Под стук колес, 8с

Оставив позади себя суету перрона, поезд пробирался в хитросплетении путей, стуча колесами на стрелках и скрежеща ребордами на крутых изгибах рельсов. Моим соседом в СВ оказался высокий седой мужчина, лет немногим больше пятидесяти, с аккуратной бородкой и живыми серыми глазами. Рассовав по местам свой багаж, он присел за столик напротив меня.

— Отдыхать?

— А что еще на югах делать? Конечно.

— Я тоже. К своим еду, они уже там, — и, как бы извиняясь, добавил: — В плацкартный билетов не было. Пришлось СВ брать. Дорого, а куда деваться?

— А я люблю с комфортом, — пожал я плечами. — Что деньги? Один раз живем.

— Ет точно.

В купе вошла проводница.

— Билетики, пожалуйста.

Она присела на краешек вагонной полки, стараясь не примять постель, и положив на колени свой кляссер, или как он там у них называется. Я покосился на ее ножки, отчего девушка плотнее сжала коленки и одернула форменную юбочку, словно испытав неловкость. Мы с соседом подали свои билеты, девушка, просмотрев их, вложила в кармашки, встала и сделала шаг к двери.

— Чай будет? — вдогонку спросил мой сосед.

Проводница, задержавшись, обернулась и осветила купе лучезарной улыбкой.

— Обязательно. Чуть попозже.

И удалилась.

— Хороша… — произнес мой попутчик, заметив, что я все еще смотрю на закрывшуюся за ней дверь.

— Да, — согласился я. — И ведь кто-то ее трахает.

— Ет точно, — сосед откинулся на диванную спинку и прикрыл глаза, словно погрузившись в воспоминания.

Я сходил в тамбур покурить, вернулся, достал книгу, но читать не хотелось. За окном, как граммофонная пластинка, кружился земной диск, отбрасывая назад столбы, домики, деревья, и волоча вперед поля и сизую кромку леса на горизонте. Звеня ложками в стаканах, вошла проводница.

— А вот и чай! — она опять улыбнулась соседу, ставя на стол стаканы в фирменных подстаканниках.

— Спасибо!

Я разорвал упаковочку рафинада, кинул кусочки в стакан. Сосед отодвинул свой брикетик в сторону.

— Без сахара пью.

— А может, чего покрепче? — предложил я, доставая фляжечку коньяка.

— Охотно, — попутчик огляделся по сторонам. — Тара нужна. Одну минуту.

Он достал что-то из своего пластикового пакета, вышел из купе и через минуту вернулся с двумя пустыми стаканами.

— Лариса — добрая душа.

— Уже познакомились?

— Долго ли? Ей шоколадка, — он еще порылся в авоське, — а нам лимончик.

Он нарезал лимон на салфетке тонкими ломтиками. Я налил в стаканы коньяк.

— Ну, за знакомство. Вас как звать?

— Николай Степаныч. А вас?

— Сергей.

— Прозит!

За окном вечерело. Пока иссякала фляга, завязался дружеский мужской разговор. В купе вошла Лариса.

— Стаканы можно забрать?

— Эти оставь, дочка, — Николай Степаныч указал на те, из которых мы пили коньяк. — А чаю еще. Если можно.

— Вам всегда можно, — Лариса улыбнулась.

— Как вы ее быстро очаровали, — заметил я, когда девушка вышла.

Меня даже охватила ревность. Или зависть.

— Сам не знаю. Всю жизнь девки на меня кидаются. Жена ревнует страшно, хотя, признаюсь честно, ни разу ей не изменял.

— Да что вы?

— Серьезно. Зато молодость бурной была.

— А с проводницами не приходилось? — кивнул я в сторону двери.

Степаныч прищурился и достал из авоськи такую же фляжку, как ту, которую мы только что уговорили.

— Давай за них, — он перешел на ты. — Нелегко им — жизнь на колесах… Да и пассажиры разные встречаются.

— Ет точно, — копируя соседа, произнес я.

Степаныч поставил на столик опустошенный стакан и взял дольку лимона.

— С проводницами, говоришь… Ехали мы как-то с ребятами в Иркутск, точнее — в Култук, это немного подальше, уже на Байкале. Шестеро крепких парней, мы собирались сплавиться на надувном плоту по Саянской Оке. Я тогда, наверное, такой как ты был. В поезде работала бригада из студенческого строительного отряда, в те времена студенты часто подрабатывали проводниками. Штатные в отпуска уходили, а девчатам — и развлечение, и заработок.

— Хорошенькое развлечение…

— О-о! Тогда путешествия были романтикой, а нравы куда как пристойнее. Четверть века с той поры уж минуло…

Короче, в нашем вагоне работали две девчонки. Я их сразу прозвал про себя Гусочка и Уточка. Одна была высокая, с полными бедрами, но узким торсом, маленькой грудью и длинной шеей. Другая — невысокая, полненькая, и ножки коротенькие. И у обеих носики длинные и чуть плоские. А девчонки — золото. И работящие, и отзывчивые, и добрые, еще не испорченные жизненными проблемами.

Как только это… — Степаныч постучал по виску пальцем, — тронулись, мы, конечно же, сразу чаю запросили. А девочки так испуганно головки в плечики, говорят, не будет чаю.

— Что так? — спрашиваю.

— А нам брикеты не загрузили. Титан топить нечем. До Ярославля ждать придется.

А Борька, наш руководитель, говорит:

— Всего проблем-то?

Мы пошли в вагон-ресторан, выпросили там несколько деревянных тарных ящиков, поломали их в тамбуре, растопили титан. А девчонок позвали к себе на чаепитие. Когда мы покупали билеты, рассчитали так, чтобы у нас был целый отсек — четыре места в купе и две боковушки напротив. Ехали в плацкарте, конечно. Там и для рюкзаков места больше, и билеты дешевле. Я достал гитару, а Уточка говорит:

— Погодите, я из соседнего вагона еще девчонок позову.

И тут я увидел ЕЁ. Даже не стану описывать, у каждого свой идеал красоты, но мне она показалась божественной. Скажу только — блондиночка, спортивная, стройная, глаза зеленые, громадные…

Степаныч плеснул в стаканы еще по чуть-чуть.

— За прекрасных дам! Прозит!

— Значит, — продолжал он, — спел пару песенок, девочки чаю попили и уходить собрались. Говорят, на службе, мол. Точнее, собралась напарница моей блондинки, а та на меня смотрит, оторваться не может. А я на нее. Она и говорит:

— Зин, ты иди, я чуть позже подойду, посижу еще немного.

А та:

— Оль, ну ты и нахалка. Сейчас твоя смена!

— А ты меня подмени, а я завтра за тебя отработаю.

— Ага, как же, от тебя дождешься.

А потом говорит та, которая Зина:

— Ребят, а если мы у вас гитариста на вечер украдем? Вы еще в походе наслушаетесь, а он пока нам попоет.

Борька строгую морду сделал, говорит:

— Выкуп!

Девки смутились, а он:

— Ладно, ладно, пошутил я. Пусть Колян сам решает.

Пошел я с ними в соседний вагон. Мы в служебном купе расположились. Там у них электрический щит, усилитель для громкой связи, посуда. Девчонки бутылку сухого вина достали. Говорят у Оли день рождения после Иркутска (они городами сутки меряют) — припасли вот. Я говорю, так может, не стоит? Нет-нет, говорят, за знакомство надо. Хорошо, говорю, но я вам завтра же возмещу, куплю на станции или в вагоне-ресторане. Жаль только, говорю, что день рождения после Иркутска, мы сойдем уже.

Пою я им песенки, Оля то и дело выбегает: то у пассажиров проблемы какие-то, то станция — двери открыть надо. А после полуночи на вахту вступает Зина, а Оля свободна.

— Пошли к нам в купе, — говорит.

Я прям возрадовался, думаю, мои мысли читает. Мне аж невмоготу, как с ней хотелось уединиться. У них, у проводников, еще спальное купе есть двухместное. Мы там сидим, я песенку спел, гитарку в сторону и — хап ее, обнял за талию. А она мне по морде — хрясь! И глазищами своими на меня смотрит. Но не зло, как-то испуганно даже. Я обиделся, пошел к своим. Они уже все спать улеглись. А мне, паразиты, боковуху внизу оставили. Я там не помещаюсь. Для кого вообще эти места делали, для детей что ли? У меня метр девяносто два, приходится в форме буквы «зю» спать, поджав колени.

Утром сходил в вагон-ресторан, купил бутылку вина, такого, как мы вчера распили, «Рислинг», кажется. Не помню уже. Прихожу к Оле.

— Ну прости, — говорю. — Не сердись.

Она глазками на меня стрельнула.

— Да я и не сержусь вовсе. Ты мне так и не спел толком. Придешь вечером сегодня?

Я пришел. Днем выспался на Борькиной полке, которая не боковая, нормальная. Часам к одиннадцати вечера в соседний вагон прихожу. Мы снова с Олей в их спальном купе, я пою, рук не распускаю. Вдруг дверь открывается, входит бригадирша, дородная дама такая, возраст уже климактический, в кителе форменном с золотыми шевронами.

— Почему посторонний в служебном купе? — говорит.

— Сейчас ухожу, — говорю, — меня уже нет.

Вышел в коридор, смотрю — ведет она какую-то тетку с чемоданом.

— Вот, — говорит, — эта гражданка до станции Зима будет тут ехать.

— Ни фига себе! — охнула Оля. — А мы как?

— Ничего, вы с Зиной на одной полке по очереди поспите.

— Ладно, — говорю я Оле, когда бригадирша ушла. — Сейчас я все устрою.

Подхожу я к этой мадам:

— Пойдемте, — говорю, — гражданочка, я вас на нормальное место устрою. Пассажирское. А тут служебное купе, тут вам не положено.

— То есть как не положено? А меня бригадир сюда поселила.

— А я, — говорю, — начальник поезда. Пойдемте.

Привел я ее в свой вагон и презентовал свое место. Подошел к Уточке, объяснил ей, в чем дело, попросил постель гражданке выдать. Уточка спрашивает, мол, а ты как? Я, говорю, филантроп. Ради человеколюбия я могу с ребятами местом делиться.

— Но они-то не такие филантропы.

— Ничего, Уто… то есть, Вера. Разберемся.

А сам пошел к Оле. Она смеется.

— Так ты у нас теперь пассажир без мягкого места.

— Да, — говорю, — и без твердого тоже…

— Ну ладно, лезь наверх, на мою полку. А я на Зининой посплю, пока ее вахта. Только никаких, понял? — и кулаком пригрозила.

Я потрогал щеку.

— Понял, — говорю.

Мне не спалось. Оля уже сладко сопела внизу, а я пялился в потолок, весь возбужденный, но не забывал своего обещания. И все-таки, я просто человек. Я потихоньку соскочил вниз, присел на краешек Олиной постели, смотрел на ее милое личико, на разметавшиеся по подушке волосы. Потом слегка погладил ее по плечу. Она открыла глаза.

— Не спится?

Я помотал головой.

— И мне тоже. Я притворялась. Я так и думала, что ты не утерпишь.

— Я хочу тебя…

— Не надо. Этого не надо. Я… Я так не могу. Первому встречному…

— Уже не первому. Ты сегодня — вон сколько пассажиров встречала.

Она присела на своем ложе и отвела взгляд в сторону.

— Я сейчас не в настроении шутить.

— Я знаю. А я не в силах бороться с силами природы.

— Не в силах с силами. Очень красноречиво.

— Да ладно, Оль! Я же тебя очень сильно люблю.

— Вторые сутки! Завидное постоянство!

— Вторую тысячу верст. Серьезно, Оль!

Она все сидела, отвернувшись от меня, а я взял ее за плечи, повернул к себе и поцеловал. Она сопротивлялась, но не сильно. Мы целовались долго, я осмелел и начал задирать ей ночнушку.

— Нет, Коль, нет! Ты не понимаешь. У меня еще никого не было. Я не хочу вот так. Я хочу только по любви.

— Я же тебя люблю. И ты любишь меня.

— Я не люблю. То есть… Я тебя еще не знаю. Любить и хотеть — две большие разницы. Мы же расстанемся через два дня.

— Это будут наши два дня.

— Коль, ты мужчина, тебе легко говорить. А для меня это очень серьезно, понимаешь?

— Тебе сколько лет?

— Девятнадцать, через три дня двадцать будет. А что?

— Большая, пора уже.

— Коль. Еще один намек, и пойдешь спать в тамбур!

— Не дурак, понял.

Я полез наверх. Спать совсем не хотелось. Я таращился в потолок, по которому изредка пробегали светлые пятна от огней полустанков, вслушивался в грохот колес и понимал: это не та девчонка. Она красивая, да, но недотрога. Да еще целка. Была б тут Зина, она дала бы. Но мне не хотелось Зину. Я запал на Олю. А может быть, и в самом деле я ее полюбил?

— Коль, спишь? — шепотом спросила она.

— Нет.

— Иди сюда.

Я спустился.

— Поласкай меня. Только не надо ничего такого, слышишь?

— Чего такого?

— Коль!

— Все, понял.

— Дверь на замок запри. И щеколдочка там есть, подними ее.

Я снял с нее одеяло. Потом ночнушку. На ней оставались только трусики. Я припал губами к ее груди, целовал ей соски, живот, опускаясь и потихоньку стягивая трусики.

— Коль, только я прошу тебя…

— Не бойся, я все знаю.

Спустив трусики до колен, я ласкал ее невинные но истекающие от желания створки пальцами и языком. Оля стонала, разведя колени, но придерживала меня за плечи, все еще не доверяя мне, словно я могу с собой не справиться и овладеть ей как дикий зверь. Этот зверь у меня был разъярен до отказа, нет, это был не зверь, это была пушка, к которой уже поднесли фитиль. И она выстрелила...

— Всё! — Оля оттолкнула мои плечи.

Словно почувствовав мой оргазм, она испытала его сама. Одна ее рука бессильно свесилась с полки, второй она прикрыла лицо, согнув ее в локте. Я сел на пол, чувствуя, как остывает мокреть в моих трусах, и продолжал тихонько гладить рукой ее ноги, живот и грудь. Вагон раскачивался, звенели ложки в стаканах, сквозь занавеску пробивались, мелькая, огоньки редких фонарей.

— Я так и думала, что ты такой, — тихо сказала она.

— Какой?

— Ласковый. Ты с виду мужественный и даже грубый. А руки у тебя нежные. И язычок. Тебе не противно было так делать?

— Очень приятно. Хочешь еще?

— Потом. Попозже. Мне сейчас хорошо.

Я делал ей это и в следующую ночь. И научил ее, как можно доставить удовольствие мужчине при помощи пальчиков и губ. Это была сказочная ночь. Под стук колес. Железнодорожная романтика. На станции Зима сошла пассажирка, которой я уступил свое место, но я не возвращался туда.

Ребята посмеивались надо мной и отпускали в мой адрес сальные шуточки, причем, небезосновательно. Мне было все равно. Я уже забыл, куда еду, я забыл, что меня ждет увлекательное путешествие — тайга, тяжелый переход через горы, порожистая бурная река. Я был во власти грез и любви. Днем я отсыпался на месте кого-нибудь из ребят, а ночью шел к Оле. Зина догадывалась, чем мы занимаемся, но относилась к этому очень деликатно и не мешала нам.

Наступила наша последняя ночь. Утром поезд приходит в Култук, стоит две минуты, и за это время мы покинем гостеприимный вагон, а я расстаюсь с Олей. Навсегда. Мы оба были грустные в этот вечер, даже не хотелось петь. Ребята всё поняли и перестали подтрунивать. Зина пораньше вступила на вахту, чтобы дать нам с Олей возможность подольше побыть вдвоем. Мы вцепились друг в друга, словно это был последний день нашей жизни, словно завтра наступало Светопреставление, Армагеддон, Апокалипсис…

До середины ночи мы доводили друг друга до исступления взаимными ласками, а перед рассветом Ольга спросила:

— Ты хочешь сделать меня женщиной?

— Но ведь ты этого не хочешь.

— Я сейчас тебя спрашиваю, хочешь или нет?

— Конечно.

— Тогда сделай это! — она схватила меня за руку.

— Оля, да ты что? Ведь я знаю, для тебя это важно — сохранить невинность. Я-то уж как-нибудь перетерплю. Мы же расстанемся через несколько часов и всё. Я всего лишь случайный попутчик…

Она отпустила мою руку, остановив свой порыв, и посмотрела в предрассветную мглу за окном.

— Из Култука вы куда пойдете?

— Не пойдем, а поедем. На попутках до маленькой деревеньки почти на границе с Монголией. Потом пешком пойдем через горы, пройдем перевал…

— У вас тяжелые рюкзаки…

— Ничего, нам не привыкать. А потом надуем плот и будем сплавляться по реке. Саяны — красивые горы. И реки тут красивые.

— Ты уже был в этих краях?

— Да много раз.

— А я дальше Саратова нигде не была. И в институт там поступила. Вот первый раз еду во Владивосток. Интересно. Вот бы тоже как-нибудь в поход сходить…

— Слушай, а давай я тебя украду?! Пойдешь с нами, а? И на плоту поплывем!

— Ну как можно, я же на работе!

— Подумаешь… Найдет тебе бригадирша замену. Сама поработает.

— Интересно… — со вздохом произнесла она, непонятно к чему. — А тебе сколько лет?

— Скоро тридцать.

— И все еще не женат?

— Был. Два года уже холостой.

— Дети, наверно, есть. Без отца растут.

— Дочка, шесть лет.

—Я тоже без отца выросла.

— Я хотел взять ее себе, но суд вынес решение оставить с матерью.

— А почему разошлись?

— Долгая история…

— Я тебя всегда буду помнить, — она обняла меня и прижалась к моим губам в долгом поцелуе.

Мы сидели совершенно нагие на ее полке. Простыня, которой она непонятно зачем прикрывала коленки, сползла на пол. Ольга легла на спину и потянула меня к себе.

— Сделай это. Я прошу…

Поезд замедлил ход и плавно остановился. Гусочка, сейчас была ее смена в нашем вагоне, спрыгнула на низкую платформу с красным флажком в руке и отошла подальше, чтобы ее хорошо было видно машинисту.

— Я не отправлю, пока вы не выгрузитесь!

Но мы управились быстро. Почти за минуту. Я смотрел на тамбур соседнего вагона, не покажется ли Оля помахать на прощанье рукой. В дверях стояла Зина, держа наготове желтый флажок. Бедняжка, из-за нашей любви она работала почти целыми сутками. И тут я вспомнил, у Оли ж день рождения сегодня! А я и не поздравил даже...

Гусочка запрыгнула на площадку и развернула желтый флажок. В дверях показалась и Уточка, улыбнулась, помахала нам ручкой. Локомотив дал сигнал, и поезд начал медленно набирать скорость. Мы тоже махали девчонкам бейсболками, мимо нас все быстрее проезжали вагоны.

Я уже совсем отвернулся от поезда, смахивая набежавшую слезу, но вдруг, сам себя не ощущая, побежал за последним вагоном.

— Коля! Стой! Ты куда?! — кричали ребята. — Коля!!!

Я вскочил на последнюю подножку и, сложив ладони рупором, крикнул:

— Ребята! Простите! Я еду во Владик! Идите без меня! Мои вещи малой скоростью отправьте в Москву!

— Так что, Степаныч, получается, ты еще дней на пять продлил свою любовь?

Я тоже обратился к попутчику на ты. Он налил в стаканы остатки коньяка.

— Немного больше. На четверть века. Скоро наша серебряная свадьба. А через два дня у жены день рождения. И годовщина того самого дня, когда я запрыгнул в уходящий поезд. Вот еду к супруге, внуку и двум дочкам. Одной тридцать один, а второй скоро двадцать. Хочешь, познакомлю?

— Хочу. Прозит!

с. Жаворонки, 2009г.