не сживут, я не позволю. Не хочу тебя обременять.

-- Умоляю, не уходи! Не знаю, что на меня накатило. Делай со мной, что хочешь, только не уходи! Прошу тебя! Хочешь, ударь меня. Я это заслужила.

-- Только подлецы могут бить женщин. Я на него похож?

-- Нет! Нет! Накажи как-нибудь ещё, только не уходи!

-- Ладно. Успокойся. Остаюсь. Только за детьми не спеши идти.

-- Саша! Мне врач не велел…. Надо ещё хоть день подождать.

Она посмотрела на меня испуганными глазами.

-- Ты о чём думаешь? Холодно ещё в доме, печка только начала тепло выдавать. Простынут ещё. А у тебя что-то серьёзное?

-- Нет. После операции три дня нельзя с мужчинами спать.

-- Для меня разве это главное?

-- Ты же бросаешь меня. Не из-за этого?

-- Сама предложила съехать с квартиры. Что изменилось?

-- Не знаю. Сама себя не пойму. Останься, потом разберёмся.

Я поставил чемодан, снял шинель и провёл её в комнату. От стен тянуло холодом, но печка уже источала тепло.

-- Ты ела?

-- Не помню. Кажется.

-- Давай покормлю.

Я попробовал то, что она сварила. Было непонятное варево да ещё пересоленное.

-- Что это?

-- Суп. А что?

-- Помои! Есть невозможно! Сама попробуй.

Она только в рот взяла и ту же выплюнула в раковину.

-- Я сейчас! Я другой сварю…. Я плохо соображала…

-- Печка протопилась, газа не хватит. Бутерброды будешь с чаем?

Виновато кивнула головой. Достал из холодильника бутерброды, налил ещё горячий чай. Чтобы она не мёрзла, поставил рядом с печкой стул и посадил её, дав в одну руку бутерброд, в другую – чай. Сходил за другими бутербродами и принёс их на тарелке. Она стояла около печки.

-- Стул холодный. – как-то виновато сказала.

Я сел на стул и притянул её к себе на колени.

-- Так тепло?

Шмыгнула, как виноватый ребёнок. Подтолкнул её руку с бутербродом ко рту. Но руку с кружкой придержал.

-- Откуси ещё. Водой сыта не будешь.

Чай кончился. Осталось два бутерброда.

-- Съешь сам. В меня больше не полезет.

Сложив этажеркой, в два укуса переместил их в рот.

-- Не уходи. Мне так хорошо с тобой!

Протянув руку, поставил тарелку на кирпич у края плиты. Взял у неё из руки кружку и поставил на тарелку. Она благодарно взглянула на меня и пальчиком убрала крошку с губы. Я старательно и торопливо жевал бутерброды. Паша доверчиво прилипла к моей груди. Она и так была невеличка, но в этой позе казалась ребёнком. Макушка её головы была на уровне моего носа.

-- Тебе не тяжело?

Из-за набитого рта я не мог ответить. Только отрицательно мотнул головой. Положив одну руку на моё плечо, она полностью распласталась по моей груди.

Мне показалось, прошло около часа. Я давно прожевал бутерброды и сидел, едва дыша, чтобы не побеспокоить, кажется, уснувшую женщину. В очаровательный запах её волос вплетался чуть заметный запах больницы. Затекла нога, но я боялся пошевелиться.

-- Я, кажется, уснула. Пора за детьми. – Паша спустилась с моих коленей.

-- Давай я схожу.

Ответить она не успела. Встав, я не почувствовал ногу, однако, попытался шагнуть и рухнул на пол. Нога потеряла чувствительность и не подчинялась. Паша кинулась ко мне.

-- Что?

-- Да, ногу отсидел.

-- Это из-за меня? Я сама за детьми схожу.

Она массировала мне икру, хотя я чувствовал мурашки в бедре, неудачно опиравшемся на край стула.

-- Всё! Всё! Уже лучше.

С явной хромотой я сделал шаг. Вспомнив про тарелку, взял её и выпустил из руки – она была нестерпимо горячей. Тарелка с кружкой раскололись на несколько кусков.

-- Что с тобой?

-- Она горячая оказалась. Не удержал.

-- Посуда бьётся к счастью. Полежи, пока я за детьми схожу.

Лежать я не стал. Как только отошла нога, я поставил к печке стулья и развесил на спинках матрацы и одеяла детей. Простыни положил сверху. К отходу детей ко сну их постели нагрелись. Как мог, поиграл с ними, а перед сном принёс виноград и по мандаринке. Руслан мандарин чистил сам, а у Люды не получалось. Мы стали чистить его вместе. Пришла Паша.

-- Зачем балуешь? Они в садике уже поели.

-- Там пюре было. Надоело уже.

-- Детям нужны витамины.

Ложась спать на только что снятые со стульев матрасы, дети радовались, какие они тёплые. Ещё радостнее приняли тёплые одеяла. Паша осталась усыплять их, а я снял с дивана тонкий матрас, одеяло и повесил их на стулья вместо детских. Впервые увидел, насколько сиденье протёрто. Заплатки разных размеров во многих местах уже не к чему было пришивать. Было впечатление, что эту вещь принесли со свалки. Не зря Паша не снимала с него подстилку.

Хотя вещи прогрелись плохо, Паша запросилась спать. Наши постели и койки были на крыльце.

-- Ты куда?

-- За матрасами.

-- Обиделся всё же?

-- Тебе же с мужчиной спать нельзя.

-- Это не в прямом смысле. Нельзя сексом заниматься. Иди сюда.

В этот раз Паша не постеснялась раздеваться при мне. У меня челюсть отвисла, глядя на неё. Пока на ней не было ночной рубашки, я заметил, что, как у многих женщин, над трусами и лифчиком на теле были жировые валики. Но в моих глазах они не портили её.

-- Ну, ты что?

Раздеваясь, а невольно возбудился, ведь только в месячные отход ко сну не предвещал близость. Скрыть выпирание трусов не получилось, а свет выключить не догадался.

Прыгнув на привычное место, обнял её. Она ответила своим объятием. Мы привычно слились в поцелуе. Я чувствовал упор в её бедро.

-- Саша! Мне нельзя…!

-- Я помню.

-- Тебе плохо не будет?

-- Я же люблю тебя! Главное, чтобы тебе плохо не было.

Её нежная маленькая ручка скользнула в мои трусы. Так мы прежде не делали. Если её рука и касалась моего интима, то только для того, чтобы направить его в нужное место или вытереть. Сейчас она, просто, ласкала его, гладила.

-- Какой большой! Даже не верится!

Я, копируя, сунул руку в её трусы. Вместо прокладки рука придавила что-то толстое и грубое – даже не прокладка, а какая-то скрутка. На половых губах чувствовалась щетина, как на подбородке папы после пьянки.

-- Какая маленькая! Даже не верится!

Она отпрянула тазом.

-- Не надо, Саша! Нельзя мне!

-- Тогда зачем дразнишь?

-- Не знаю. Хочется погладить.

-- Мне тоже хочется погладить. Она такая маленькая!

-- Маленькая…! А сам дубиной своей внутри семафоришь.

-- Это внутри. Но и внутри всё равно маленькая.

-- А что, бывают и больше?

-- Бывают.

Я играл с её клитором, а она – с членом. Доигрались! У меня начался оргазм. Едва почувствовав мои метания, Паша накрыла головку тряпкой и активно задёргала. Не давая говорить, прилипла поцелуем. Я понял, что и она кончает.

-- Зачем?

-- Тебе же легче стало?

-- Откуда ты знаешь?

-- Муж меня заставлял в месячные так делать.

-- А у тебя тоже было что-то?

-- Было! Спасибо! Он так не делал. До завтра потерпишь?

-- Ага! А ты?

-- Не знаю. Я очень тебя люблю. Могу не выдержать.

-- Я тоже тебя люблю. Я выдержу.

Облегчив друг друга, мы опять обнялись и поцеловались. А скоро уснули.

Мне казалось, что любовь к Паше делала меня взрослее и мудрее, а её моя молодость делала не только моложе, но и немного безрассуднее.