Игра с тенью. Дуэль Тениша. Глава 49 aka Семейная инцест игра

Глава 49. Последние приготовления

Зима всегда уходила из Нима быстро. Она наползала на город долгим ноябрём, его поздними рассветами, серой промозглой хмарью туманила улицы; в декабре подмораживала жёсткий сырой воздух, мела короткие метели, закидывала праздничным белым конфетти на День Нового Года, радовала сказочным разноцветьем сугробов в двоелуние; тогда Ним, если свезло, стоял в розово-голубых волшебных шапках на угрюмом граните, убранный полярными мехами — задаром. Да к этому фейерверки, лампионы, гуляния!

Но уже через неделю-другую первые дуновения южного ветра сминали сугробы, те покорно оседали, пуская слезливые ручейки, и лишь самые упрямые залёживались в тёмных уголках, обдавая прохожих внезапным холодом. Веселей цвиркали по утрам воробьи, красные пузырики снегирей бодрей прыгали по голым веткам, небо высоко поднимало над городом белесые голубые крылья. В Ним приходила весна.

С разливом рек собирался Городской совет и в который раз обсуждал необходимость и заинтересованность в постройке весьма перспективной и прогрессивной новинки — канализации. Это новшество воплощено было во дворце Манифик, и все, кто бывал там, в один голос утверждали, что удивительное благоухание носится теперь вокруг королевского жилья, и что редко-редко вступишь в кучку где-то в зеркальных переходах, и даже в парке, в укромных мраморных гротах — таковую ещё поискать надо. И кавалеры, прежде непринуждённо метившие бархатные портьеры благородной струёй, нынче все, как один, бегают в специальные пис-кабинеты, где проделаны канализационные отверстия, и находят это удобным и развлекательным. Хотя есть и недовольные: опорожняясь в пис-кабинете совместно с кем-то, всегда замечаешь, что чужой член невпример толще. Но глас хулителей был ничтожен, а польза нововведения — несомненна.

На это мэр резонно замечал, что лет несколько назад было принято решение запретить выливать содержимое ночных горшков из окон второго (и выше) этажа, да за эти годы были прокопаны ещё и канавки вдоль улиц, и теперь служанки и домохозяйки не только выливают помои и нечистоты в оные сточные устройства, а и должны ещё потратить ведро воды для смыва дерьма к соседям. Так что всё очень благопристойно и рыть под землёю какие-то норы — затея, конечно, прогрессивная и модная, Его Величеству присталая, но для нас больно уж затратная, и вдруг всё провалится? А у него, мэра, одних доходных домов… много штук. Вдруг да все они уйдут в эту самую какализацию? А?

Тут же ему возражала группа проходчиков-энтузиастов, разворачивая листы с чертежами, обильно украшенными солидными рельефными картушами, в которых заросли акинфа и пузатые амуры перемежались со шляпками болтов и растопыренными шестернями. Чертежи в прямой проекции и в разрезе мгновенно погружали городских старшин в сон. Таким манером дело шло до самого марта с его грозами и первыми припёками, когда весенняя чистка осуществлялась сама собой, и все вопросы отпадали до следующего февраля, когда новая весна пробудит к жизни залежи навоза и помоев на нимских улицах.

***

— Я не могу выполнить это ваше пожелание, — заявил Бертольди Тенишу, когда тот, в ответ на напоминание, изложил свою просьбу: позаботиться о его матери и сестре, буде с ним самим что-то случится в Салангае. Отъезд их с Дагне приближался, и вот теперь Бертольди так легко разрушил его надежды. Тениш даже опешил: как же так?

— Я не могу считать это вашим желанием, это моя обязанность. Поэтому подумайте ещё раз, — невозмутимо продолжил маркиз.

Что ж, долго думать не пришлось:

— Я бы хотел увидеть доносы на моего отца. Я бы хотел увидеть подписи под ними.

Бертольди щурится, словно что-то взвешивая, затем открывает ящик и бросает на стол заранее приготовленную папку.

— Я так и думал, что у вас возникнет интерес. Взгляните. Дельце тухлое. Высосано из пальца. Но подпись есть.

Донос был только один. Несколько писем герцога Бон-Бовале, долговые расписки из архива инштадтского посланника, протоколы допросов…

Дрожащими руками. Впрочем, надо отдать должное: пальцы задрожали лишь тогда, когда коснулись отцовой росписи под прошением на высочайшее имя, а вот на подписи под доносом — нет, не дрогнули. "Алессандье Риччи д`Иту". С завитушками и росчерком. Красиво. Кокетливо.

Холодом окатила нижайшая просьба дядюшки учесть все его заслуги в разоблачении преступника, и ввиду сего предоставить ему в счёт полагающегося вознаграждения нимский особняк Бон-Бовале со всем содержимым, за исключением конфискованного Высочайшим Королевским судом и волею Его Величества. Учтивейшее напоминание, что он, господин д`Иту, является ближайшим родственником (не считая жены и детей герцога) и наследником, и в случае доказанной вины последнего (читай: его смерти) по закону получит его достояние, разумеется то, что не будет отобрано в королевскую казну и в наследование не войдёт, в этом грустном случае убытки его, Алессандье, будут велики и нимский особняк мог бы их сгладить. И отказ от претензий на уже конфискованное имущество, как-то: поместье «Империя роз» — летняя резиденция неподалёку от столицы, дом в Меце, на водах, рыбные угодья там же, на озере, усадьба «Крона» с прилегающими фермами, городской дом в Лодели, вилла «Камарильо» на южном берегу, оловянные рудники и так далее, и так далее…

Отказ был написан уже после суда и между строк Тениш каким-то образом, по почерку что ли, по брызгам чернил, уловил яростное недовольство доносчика.

Как просил.

— Дельце высосано из пальца, — повторил Бертольди, глядя на стиснутые кулаки Тениша. — У него бы ничего не вышло, но были и другие, более высокопоставленные интересанты.

***

Проходя сквозь высокие витражные окна епископской канцелярии, неяркий, но утомительный свет предвесеннего солнца становился жизнерадостным и игривым. От него, что ли, дело, с которым Дагне прибыл в Преневеру — официальную резиденцию Его Святейшества епископа Грандилла, казалось простым и легко исполнимым. Чего уж проще?

— Всего один вопрос, — доверительно обращается он к брату Аутперту, впалой грудью защищающему двери в покои епископа.

— Вы можете задавать свои вопросы. Но ежели речь идёт о делах внутрицерковных, то я буду вынужден испросить у вышестоящих позволения ответить Вам. Или, коли Вам будет угодно, записать Вас на приём к Его Святейшеству.

— Надеюсь, это не понадобится. Вопрос один: древние Каменщики и те, кого мы сейчас называем Искусниками — это одно и то же?

Брат Аутперт медлит за своим пустым столом, соединяет кончики пальцев вместе — в домик и тщательно подбирает слова:

— Никто из живущих ныне не видел Искусников. Возможно, их вообще нельзя увидеть. Возможно, их вовсе не существует. Церковь склоняется к последнему.

— Хорошо, пусть они не существуют. Или существуют только в писаниях древних авторов. Они одно и то же?

— В мифах много разных существ. Бабки до сих пор пугают детей Чупой — но Вы же не верите в неё.

— Речь идёт не о бабках, а о вполне известном святом Титусе Андронике, признанном Матерью-Церковью. Он упоминает Каменщиков в своих «Конфиденциях».

Благочестивый брат долго, пристально разглядывает Дагне. Чуть хмурится. Говорит с напором:

— Не самый распространённый трактат. Мне казалось, что Пресвятая Церковь собрала все экземпляры. Вы лично видели эту рукопись?

Дагне привычно опускает взгляд на перстень и с удивлением видит горящий красный глазок.

— Я бы хотел, — механически настаивает он, — получить ответ на свой вопрос. Вернее, на вопрос господина начальника тайной полиции Его Величества.

Брат Аутперт снисходительно улыбается:

— Благословен король Якоб в лоне Церкви. Слава мирская, как и мирские почести — преходяща. Лишь Церковь стоит нерушимо. Ваш вопрос вне моей компетенции, и если позволите, я оставлю Вас на некоторое время.

Легко подняв тощее тело, брат Аутперт исчезает в высоких дверях. Дагне снова смотрит в кабошон, но тот кажется обычным рубином и спит.

«С чего ж тебя корёжит? То горит, то не горит…» — озадачивается Дагне, рассматривая потухший камень.

Вернувшийся брат Аутперт выглядит совсем иначе: улыбается, лицо открытое, дружелюбное и уже с порога он протягивает руки в каком-то непонятном жесте: то ли приветствуя гостя заново, то ли умоляя о чём-то, возможно, о прощении за проявленное недоверие.

Глаза детские. Прозрачные до донышка.

— Я готов ответить на Ваш вопрос. Надеюсь, в свою очередь, что и на мой вопрос Вы ответите.

Дагне кивает.

— Да, — так же открыто и радостно заявляет клирик, — мифические Каменщики и несуществующие Искусники — суть одно и то же зло.

Дагне исподтишка косится на камень. Не горит. В чём же тут дело?

— Так вы видели «Конфиденции»? Где? Когда? — торопится брат Аутперт.

— Нет. Лично я ничего такого не видел. Я вообще не любитель такого чтива. У меня от рукописей поясница болит, — ворчит Дагне и откланивается, до последнего не уверенный в том, что Преневера так просто выпустит его из рук.

Брат Аутперт хмурится вслед странному посетителю и спешит на доклад к епископу.

«Вот так Каспер! Как это они дружили в детстве? Леазен-то о нём не особо высокого мнения. Простой, говорит, монах», — удивляется Дагне, не замечая, как вдруг вспыхивает уголёк в охвате пепельного металла и медленно гаснет. Гаснет алый всплеск ревности, оседая в глубину Мертвого Сердца.

***

— Пампато пишет, что след Синио Ларра утерян, а об острове судачат уже чуть не на каждом углу. Любой простолюдин теперь тычет пальцем в парус с запада и вопит, что это серебро везут.

— Не слишком ли? — приподнимает бровь Дагне.

— Пожалуй, немного слишком, — в раздумье роняет Бертольди. — А вот болтовни о пропавших нет. Молчок. Люди просто исчезают, без особого различия в возрасте и сословии, и даже в здоровье — на улицах не осталось ни нищих, ни калек. Ты понимаешь? В Салангае нет нищих!

— Победили бедность, — бормочет Дагне.

— Не ёрничай. Не смешно.

— Да, прости.

— Возьми, здесь адреса тех, кто может пригодиться. Начни с восточного побережья, с Кантеране, там в Басте живёт дядя Феничи по матери. Мы должны знать, почему граф поставлен губернатором Сарабе. По слухам — хлыщ, игрун, развратник. А по фактам иное. Жесток, неуступчив, предан Салангаю. Неувязки. Найди дядю, порасспроси. Вытряси из него всё, что сможешь.

— Так он мне и расскажет.

— Передашь ему привет от Микки-Фосфора. Напомнишь про должок.

— Что за Микки-Фосфор?

— Я, в студенчестве.

Дагне ухмыляется.

< предыдущая – глава – следующая >