Игра с тенью. Дуэль Тениша. Глава 3. Из сборника Семейная инцест игра

Глава 3. Проказы Тениша. Воспоминания

«…Дрожащих звёзд и венчик серебристый…» — всплыла откуда-то неизвестная строчка, легко коснулась разгорячённого лба, но Тениш под её властью поднял глаза на небо.

Ночной октябрьский свод было пуст, ни звёзд-росинок, ни лун. Висела где-то высоко над городом туманная хмарь — вот и всё.

Конец октября. Если принюхаться к неподвижному воздуху, то пахнет осенью, чуть глубже — утаённое тепло прошедшего лета, но резкий ветерок обещает, что скоро придёт зима, первые заморозки побегут по столичным улицам, прихватят грязь глянцевым ледком.

Прогулка освежила голову. Разговор с Каспером показался забавной игрой, вроде тех страшилок, которыми они пугали друг друга в детстве. Если бы не одна давняя история, Тениш выкинул бы его из головы, оставив лишь сухие факты: «Каменщики» Титуса и Искусники, которых церковь боится настолько, что даже старается не упоминать — одно и то же.

Но история была, и она не давала забыть о сегодняшнем разговоре, не позволяла счесть его измышлением мистического ума.

Тогда, четыре года назад, сразу по приезде в Ним, они поселились в большом трёхэтажном доме на берегу Босянки у Старого Каменного моста. В первом этаже находилась кухмистерская, откуда несло дешёвой стряпнёй, прокисшими помоями, и с кучи во дворе — вечной разлагающейся падалью. Эта вонь навсегда связалась у Тениша с невыносимой нищетой и отчаяньем, которого нельзя показать.

Впрочем, обеды были дёшевы, а тогда только это и было важно.

Они жили в трёх крошечных комнатах, причём его комнату так можно было назвать с натяжкой — это был чуланчик без окон, очень душный, сырой и холодный одновременно, там едва помещался матрас, на котором Леазен заставлял себя спать. Второй была спальня, тоже очень маленькая, но там можно было поставить две кровати для дам — сестры и матери, и неоспоримым достоинством комнатки было окно, выходящее на Босянку. Вид из окна открывался прелестный, особенно отрадный в летние дни, когда берега речки, заросшие осокой и дремликом, были зелены. Летом река сильно зацветала, но всё же в ней отражались прибрежные ивы, создававшие полусвод над медленной тёмной водой. И смотреть на это из окна никогда не надоедало. Леазен всегда хотел сбегать туда — искупаться или поудить рыбу, как другие мальчишки, но… Он уже вырос, ему нужно было добывать деньги, и он добывал их как мог и где мог, выбиваясь из сил.

Ним грыз их медленно и мучительно, как любой большой город грызёт маленьких и бедных людей.

Особенно тяжело это испытание далось матери.

На время переезда она ожила было, в её голове все радости жизни были связаны с этим городом, и она по привычке какое-то время ждала их. Не сразу их новое положение дошло до неё, какое-то время она пыталась капризничать и выговаривала Клементине-Адалии за недостаток кружев и хорошего вкуса в нарядах, как будто бедная девушка могла выезжать или принимать гостей; пеняла Леазену за шершавые мозолистые руки, потрескавшиеся от холода, за грязь, за быстро рвущуюся одежду. Но в один непрекрасный день она смирилась. Спину её всё ещё держал жёсткий корсет, но плечи по-старушечьи сгорбились, и она стала тихо сидеть у окна или у камина, зачастую холодного, да иногда открывала один из своих старых альбомов, так заботливо разложенных ею на видных местах: ещё бы, ведь на этих страницах — записи и пожелания хозяйке от вельмож и светских львов… Впрочем, все это было писано когда-то для госпожи суперинтендантши. Нищая же старуха могла только бессмысленно таращиться на великолепные размашистые подписи, на кудрявые выцветшие завитки.

В тот год, первый после возвращения в столицу, им пришлось бы совсем туго, но их навестил — не дядя Алессандье, о нет! — старый слуга отца, начальник его личной охраны. Матушка отказалась его принять, сославшись на болезнь, и разговор состоялся лишь между Хорым и Тенишем, что было очень кстати, ибо Тениш уже был достаточно обтёсан улицей и быстро понял, кто такой Хорый и что он предлагает молоденькому барину.

Предлагалось быть на подхвате. Когда нужно, где нужно. Быть глазами и ушами. Быть ловкими руками и уметь использовать то образование, которое ему успели дать. И Тениш согласился без колебаний. Шестнадцатилетнему парнишке выжить в Ниме совсем не просто, а Хорый был той «крышей», лучше которой Тениш не смог бы найти.

* * *

— Ферт этот проезжий, — медленно, степенно выговаривал Хорый, сидя на своём обычном месте за столом, уставленном блюдами с едой, кувшинами и графинами, разными и вперемешку — то серебро, то глина. Только что он срезал огромным косарём тоненький пласт лука и отправил в рот.

Тениш сглотнул.

Одноглазый за столом тщательно прожевал, не торопясь налил светлого вина в первую попавшуюся кружку и выпил всю до дна, запрокидывая голову и показывая заросший седым волосом кадык.

«Другому бы так глотку не открыл. Не боится меня. Совсем не боится», — с досадой думал мальчишка.

Хорый не только не боялся, но вроде даже насмешничал: ел не торопясь, говорил скупо, цедя слова.

Тениш закипал, но терпел: раз Хорый позвал его, значит, дело стоящее.

Откуда было знать мальчику, что Хорый не просто тянет время, а тщательно вспоминает мудрёные слова, чтобы выговорить всё правильно и не сесть в лужу голым задом на потеху грамотному барчуку?

— Нужна ему книжка одна. Ты у нас дока по книжной части. Вот найди ему такую книгу, я с тебя половинный процент возьму.

— Что так? И что за книга?

— А то, что книжицу найти не так-то просто-запросто. Я у наших грамотеев поспрошал, конечно, но никто не слыхивал о такой. Потому и процент беру половинный — больно редкая вещь, ра-ри-тет. А то и вовсе — выдумка полоумного шпака. Книга прозывается «Конфиденции», писана господином Титусом… Ан… Андроником.

Мальчишка удивлённо вскинул брови. Он бы и присвистнул, но воспитание не позволило, он только коротко заметил:

— Губа не дура у проезжего господина.

— Не выдумка, значит, — констатировал Хорый.

Он ещё раз вгляделся в худенькое лицо с упрямыми прозрачными глазищами. Ишь, губёнки-то все искусаны, на роже царапина… Да, несладко пацану. Столица веселится, да булыжником мостится.

Хорый был мужик тёртый и битый, мало кто не был ясен ему с первого взгляда его единственного глаза. В сынке господина суперинтенданта он чувствовал малую, но злую и едкую силу. Со временем эта силёнка разъест Тениша в ржу, но сейчас… сейчас она поможет ему выжить на жёстких мостовых Нима. Ну и добрый бывший слуга подсобит. Отчего не помочь тому, кто в будущем, как чуял Хорый, может ещё не раз сгодиться? Дорожка у младшего Бовале пока открытая.

— Ну, теперь цену могу тебе сказать. Есть интерес?

— Есть, — азартно блеснули серые глаза.

— Сто талеров плотит за книжицу.

Лицо Тениша вытянулось, мысли — видно как — лихорадочно забегали, и, что-то сообразив, он не удержался от радостного мальчишеского вопля:

— Сколько-сколько?! Да ты знаешь, сколько может стоить такой Титус?!

— Откуда мне знать? Я не книжник, — равнодушно бросил Хорый.

— А до полутысячи не хочешь? Пятьсот полновесных имперских дублонов, не талеров! Но такой цены нет! Знаешь почему? — Леазен оскалился в нервной усмешке, резким движением взъерошил волосы. — Потому что их нет! Книг этих нет. Хоть пять тысяч обещай, а ничего не найдёшь!

— Пустое, значит, дело?

Мальчишка погрыз было опять закровянившие губы, промокнул кровь пальцем.

— Не знаю. Деньги нужны. Жаль, что я не Титус Андроник, а то бы сам написал.

Старый и молодой рассмеялись сей лукавой мысли да на том и расстались.

Всё было бы кончено на этом разговоре, кабы не одно «но».

В невеликом багаже вернувшегося из ссылки семейства Бон-Бовале хранился экземпляр заветных «Конфиденций». По выписанным на пергаменте буквам маленький Леазен изучал древнеассизский, эту основу всех языков Аккодики — самого большого континента благословенного Пояса Бономы. Самого большого из всех известных — до восточной оконечности материка можно было добираться верхом едва не месяц, а зимой горные перевалы и вовсе отрезали путь от полудиких восточных земель, пребывающих под королевской властью весьма условно. Зато в море россыпь островов — более мелких — была доступна почти всегда. Великие Северные моря, как известно, пустынны по части земель, на Юге простирается почти такой же по величине материк Навена, почти целиком занятый каменистым сухим нагорьем, там и торчит сучком враждебный Салангай. Но древнеассизский и там служит основой языков и многочисленных диалектов, правда изуродованный дикарями-южанами.

Доставая массивный футляр книги, матушка оглаживала его тонкими, суховатыми пальцами, касалась синих кабошонов, вправленных в тёмное шершавое золото оклада, вздыхала и подзывала к себе сына. Мальчик должен учиться, чтобы быть готовым занять любую должность, блистать в любом обществе, а в том, что так и будет, мадам Бон-Бовале не желала сомневаться.

Конечно, это был всего лишь палимпсест, но палимпсест древний, почти ровесник самого писания Титуса. Что такое полсотни лет, когда счёт идёт на века? К тому же самого оригинала уже давно не существовало, и известны были "Конфиденции" лишь по вот таким спискам. Числом три.

Неведомый переписчик был небрежен — сквозь поверхностный текст «Конфиденций» Титуса просвечивали иные, ещё более древние знаки, и они занимали воображение мальчика гораздо больше, чем напыщенные и гневливые отповеди склочного старца.

Конечно, за сотню серебряных талеров отдавать такую ценность Тениш не собирался. А вот за три тысячи имперских дублонов золотом — вполне.

Домой от самой Жиловки тогда не бежал — летел.

< предыдущая – глава – следующая >