Милая Катенька в Панском лесу или Секс студентки милая

Предисловие:

Память человеческая – инструмент ненадёжный, но есть нечто происходящее с тобою много лет тому назад, что она сохраняет в душе ощущение чего-то воздушно-нежного, щемящего, незабываемого.   Безжалостное время и многочисленные «реформаторы» стёрли значительную часть информации в памяти, но я, к своему счастью, и сейчас могу припомнить былое. Разве можно забыть то, что мы именуем «малая Родина» где прошли твои детство, отрочество,   юность и всё, с чем ты связан, словно пуповиной, навсегда? Допускаю, можно не знать историю своей «малой родины», как и всей страны в которой ты родился и жил, но по своему интеллектуальному развитию до этих понятий не дорос. Но не видеть и не знать то, что и как было и видоизменялось на твоих глазах?! – это уже, мягко выражаясь, смахивает на дебелизм. Куда бы не забрасывала меня судьба, я никогда не забывал то раздолье степей и Панского (Атаманского) леса раскинувшихся на стыке Земель Войска Донского и Кубанского казачества, как и людей среди которых было у меня много друзей и подруг. Много лет прошло. Многих унесла Река Жизни, много изменилось в том благодатном краю, но осталась ПАМЯТЬ, благодаря которой я и пишу свои ВОСПОМИНАНИЯ. Вот одна из моих «романесок» -воспоминаний:

Милая Катенька в Панском лесу

«Мне бы только глядеть на тебя

В глаз твоих златокарий омут.... »

За плетнём, по которому вились усы кабаков, и из-за которого выглядывали подсолнечники, как глубокие жёлтые тарелки, пунцовые и белые «рожи» и синяя повитель, с большого огорода, уходящего в низину к ключевой речке, убегающей за хутор в Панский лес, несло укропом, огуречной-помидорной ботвой и мятой. Во дворе в холодочке, развалившись, сторожил хозяйское добро волкодав Султан, посреди двора стояла лохань с водою и в ней плескались утки, повсюду кудахтали и копошились куры, в сторонке от них важно расхаживал индюк, издавая свои индюшинные звуки, и с чердака слышалось «гудение» голубей. Вот в таком подворье и жила Катенька в семье Зарецких в  хуторе с которым были связаны в какой-то степени моё подростковое детство, юность да и последующие годы.

Двор моего дядьки и двор Зарецких рядом. Лишь лёгонький плетень   разделял  их. В один из июльских дней, я приехал в хутор, в котором, как говорится «меня каждая собака знала», попрощаться. Через тот плетенёк я и увидел Катерину, идущую с ведром в коровник. Теперь это была не та восьмилетняя Катька с которой мы в детстве пасли скотину на толоке, и частенько бывало, спрячемся куда-нибудь в бурьян, и детская любовь там принимала уже характер не детский. Мы валились на траву, неумело целовались, ... и... и... и...

С тех пор минуло семь лет. 1959 год. Катюше уже пятнадцать, мне девятнадцать с половиной, и на руках повестка на службу в Армию. Конечно же после доброго ужина и после полуночного сна мы с Катюшей убежали в лес на Панскую речку.

Утро было прекрасное. Панскую чуть-чуть рябило от лёгкой зыби. Глаза невольно зажимались от ослепительного блеска солнечных лучей, сверкавших то алмазами, то изумрудными искрами в воде. Плакучие ивы купали в воде свои ветви, среди поросшей осокой речки, в прогалинах, прятались большие, белые цветы, покоившиеся на широких пловучих листьях купав.   На солнце набегали иногда лёгкие облака. Облако пройдёт и Панская речка опять заблестит, а камыш и прибрежное разнотравье обольются точно золотом. Стоим мы с Катюшей в цветастой зелени Панского леса. Прощаемся на годы моей службы. Я говорю любимой стихами:

«... Мне бы только глядеть на тебя,

В глаз твоих златокарий омут... » -

- Нет, нет, любимый, это мне бы глядеть на тебя, - шепчет она в ответ. - Скажи, скажи, что любишь меня. Больше ничего не говори. Только это, что любишь меня. А ещё скажи, что в краю далёком будешь помнить как косою своей золотистой я тебя и свой стан обовью, - что она и делает, целуя меня.

Я становлюсь на колени и, глядя в дорогие мне глаза говорю:

- Запомни, что я пред тобой на коленях поклялся вечно быть нерозлучным с тобой...

И... Близость, обоюдная, совершилась и уже ничем в мире расторгнута быть не может, и мы навеки унесли её в себе.